Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - Михал Огинский

Этот приказ был приведен в исполнение, как уже говорилось, 15 сентября. С этого момента Сиверс окружил себя теми людьми, которые первыми докладывали ему о жестоких несправедливостях, чинимых этой группировкой. Он поручил нам рассмотреть все опубликованные ею «sancita» и заявил, что те из них, которые были приняты незаконно, содержали несправедливые решения по отношению к лицам и владениям, заключали в себе акты неправомочности или обхода законов, носили характер личной мести – одним словом, те, которые противоречили справедливости и правосудию, должны были быть собраны, изучены комиссией, переданы на рассмотрение сейма и отменены.

Это решение Сиверса навлекло на него неприязнь семейства К…, а к тем, кого он консультировал, – самую откровенную их враждебность и ненависть.

«Sancita» бывшей конфедерации стали последовательно отменяться решениями сейма. Отвергаемые большинством и слабо защищаемые сторонниками семейства К…, которые едва осмеливались открыть рот, чтобы не навлечь на себя неудовольствие российского посла, – все «sancita» были одно за другим отменены. Это стало утешением и чем-то вроде победы для порядочных людей – иметь возможность помочь соотечественникам-литвинам, которые пока еще носили имя поляков.

Тем временем эти К…, потеряв надежду подтвердить свои «sancita», которые почти все были надиктованы через их агентов, и видя, что день за днем они оказываются все более опороченными даже в глазах своих наиболее усердных сторонников и все более презираемыми Сиверсом, – решили извлечь из всего происходящего повод для блистательной мести и не упустили ни единой возможности осуществить свой замысел.

Такая возможность вскоре им представилась, и я был вовлечен в их интригу вместе с королем – в числе главных их обвинителей, о которых К… доложили в Петербург.

Этому предшествовало заявление перед всем сеймом о том, что великий маршалок бывшей конфедерации перешел все границы своей власти и совершал беззаконные акты, которые частично и были здесь же перечислены. Было указано также, что его поддерживала и ему помогала военная комиссия, членов которой он сам же и назначал. Предлагалось выбрать депутацию, которая потребует отчета у этой комиссии о деятельности ее президента и об использовании им финансов, проходивших через его руки.

Этот проект был принят единогласно, так как никто не решился ему противоречить. Но когда встал вопрос о выборе лиц для введения в состав этой депутации, в зале поднялось общее движение и послышались громкие протесты по поводу способа осуществления данного проекта и выбора лиц, которые должны были составить данную депутацию.

Партии К… хотелось бы ввести в нее свои креатуры. Большинство же выдвигало лиц, известных своим убежденным патриотизмом. В этой ситуации посол России, с которым король посоветовался, сказал ему объявить сейму, что назначение депутатов является правом короля и что он сам полностью полагается на мудрость Его Величества в выборе лиц просвещенных, способных и честных.

Король, со времени моего возвращения в Гродно, выказывал мне все признаки симпатии и уважения. Он вспоминал о том совете, который я ему дал перед его отъездом в Варшаву, и, возможно, сожалел о том, что не последовал ему. Отягченный печалями и унижаемый, как своими, так и иноземцами, он имел возле себя лишь малое число преданных ему лиц и еще меньше друзей, которые могли бы сказать ему правду.

Он был доволен тем, что я присоединился к Мошинскому и Тышкевичу с целью отменить «sancita» и прекратить преследования и несправедливости, имевшие место в Литве. Он был восхищен тем авторитетом, который мы приобрели у Сиверса, и стал сам обращаться к нам, главным образом ко мне, всякий раз, когда оказывался в затруднении.

Таким трудным случаем и оказалась необходимость выбрать депутатов для изучения деятельности военной комиссии, и король, пригласив нас, посоветовался с нами на этот предмет. Я предложил ему десять кандидатов, которых все мои коллеги считали достойными быть в составе депутации. Король, со своей стороны, знал их лично, принял мои предложения с удовольствием и отправил список их имен российскому посланнику.

Я был убежден, что назначение этих лиц не вызовет недовольства у посланника, который сам требовал, чтобы выбор пал на порядочных людей, бескорыстных и преданных своей стране, и я оказался совершенно не готов к западне, которую устроил великий маршалок К… королю и его советчикам.

Так, посреди ночи, которая последовала за отправкой списка депутатов российскому посланнику, меня разбудил Фриз, один из преданных секретарей короля, и передал мне копию ноты Сиверсу. В этой ноте он объявлял «якобинцами» всех, кого назначил король, и грозил, что немедленно пошлет меморандум князю Зубову, чтобы довести до сведения императрицы то, что происходит в Гродно, и обвинить в этом самого посла, если он не отменит данного назначения.

