Тень ветра - Карлос Сафон

— А какого рода эти предметы, о которых вы говорите, позвольте полюбопытствовать?

— Умоляю вашу милость принять как должное наше вынужденное молчание на этот счет, так как, Бог тому свидетель, данная материя изобилует значительным числом поводов для неразглашения, и мы не хотели бы смущать вашу непоколебимую совесть и поистине ангельское неведение, а также нарушать то доверие, которым нас удостоили ваше светлейшество и тот орден, который вы представляете с таким мужеством и терпением, — выпалил Фермин на одном дыхании.

Отец Фернандо, потрясенный таким красноречием, в замешательстве не сводил с него глаз. Я воспользовался моментом, чтобы возобновить беседу, пока Фермин еще не перевел дыхание.

— Предметы, которые имеет в виду сеньор Ромеро де Торрес, носят исключительно семейный характер: сувениры и тому подобные вещи, обладающие чисто сентиментальной ценностью. То, что мы хотели бы у вас попросить, святой отец, если, конечно, это не слишком вас обременит, это рассказать нам все, что вы можете вспомнить о Хулиане и Хорхе Алдайя во времена их учебы в этой школе.

Отец Фернандо все еще смотрел на нас с некоторым подозрением. Было очевидно, что наших объяснений явно недостаточно для того, чтобы снискать его доверие и помощь и оправдать наш столь неприкрытый интерес к этому делу. Я бросил отчаянный взгляд на Фермина, надеясь, что его осенит и он найдет какой-нибудь ловкий ход, чтобы завоевать расположение священника.

— Знаете, а ведь вы чем-то напоминаете мне Хулиана в молодости, — вдруг сказал отец Фернандо.

У Фермина загорелись глаза. Вот оно, подумал я. Но на эту карту нам придется поставить все.

— Да, от вас ничего не скроешь, ваше преподобие, — провозгласил Фермин, старательно изображая крайнее изумление. — Ваша проницательность поистине безжалостно сорвала с нас маску и вывела на чистую воду. Я нисколько не сомневаюсь, что такой великий человек как вы, станет кардиналом или даже папой.

— О чем вы говорите?

— Разве это не очевидно, ваша светлость?

— По правде говоря, нет.

— Можем ли мы рассчитывать на тайну исповеди?

— Но здесь сад, не исповедальня.

— Нам будет достаточно вашей деликатности, свойственной любому ревностному служителю церкви.

— Я к вашим услугам.

Фермин глубоко вздохнул и с грустью во взгляде посмотрел в мою сторону.

— Даниель, мы не можем продолжать обманывать этого святого человека, слугу Господа нашего.

— Конечно, нет… — растерянно согласился я. Фермин подошел поближе к отцу Фернандо и прошептал ему доверительно:

— Отче, у нас есть самые веские основания подозревать, что наш друг Даниель — незаконный сын покойного Хулиана Каракса. В этом и кроется причина нашего интереса к его прошлому, чтобы воссоздать его и вернуть память о безвременно почившем патриции, которого богини судьбы так жестоко отобрали у бедного мальчугана.

Отец Фернандо уставился на меня, онемев от изумления.

— Это правда?

Я кивнул. Фермин похлопал меня по спине с огорченным видом.

— Только взгляните на него: бедняжка, ищущий утраченного родителя в туманных глубинах памяти! Есть ли на свете более душераздирающее зрелище? Разве я не прав, ваша святейшая милость?

— Но есть ли у вас доказательства, подтверждающие подобные подозрения?

Фермин взял меня за подбородок и повернул к священнику мое лицо, словно монету, которой собирался заплатить.

— Каких еще доказательств жаждет ваше преподобие? Эта физиономия — самое убедительное и неопровержимое свидетельство предполагаемой родственной связи, а точнее, отцовства.

Священник, казалось, все еще сомневался.

— Вы поможете мне, святой отец? — умоляющим голосом произнес я, лукаво улыбаясь про себя. — Пожалуйста, ради бога…

Дон Фернандо вздохнул, заметно смутившись.

— Думаю, в этом не будет греха, — сказал он, наконец. — Что именно вы хотите знать?

— Все, — ответил Фермин.

25

Манера, в которой отец Фернандо принялся излагать свои воспоминания, слегка напоминала проповедь. Он тщательно обдумывал каждое слово и выстраивал фразы со щепетильностью и строгостью учителя, произнося их так, будто каждая содержала скрытую мораль, пусть и не высказанную прямо. Понятно, что годы преподавания выработали в нем этот уверенный и назидательный тон, каким говорят люди, не сомневающиеся в том, что их слышат, но постоянно спрашивающие себя, слушают ли их.

