Война за империю - Евгений Белаш

— Говори за себя, — заметил Сталин, — это ты был молодой. А я нет.

— Да, ты уже тогда был хитрым и умным Дядюшкой Джозефом с трубкой, — снова усмехнулся Шетцинг.

Они допили в молчании. Шетцинг улыбался каким‑то своим мыслям. Сталин с прищуром смотрел на него поверх граненого края стакана.

— Еще? — спросил Сталин.

— Нет, — решительно ответил Шетцинг, словно проводя черту, отрезающую добродушную беседу от строгого делового разговора.

— Как скажешь, — так же деловито сказал Сталин.

Они одновременно сели ровно, с жесткими спинами, склонились вперед. Немец сложил ладони домиком, грузин положил параллельно на стол. Их лица в момент преобразились, приобретя обезличенное, строгое выражение. Теперь они походили скорее на гроссмейстеров высочайшего уровня, готовых начать новую шахматную партию. Партию, в которой шахматной доской были страны и континенты, а фигурами — миллионы людей и многотысячные армии.

— Рудольф, это было очень странное предложение, — начал Сталин, осторожно, подбирая каждое слово, словно пробуя температуру воды самими кончиками пальцев. — Очень. Ты не мог бы объяснить его?

— Иосиф, я предлагаю совместными усилиями 'затопить' Британию, — ответил Шетцинг так же осторожно и дипломатично. — Что же здесь странного? Есть простор для обсуждения, но не 'странно'…

Сталин помолчал в глубокой задумчивости.

— Нет, так не пойдет, — сказал он, наконец. — Не стоило ехать в такую даль и с такими предосторожностями. Чтобы общаться как на конференции. Что за спешка? Зачем идти на высадку, если мы можем ударить по колониям? Народно — освободительное движение даст больше, чем рискованный приступ. Зачем быть таким нетерпеливым?

Шетцинг смотрел в сторону, скривив рот, морща лоб. Сделал резкое движение, словно отметая условности и протокол.

— Иосиф, это я могу спросить тебя, что за нерешительность, — рубанул он, наконец, наотмашь. Так, как в свое время отжимал рукоять бомбосброса, решительно и без оглядки.

— Это исторический шанс наконец‑то разобраться с проклятым Островом, раз и навсегда. Бесповоротно! У нас величайший шанс в истории, такой не выпадал никогда и никому!

Он резко поднялся. Едва не опрокинув стул, резко заходил по вагону, повышая голос, рубя воздух ладонью как на публичном выступлении. Сталину сразу вспомнилась недавняя трансляция подобного по новомодному чуду техники — телевизору. Игрушки пока что только занимательной, но весьма перспективной.

— Посмотри сам, британские армии разгромлены, им удалось эвакуировать значительную часть живой силы, но они бросили почти всю технику. Им потребуется минимум год на восстановление, в течение этого года они беззащитны!

— У меня другие данные, — негромко вставил Сталин. — Год, это если они бросят все на войну и военное производство. Английское правительство вряд ли рискнет сразу после поражения ронять уровень жизни еще ниже, особенно под предлогом реванша. Года три. Спешить некуда.

— Не надо недооценивать Британию, — не надо недооценивать британцев, — жестко ответил Шетцинг. — Это упорные и смелые люди. Они наши враги, но это сильные враги. И то, что мы их побили в одном сражении — это не окончательная победа! Британцы проигрывали сражения, но не проигрывали войн. Пойми, им нельзя давать время на восстановление! А если они сумеют договориться с американцами? Ты знаешь, как сильны позиции экспансистов Рузвельта?

— Это серьезный аргумент, — согласился Сталин, все так же задумчиво, растягивая слова. — Очень серьезный… Но не будем забывать, как сильны позиции изоляционистов. А Гарольд Ходсон достаточно популярен. 'Человек, убивший кризис'. У Рузвельта пока что только речевки и идеалы. За ним люди, у которых большие деньги и которые хотели бы заработать на Европе еще больше денег, но этих людей мало. И тех, кто хочет заработать на сотрудничестве с нами никак не меньше. И даже больше. Этот заработок быстрее и легче. Вы преувеличиваете опасность.

— Нет, это вы ее недооцениваете. Сколько раз Британию ставили на грань поражения? Сколько раз праздновали скорую победу? И где сейчас эти победители? Островитяне сильны и упорны, это факт, который оспаривать и недооценивать глупо. И если у нас есть возможность добить их, этот шанс нужно поймать и держать крепко! Очень крепко!

— Как же все‑таки у вас силен комплекс поражения…

Сталин ушел в кресло как подводная лодка на глубину, укрылся в тени, только трубка торчала подобно перископу.

— Что? — не понял Шетцинг.