Фриз передал мне также записку от Сиверса, адресованную королю, с горькими упреками ему относительно затруднения, в которое он его вверг. Передал и записку от Его Величества, где просил меня вывести его из неожиданной и трудной ситуации, в которой он оказался. Король умолял меня прийти к нему не позднее шести часов утра, потому что он должен был дать ответ Сиверсу к тому времени, когда тот проснется.

Я тут же принялся набрасывать биографические заметки о депутатах, намеченных королем, и отнес их королю в назначенное время. При этом я заверил его, что достаточно послать их без всяких комментариев Сиверсу или даже в Петербург, чтобы развеять неприятное впечатление, которое могло быть порождено доносом маршалка конфедерации. Если король пожелает, то я берусь подписаться под этими биографиями при условии, что могу добавить туда несколько строк, написанных мной на отдельном листке бумаги. Я показал их королю, чтобы получить его одобрение.

Король, как всегда слабодушный, был в нерешительности после прочтения этого листка, но в конце концов дружески пожал мне руку и поблагодарил за то, что я вывел его из затруднения. Затем перечел еще раз, одобрил мои биографические заметки и согласился на предложенное мною добавление при условии, однако, что я направлю эти записи посланнику без подписи: он объяснил, что не хочет меня компрометировать. Король ограничился тем, что написал записку Сиверсу, а я добавил к биографиям следующие строки:

«Эти записи содержат перечисление услуг, оказанных родине вышеназванными лицами, и дают лишь слабое представление об их добродетелях и талантах, но заключают в себе чистую правду. В доказательство этого можно смело сослаться на общественное мнение, которое всегда бывает справедливым и непредвзятым. Настоящими же якобинцами должны считаться те, кто оскорбляет их заслуги и добродетель, кто не умеет ценить в гражданах патриотизм и изыскивает средства, чтобы опорочить и преследовать тех, кто думает иначе, чем они.

Если ум, просвещенность, любовь к родине и преимущества, даваемые рождением и состоянием, заслуживают наименования якобинцев для своих обладателей, то это наименование оказывается слишком лестным, чтобы не стараться его заслужить».

Этот ответ, несомненно, дошел до сведения К…, и он не преминул, конечно, довершить свои угрозы, отправив свои жалобы в Петербург. В любом случае, этот вопрос в течение некоторого времени более не поднимался, и не он стал впоследствии причиной опалы и отзыва Сиверса.

Я упомянул здесь о новых обвинениях в якобинстве, предъявленных некоторым лицам и перенесенных на всю нацию, – целью этих обвинений было оправдать раздел Польши в глазах всех государств, объединившихся против французских революционеров. Не могу удержаться, чтобы не процитировать отрывок из речи, произнесенной на эту тему сенатором Суходольским, каштеляном Смоленска:

«До сих пор вся Европа именовала якобинством порочную доктрину, которая, в своем тщеславном бреду, разрушает законы нации, отнимает у правителей их священные права, лишает народы уважения к своим руководителям, покушается на верховную власть, ставит под удар общественное спокойствие и благосостояние всего общества… Государства, вооружившиеся против этих зловещих теорий, теперь преследуют под тем же предлогом тех, кто подобные теории всегда ненавидел…

Поляки никогда не давали своего одобрения актам насилия, возмутительным в своей несправедливости. Они не могут одобрить и расчленение своих земель, которому нет никакого оправдания, кроме права сильнейшего. Они убежденно отстаивают прерогативы своего короля и привилегии своей нации. Они противостоят гнету, под которым стонет то один, то другой – вот те причины, по которым агенты деспотизма упрекают их в своих публичных нотах в якобинстве, который на самом деле вызывает в них отвращение…

Какие же меры принимают эти превосходящие силы, чтобы обезопасить Вашу персону, Государь? Это явно какие-то новые меры и вполне достойные того мотива, которым они продиктованы. Это пушки, нацеленные на дворец Вашего Величества, военные лагеря, угрожающие ему, батальоны, стоящие вокруг города и в нем, это военные силы, осаждающие место, в котором идет обсуждение и где удерживают главу свободного народа прикованным к своему трону, основания которого сами же и расшатали, это лица, принудившие его подписать ужасный акт, которым его права и права его народа сведены к нулю. Таковы предосторожности, принятые против так называемых заговоров, замышляемых якобинцами…