Не такие, как все - Татьяна Минасян

— А ты… Уже сейчас уйдешь? — абсолютно несчастным голосом спросил Василий.

— Мне тоже пора лекарство пить, иначе заснуть не успею, — Дымков сделал шаг к двери, но, увидев, какими глазами смотрит на него Василий, остановился. — Ложись и старайся уснуть. Так уж и быть, побуду с тобой еще немного.

Он отнес стакан на кухню и, вернувшись в комнату к Василию, обнаружил, что тот уже лежит на диване, набросив на себя плед и закрыв глаза. Только часто дрожащие ресницы говорили о том, что он еще не спит и к тому же жутко волнуется.

— Борь… — проговорил он чуть слышно. — Скажи хотя бы… Это только перед первым полнолунием бывает так страшно?

— Ну, конечно, — бодрым голосом заверил его Дымков. — Перед первым все переживают, а потом ничего, привыкаешь.

"Опять я ему вру! — вздохнул он. — Перед первым полнолунием страшно, потому что еще не знаешь, что тебя ждет, а перед всеми последующими — потому что знаешь это абсолютно точно…"

— Афанасий тоже так сказал… — Василий снова закрыл глаза, и теперь его речь звучала уже не очень связно. — Он, по-моему, вообще железный. Ничего не боится… Сегодня собирался до упора футбол смотреть…

— Футбол? — удивился Борис. Он точно помнил, что матч, который ему и самому хотелось бы увидеть, заканчивался в одиннадцать вечера, уже после восхода луны.

— До конца он его не досмотрит, — вздохнул Дымков. — А ты, кстати, откуда это знаешь? Заходил к нему?

— Ага, — Василий устроился поудобнее и зевнул. — Я хотел у него другие таблетки попросить — на всякий случай, вдруг твои не подействуют? А он сказал, у него две последние остались и больше ничего нет… Слушай, а ты утром сюда придешь?

— Обязательно, — пообещал ему Дымков и выключил свет. — Приду, как только проснусь, не беспокойся.

— Спасибо… — донеслось до него с дивана, и Борис на цыпочках вышел из комнаты.

На улице было уже темно и сыро: недавно прошел дождь, и с веток деревьев свисали огромные холодные капли. Жаль Василия, просыпаться после первого полнолуния в такую погоду, когда и так на душе тоскливо до невозможности — хуже некуда. А впрочем, просыпаться и видеть в окошко яркое солнце и зеленую траву еще обиднее…

В большинстве домов, где обитали вервольфы, уже было темно, и только на даче самого Бориса горел свет — торопясь к Василию, он забыл его выключить. Да в окнах Афанасия светилась настольная лампа и мигал серым экран телевизора. Проходя мимо его дома, Борис замедлил шаг и задумался. Вожак, похоже, был прав: Ликин в последнее время стал совсем легкомысленным. Мало того, что за календарем следит отвратительно, так теперь еще и за полчаса до полнолуния телек смотрит! А ведь раньше всегда был жутко осторожным, даже такой перестраховщик, как Фил, над ним посмеивался…

"Такое впечатление, что после смерти Ивана он решил, что ему уже все равно", — кажется, Филипп тогда так сказал? Глядя на мерцание старого черно-белого телевизора за занавешенным окном, Борис попытался вспомнить, как Афанасий вел себя в тот день, когда Ивана нашли убитым. Да, он был испуган, но не больше, чем все остальные члены стаи. Зато потом, когда прошло несколько дней и все постепенно начали успокаиваться, он словно бы наоборот воспрял духом. Стал, по примеру Илоны, внимательно за собой следить и даже наутро после полнолуния всегда держался молодцом, и виду не подавал, что ему плохо…

Сердце у Бориса внезапно забилось сильнее — как и две недели назад, он почувствовал, что упустил какую-то очень важную мысль. Когда же это было? Ну да, точно — когда они с Ликиным пытались войти в дом Василия. Афанасий тогда сказал, что у него насморк и он не ощущает запахов, и на лестнице для него было слишком темно, хотя Борис прекрасно все видел, и когда они с Василием вышли из квартиры, Ликин не услышал их шагов… А еще он зачем-то сказал Василию, что, возможно, тот стал вервольфом не на всю жизнь. И сегодня отказался поделиться с ним снотворным, хотя никто в стае никогда бы не поехал "отмечать" полнолуние всего с двумя таблетками. Филипп от всех требовал иметь при себе запас — вдруг на кого-то две штуки не подействуют и придется принять еще или кто-то потеряет свое лекарство и вынужден будет просить у остальных?

Дымков быстро посмотрел на часы — десять двадцать. У него оставалось чуть больше тридцати минут, но он должен был проверить эту догадку сейчас, пока сам Афанасий не понял, в чем он его подозревает. Он неслышно приоткрыл калитку, взбежал на крыльцо и громко постучал в дверь, одновременно вспоминая, что уже несколько месяцев не видел Ликина в волчьем облике — даже когда они всей стаей отправлялись побродить по лесу, он под разными предлогами оставался в городе.

Афанасий распахнул дверь и испуганно отступил вглубь дачного "предбанника":

— Борис, ты… Что случилось, почему ты не у себя?

— Я все знаю, — громко сказал Дымков, глядя ему в глаза. Ликин сделал еще шаг назад и едва не упал, споткнувшись о выпирающую половицу. Вот теперь он выглядел именно таким, какими все члены стаи будут завтра — бледным, жалким, несчастным… За его спиной, в жарко натопленной комнате шумел телевизор: кто-то из футболистов забил гол…

— Вот уж не думал, что ты про меня догадаешься, — усмехнулся Афанасий, возвращая себе нахальный и независимый вид. — Но раз так… Давай по-быстрому договоримся, что ты хочешь за молчание, и беги домой — скоро луна взойдет.

Борис слышал его голос, но почти не понимал смысла этих фраз. Точнее, он понял только самые первые слова Афанасия — его подозрение было верным! Этот вервольф с почти десятилетним "стажем" каким-то непостижимым образом сумел избавиться от своей второй сущности! Он лишился возможности становиться волком, острого слуха, обоняния и зрения — и стал тем, кем был изначально, от рождения. Просто человеком.

А значит и он, Борис Дымков, уже давно смирившийся со своим хищным "статусом" и даже научившийся видеть в нем положительные стороны, может сделать то же самое.

— Как это возможно? — спросил он хриплым голосом и стал надвигаться на Афанасия. — Скажи, как ты это сделал? И почему другим ничего не сказал? Ты что, не понимаешь, что это нельзя было скрывать, что это мерзко, подло..!

Растущая луна утроила его силы и, схватив Ликина за грудки, Борис с легкостью оторвал его от пола и едва не задушил. Афанасий попытался оттолкнуть его и освободиться, но справиться с разгневанным оборотнем ему было не под силу.

— Отпусти, придурок! — вскрикнул он, и когда Дымков разжал руки, с грохотом свалился на пол. — Ты, видно, совсем ничего не понимаешь! Как я мог хоть кому-то об этом сказать? Чтобы половина стаи смогла стать людьми, а другая половина их за это из зависти поубивала?!