— Я сказал: как же у вас сильна память о поражении в той войне, — повторил Сталин. — Сказал бы сразу, что у вас очень сильна военная партия. Особенно теперь. После победы. Военные требуют продолжения и новых побед. Учитывая, что у вас в Германии каждый ребенок воспитывается в памяти английского ограбления, не удивительно, что тебе нечего им противопоставить. Абсолютная власть бывает только в сказках.

Шетцинг помолчал, собираясь с мыслями. Долго. Сталин все так неподвижно сидел, лишь тонкий призрачный дымок вился над креслом.

— Не без этого, — наконец согласился Шетцинг, — не без этого. Мои военные доставляют много проблем. Особенно сейчас. Но в этом вопросе я с ними полностью солидарен. И как политик, и как человек. Я помню то время, когда все начиналось. Наши блестящие победы, штурм Парижа… Перед нами лежал весь мир, а британцы в панике бегали по своему жалкому островку. А через несколько лет я подыхал в госпитале, где не было даже бинтов, и сгнил бы общей могиле как все, кто был рядом со мной… Если бы моя мать не продала последние ценности, чтобы купить на черном рынке лекарств. А я прятал их, приматывая к телу тряпками, и спал с ножом в руке. Потому что по ночам ко мне сползались со всей палаты, чтобы отобрать драгоценные склянки. И я дрался с ними насмерть! Ты когда‑нибудь видел, как дерутся увечные солдаты, которые от слабости уже не могут ходить?!

Увлекшийся Шетцинг осекся, вспомнив, что его собеседник прожил бурную жизнь и наверняка видел вещи куда более страшные. И продолжил уже ровно и спокойно, но с непоколебимой внутренней убежденностью:

— Если уж нам снова выпало сойтись с ними, мы не дадим этому повториться. Мы не дадим им подняться снова. Я не дам им подняться снова.

— Красиво сказал, — усмехнулась тень в кресле, трубка на мгновение вспыхнула ярким угольком. — Красиво. А теперь я спрошу простой вопрос. Ты знаешь, сколько англичане делают самолетов? Если ты забыл, или у тебя не очень хорошие шпионы, я подскажу. От трехсот машин в месяц. Считай. У них уже есть почти два месяца передышки, это шестьсот машин. Еще минимум месяц вам понадобится для того, чтобы реорганизовать войска и подготовить вменяемый план. Девятьсот машин. Потом отовсюду полезут несвязанные концы и нерешенные задачи, вопросы. Про которые забудут поначалу, в запале и горячке. Еще месяц как самое меньшее. Тысяча двести машин. Дай бог, хоть я и материалист, чтобы вы уложились в пять месяцев всего. Это даст англичанам от полутора до двух тысяч самолетов в строю. Самое меньшее. Пролив широкий, высадка будет трудной, сильной артподдержки атакующей группировки не создать. Значит, большую часть огневой работы будет делать авиация. Значит, нужна авиагруппировка превосходящая английскую в разы.

— У нас больше самолетов, гораздо больше, — коротко сказал Шетцинг. — Мы задавим их числом.

— Больше, — согласился Сталин. — Но не кратно, не настолько, чтобы задавить их быстро. И это еще не все. Для победы нужна чистая зона высадки. А в первые же часы англичане поведут к ней все, что способно держаться на воде, чтобы разнести плацдарм с моря. Английский флот все еще сильнейший в мире, и даже объединенный флот Союза и Германии его не разобьет. Значит, чтобы не пропустить их, снова нужно много самолетов, теперь еще и в поддержку нашим кораблям.

— Поэтому нам нужны вы.

Шетцинг сел, закинул ногу на ногу, обхватил длинными тонкими пальцами колено. Пристально, не мигая, взглянул в лицо Сталину.

— Я изложил нашу позицию. Вы поможете?

Сталин встал, чуть потянулся одними плечами, как большой горный кот. Прошелся вдоль вагона, Шетцинг неотрывно следил за ним.

— Нечестно, камрад Рудольф. Нечестно, — сказал Сталин, в пол — оборота к немцу. — Давление военных — это проблема. Но это решаемая проблема. Тем более, что у нас есть хороший опыт решения таких… проблем. И у нас, в Советском Союзе, и у вас, в Германии. Неужели вы так ничему не научились, после тридцать пятого года? И тридцать девятого тоже? У тебя может не хватить сил, понимаю. Но твердолобость ваших военных… и ваши немецкие комплексы становятся нашей бедой. Советской бедой. В одиночку вы Англию не сломаете. Побьете — может быть. Но не победите. То, что вы хотите — возможно только с нами. Значит, ваше поражение вполне может стать нашим общим поражением. Советскому Союзу такие военные… приключения… не нужны. Совсем не нужны. Это шантаж. Нечестно. Не по союзнически.