Шарлотта Исабель Хансен - Туре Ренберг

Сара поправила крабик в волосах.

— Да, если это все же не будет перебором для малышки, так много нового, а?

Они прошли еще несколько метров в глубь леса, следуя за Лоттой, которая уже насовала шишек во все карманы.

— Как-то мне это не особенно нравится, Ярле, если уж быть честной до конца. Чтобы мать взяла да и ничтоже сумняшеся отправила ребенка в Берген, а сама уехала на юг, и… я к таким вещам не привыкла.

Уж не знаю, как это может отразиться на ребенке; конечно, она милая и доверчивая девочка, и, по всей видимости, она от этого не страдает, но…

— Мама…

— Да нет, я просто хочу сказать…

— Мама.

Они остановились.

— Да?

— Мне это тоже не нравится. Понимаешь? Я, собственно, и не хотел бы иметь никакой дочери. Понимаешь?

— Ярле. — Взгляд Сары стал суровым. — Так нельзя говорить.

— Ладно, ладно.

— Разумеется, я завтра посижу с Лоттой. Мы можем сходить в город погулять. Бабушка уж придумает что-нибудь. А кстати, как дела у твоей соседки? Она была так мила со мной, когда я приезжала в последний раз. Помнишь, как я у нее одолжила гладильную доску? — Сара бросила на него шутливый взгляд и хихикнула.

«Как маленькая девочка, — подумал Ярле, точно как та девочка, что идет вон там впереди и собирает шишки».

— Ну да, вроде у нее все в порядке, — ответил он уклончиво. — У нее есть сын.

— Как хорошо для Лотты, — сказала Сара с удовлетворением. — Значит, ей есть с кем поиграть, когда она в Бергене.

Шарлотта Исабель вприпрыжку вернулась к ним. Карманы у нее были набиты шишками, и еще целая охапка в руках. Она с лукавой улыбкой остановилась перед своими бабушкой и папой и подняла кверху палец в знак того, что они должны следить за тем, что она будет делать. Потом Лотта вывалила все шишки на землю, все так же не сводя взгляда со своих родных. Опустилась на колени и начала выкладывать на земле узор из шишек. Добавив еще шишек, она изобразила слово «Лотта».

По дороге домой они купили в магазине игрушек пазл, выбирала его сама Шарлотта Исабель, и потом они зашли за продуктами в «Рему-1000». Сара настояла на том, чтобы заплатить, Лотта же заявила, что знает, где все лежит в магазине «Рема», ведь в нем работает ее мама, только в Шеене, а не в Бергене.

Лотта расправила плечики, глаза у нее гордо засияли, и она потащила папу и бабушку к полкам, объясняя, что вот здесь у них варенье, а здесь мед, а здесь чипсы. Но после недолгого триумфа девочка растерялась, потому что ни подгузников, ни кофе не оказалось рядом с теми товарами, возле которых их выкладывали дома. Она с недоумением огляделась, попробовала заново сориентироваться, пробормотала, что они же должны были лежать здесь, а потом сказала, смутившись, что, может быть, они тут все и переставили, но вот супы, поторопилась она сказать громко и отчетливо, где стоят супы, она, во всяком случае, прекрасно знает. «Идем, бабушка, я тебе покажу и супы, и бульонные кубики». Она схватила Сару за запястье и потянула ее к длинному прилавку напротив того, где была выложена нарезка. Но супов там не было, равно как и бульонных кубиков.

Пока все это происходило, Ярле вглядывался в ее лицо. Он смотрел, как она сначала с гордой улыбкой указывала дорогу и кричала: «Вот, бабушка, вот здесь супы!» — и как она потом вдруг закусила пухлую губку, и как забегали у нее глаза, когда она обнаружила, что перед ней стоят лимонады, соки и пиво. Ему показалось досадным, что этот магазин «Рема-1000» не уважил желаний Лотты; он отметил, как ему стало жалко дочь, когда магазин, так сказать, провел ее и растоптал ее гордость, и он даже покраснел за дочь, почувствовав, как ей, должно быть, обидно, что она так ошиблась.

Когда из-за двери возле автомата для приема пустых бутылок вышла кассирша, Лотта застыла на месте, не сводя взгляда с двери, которая так и продолжала раскачиваться взад-вперед, пока не остановилась. Глаза у девочки стали такими большими, будто она ждала, что оттуда выйдут еще люди. Постояв так какое-то время, она повернулась к Саре и Ярле:

— А вы знаете, что за этой дверью?

Ярле сдвинул брови.

Сара заинтересованно посмотрела на дверь:

— Нет, Лотта, понятия не имею.

— За этой дверью… — сказала Лотта с торжествующим видом, — за этой дверью сотни, нет, тысячи бутылок.

— Да? Правда? — Бабушка кивнула с таким видом, будто узнала нечто важное, как показалось Ярле.

— Угу, — произнесла Лотта, не разжимая губ, — и, скорее всего, бабушка, скорее всего, там комната отдыха, где те, кто здесь работает, могут немножко расслабиться.

Сара кивнула и сказала, что это разумно, после чего Лотта с жаром объяснила, что вход туда воспрещен, но что в Шеене ей несколько раз довелось там побывать, но только потому, что ее мама там работает.