— Если мне не изменяет память, Хулиан Каракс поступил в школу Святого Габриеля в 1914 году. Мы быстро сошлись с ним, так как оба принадлежали к небольшой группе учеников из небогатых семей. Нас называли командой «Голодуха». У каждого из нас была своя история. Я получил стипендию и место благодаря отцу, который двадцать пять лет проработал на школьной кухне. Хулиан же был принят по ходатайству сеньора Алдайя — клиента шляпной мастерской, принадлежавшей отцу Хулиана, сеньору Фортуню. То были совсем другие времена, и власть тогда еще сосредотачивалась в руках богатых семей и династий. Это была иная, навсегда исчезнувшая эпоха, остатки которой унесла с собой Республика, и мне думается, что к лучшему. Теперь же все, что осталось от того старого мира, — лишь забытые имена, которые до сих пор еще печатают на бланках банков, предприятий и безликих концернов. Как и любой старинный город, Барселона — коллекция руин. Великая слава тех, кто слишком ею кичился, дворцы, конторы и памятники, знаки, с которыми мы себя отождествляем, — все это не более чем останки, реликвии, прах навсегда исчезнувшей цивилизации.

Дойдя до этого момента своего повествования, отец Фернандо выдержал торжественную паузу, словно ожидая ответа своей паствы: какого-нибудь латинского изречения или цитаты из требника.

— Скажите «аминь», преподобный отец. Великая правда заключена в ваших словах! — не растерялся Фермин, пытаясь спасти положение и заполнить неловкую паузу.

— Вы начали рассказывать о первых годах учебы моего отца в школе, — мягко напомнил я.

Отец Фернандо кивнул.

— Уже тогда он требовал, чтобы его называли Каракс, хотя первая его фамилия Фортунь.[68] Вначале некоторые подшучивали над ним из-за этого, ну и, разумеется, из-за того, что Хулиан был из команды «Голодуха». Смеялись и надо мной, ведь я был всего лишь сыном повара. Вы же знаете, какими бывают дети. Бог наполнил глубины их сердца добротой, но они, по простоте своей, повторяют все то, что слышат дома.

— Ангелочки, — заметил Фермин.

— А что вы помните о моем отце?

— Столько лет прошло… Лучшим другом вашего отца в те времена был не Хорхе Алдайя, а другой ученик, его звали Микель Молинер. Микель принадлежал почти к столь же богатой семье, как и Алдайя, и осмелюсь заметить, он был самым странным и эксцентричным учеником, когда-либо учившимся в нашей школе. Ректор считал, что Микель одержим дьяволом, потому что тот во время мессы цитировал на немецком Маркса.

— Самый верный признак одержимости, — подметил Фермин.

— Микель и Хулиан были неразлейвода. Иногда мы все втроем собирались во дворе во время перемены, и Хулиан принимался рассказывать нам всякие истории или говорил о своей семье, об Алдайя…

Священник, казалось, в чем-то сомневался.

— Даже окончив школу, мы с Микелем в течение долгого времени поддерживали связь. Хулиан в ту пору уже уехал в Париж. Микелю его очень не хватало, он часто и много говорил о Караксе, вспоминая их беседы и признания, сделанные ему когда-то Хулианом. Потом, когда я поступил в семинарию, Микель часто шутил, говоря, что я перешел на сторону врага, однако мы и в самом деле несколько отдалились друг от друга.

— Вы знали, что Микель был женат на некоей Нурии Монфорт?

— Микель? Женат?

— Вас это удивляет?

— Наверное, не должно бы, но все же… Не знаю. Честно говоря, я уже много лет ничего не знаю о судьбе Микеля. Еще до войны я потерял его след и…

— Но он когда-нибудь упоминал при вас имя Нурии Монфорт?

— Нет, никогда. Тем более не говорил, что собирается жениться или что у него есть невеста… Послушайте, я не совсем уверен, что могу и должен рассказывать вам все это. Ведь речь идет о личных вещах, которые Хулиан и Микель доверили мне, полагая, что все это останется между нами…

— И вы способны отказать сыну в единственной для него возможности обрести память об ушедшем отце? — спросил Фермин.

Отец Фернандо разрывался между сомнениями и, как мне показалось, желанием вспомнить, возродить навсегда утраченные дни своей юности.

— Я предполагаю, ведь прошло уже столько лет, что вряд ли это теперь имеет какое-нибудь значение. Я все еще очень хорошо помню тот день, когда Хулиан рассказал нам, как познакомился с семьей Алдайя, и как это окончательно и бесповоротно изменило его жизнь, а он сам даже не заметил этого…