— Когда они пришли домой, Сара настояла на том, чтобы приготовить еду, ведь Ярле никогда не славился своей стряпней, сказала она и засмеялась, и тогда Шарлотта Исабель тоже засмеялась, потому что уж стряпней своей папа не мог прославиться, нет, и ее отец тоже не мог, потому что это ее мама каждый день готовила дома, и она на это жаловалась все время, отец же всегда говорил, что пожалуйста, пусть она с ним поменяется и рабочими часами, и самой работой, а он тогда будет кашеварить, если она думает, что так получится намного лучше.

Ели они курицу с рисом, и Сара подавала обед в переднике, который она сама уложила в студенческий рюкзак Ярле семь лет тому назад. Лотте все показалось очень вкусным, и они видели, как она обмакивала кусочки в соевый соус и с каким аппетитом съедала их.

После обеда Сара сказала, что теперь Ярле может идти заниматься. Она отодвинула стол в гостиной в сторону, свернула коврик и махнула своей внучке, чтобы та шла к ней, потому что теперь Лотта и бабушка будут складывать пазл.

Ярле уселся позади них на стул, с исследованиями Адорно о Гегеле. Он сказал себе, что пора посмотреть действительности в глаза. Это всего только одна безумная неделя в длинной жизни. И она скоро промчится. Через какие-нибудь несколько дней отдыхающие вернутся с юга чартерным рейсом, и Шарлотта Исабель исчезнет за семью морями. Какой смысл так из-за этого переживать? А пока вполне достаточно того, что есть, — плаката «Спайс-Гёрлз», и зеленого круга на стене, и приезда бабушки.

Теодор В. Адорно, да.

«Skoteinos, или Как следует читать Гегеля».

Это энигматическое эссе непревзойденного мастера франкфуртской школы, эссе, в котором он блестяще истолковывает гегелевские тексты, и аплодирует им, и вычитывает в них сопротивление и амбивалентность. Это отрадно беспардонное и глубокое эссе великого Адорно в последние месяцы просто восхищало Ярле. Оно сияло, часто думалось ему, это эссе, оно сияло светом двусмысленности, блеском неясности, счастьем туманной неопределенности!

Он пристроился перечитать его еще раз, не торопясь, как Адорно советовал читать Гегеля, следуя словам Адорно о том, что необходимо развивать в себе интеллектуальную процедуру слоумоушн — снижать темп чтения на туманных фрагментах текстов, дабы они не оказались пропущенными взглядом, но дабы взгляд сумел выявить их собственное продвижение.

Он читал.

Гм.

Что же тут, собственно говоря, было написано?

Что касается Гегеля, писал Адорно, невозможно знать, о чем идет речь.

Ярле поднял глаза от книги. На полу перед ним на животе лежали две дамы и, перекладывая кусочки пазла, пытались найти то место, куда их нужно было уложить.

Он попробовал читать дальше.

Что касается Гегеля, невозможно знать, о чем идет речь.

Ярле отложил книгу в сторону, как-то даже с обидой, — такое у него было ощущение, хотя он не смог разобраться в собственных мыслях. Он отложил ее в сторону, чувствуя сильную досаду в руках.

— Смотри, бабушка, — услышал он голосок Лотты, — а этот кусочек не от корзинки с яблоками, которую держит тетенька на рынке?

Бабушка взяла кусочек в руку и сдвинула очки на кончик носа:

— Да, похоже, что так, Лотта. Ну ты и молодчина!

Ярле присел на корточки рядом со своими девочками.

— Пожалуй, поздновато сегодня читать, — сказал он. — Я лучше с вами поиграю.

И Ярле улегся на живот на полу и стал укладывать кусочки пазла, на котором были изображены люди на рыночной площади перед церковью в большом европейском городе.

Вечером в этот вторник укладывать Лотту в постель пришлось долго. Ее уже потянуло в сон; належавшись молча и сосредоточенно перед пазлом, она разрумянилась, но перевозбудилась и переутомилась.

И у маленькой девчушки из Шеена вдруг оказалось так много дел, которые ей просто необходимо было сделать сейчас, и так много вещей, которые ей просто необходимо было сейчас рассказать. Ей нужно было немножко поскакать на диване Ярле, «Можно ведь, да?» — и ей нужно было пощупать пакеты с подарками, «Правда ведь можно?» — и ей обязательно нужно было нарисовать новую картинку, чтобы там была и бабушка тоже. Она болтала о том, что, как она думает, ей подарят на деньрожденье в четверг и о гостях, которых папа, конечно же, позвал на ее праздник, «Да, ты-то там, конечно, будешь, бабушка?» — и она рассказала о своих бабушке и дедушке из Ставангера, тех, что живут в домике недалеко от аэропорта в Суле, потому что у них в саду — у нее там ее собственные качели, только ее, вот как, дедушка сам их сделал, но его очень жалко, дедушку, потому что у него какой-то там радикулит и из-за этого он теперь все время сердится. Но с той бабушкой зато все в порядке, сказала Лотта, она все еще может ходить на работу на молокозавод, и разгадывать кроссворды, и печь кексики, и вообще.