Из блокнота в винных пятнах (сборник) - Чарльз Буковски

Президент нагнулся погладить Клайда. Тот завилял хвостом и подождал. Когда президент склонился пониже, Клайд, рыча, подпрыгнул; цапнул челюстями за яремную вену, промахнулся, зато оторвал левое ухо. Президент рухнул на ковер, держась рукой за левую сторону головы.

Снаружи прекратился дождь.

Клайд снова зарычал, прыгнул на президента, нащупал яремную вену, вырвал ее, и забил пурпурный фонтан вонючей крови. Президент поднялся. Хватаясь за горло одной рукой, доковылял до стола и свободной рукой сдвинул тайную панель – и на глазах у Клайда, сидевшего в северо-восточном углу Овального кабинета, президент нажал кнопку – красную кнопку, выпускавшую боеголовки.

Зачем он это сделал, он не знал. Может, знал Источник.

Президент СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ рухнул грудью на стол, а по всей земле твари космоса вернулись к себе в космос, и пауки начали ловить мух и сосать у них кровь, а кошки стали ловить птиц, собаки – гоняться за кошками, удавы – есть мышей и крыс, а ястребы пикировать на зайцев. Но ненадолго, очень ненадолго.

Просто время провести[27]

…Когда я вернулся в бар, банда там была почти вся новая, за исключением Монаха, который сидел, закатав рукава, хвастался бицепсами. Что-то не то в этих бицепсах, выглядели нездоровыми; то есть, большие, но почему-то больные на вид.

Я огляделся. Это разгул, брызжущий слюной убогий разгул для всех нас на этих барных табуретах. Лучше у нас все равно ничего не выйдет. И это отличный бар, потому что другого для нас нет. В других местах мы смотримся не на месте.

Я сел на свой табурет и заказал виски с пивной запивкой. В этом деянье, смысл, плод с дерева, цветок на стебле. Это победа. А после одной победы требовалась другая.

Ну, в этом месте мне скучно не было, но мне не бывало скучно нигде. И я не одинок. Случались депрессии, тянуло к самоубийству, но это не значит одиноко. Когда одиноко, тебе кто-то нужен. А мне нет. Мне надо только, чтоб меня не удушали. Что это я делаю с ними в баре? Я за ними наблюдаю. Они – плохое кино, но другого нет, а моя роль в эпизоде как для актера – и впрямь низкопробная.

Монах ухмыльнулся мне от своих закатанных рукавов.

– Эй, Хэнк, как насчет выпить?

– Погоди, подстригусь.

– Эй, я так долго не проживу!

Кое-кто из завсегдатаев рассмеялся.

– Дай ему выпить, – сказал я Джиму.

Тут трое или четверо других заверещали:

– Эй, а мне?

Я посмотрел на Джима.

– Разберись с ними.

Грязные стены сотряс радостный вопль.

Вот где надо быть. Это место изнуряет так, что можно принять то, что там есть принимать. Оно принижает, но кому надо больше? Когда чувствуешь, что нужно больше, вот тут-то и начинаются все беды: думаешь, чем заняться между посрать и сдохнуть.

Я взял еще по нескольку всем. Время зарябило. Время завиляло. Крылья бабочек.

Джим ушел, заступил ночной бармен Эдди. Вошли несколько женщин, старые, безумные или то и другое сразу. Однако дух внутри изменился. То были женщины. Стало больше похоже на карнавал. На табуретах теперь сидели кайманы, гавиалы, чаквеллы, гекконы, молохи, сцинки и туатары. Мы наблюдали за их сильно накрашенными ртами, а они совали в них сигареты, или смеялись, или заливали в себя выпивку. Голоса их звучали далеко из-за края, словно им выжгло связки, а косматые волосы были распущены, и временами – о, в те редкие времена, в мгновенье неоновой дымки, – когда поворачивали головы, они вновь казались чуть ли не юными и прекрасными, и тогда всем нам становилось лучше, и мы смеялись и говорили что-то почти изобретательное. Греза таилась за углом. А если сейчас ее там нет, была раньше.

Некоторые мгновенья иногда бывали вот такими. И всем нам бывало хорошо, чувствовалось, что на всех распространяется: мы там наконец, все прекрасны, и возвышенны, и забавны, и всякий миг светится, яркий и не впустую. Это можно было почувствовать.

Потом – прекращалось. Бац – и всё.

Мы, казалось, чувствовали такое все вместе. Все беседы стихали. Вот так вот. Враз. Мы чуяли друг друга – сидим тут, бесполезные. Тихие. С тишиной-то все в порядке. Но не с такой. Нас как будто обдурили. Выманили энергию. Удачу вытянули. Мы тут застряли – гольем.

Длилось какое-то время. Слишком долго тянулось. Аж неудобно.

– Ну, бля, – наконец произносил кто-нибудь, – кто пулю из говна лепить будет?

Отчего всегда начиналась какая-то суета, снова деятельность. Закуривали новые сигареты. Губы помадой мазали. Ходили в ссальник. Старые анекдоты с новыми окончаниями. Враки. Мелкие угрозы. Просыпались мухи и принимались кружить в сизом воздухе.

Не знаю, как оно так вышло, но мне показалось, будто Монах просто и дальше пялился на меня, смотрел на меня свысока, и мне это не понравилось. Я прикидывал, что лучше б ему чем-нибудь другим заняться. Наверное, он лишь пытался быть приветливым и забавным, но ни того, ни другого толком не умел, и хоть я знал, что он тут не виноват, все равно отреагировал из какого-то капризного глупого невежества – оно выперло и овладело мной:

– Монах, ты утомил уже. Направил бы свои слизистые льстивые буркалы, которые зовешь глазами, на кого-нибудь другого?

– В жопу меня целуй! – сказал он. – Вы смотрите, кто из скворечника чирикает!

– Да ты просто доза недоразвитой ворвани.

– Это что такое?

– В смысле, вся твоя мускулатура – туфта. Ты будто насос взял и надулся. Нет реальности текстуры. Ни в голове у тебя, ни в туловище.

Монах встал с табурета, весь раздулся.

– За слова отвечаешь?

– Не хотел бы делать тебе больно, Монах.

Весь бар расхохотался. По-моему, даже некоторые мухи смеялись.

Это все и решило. Монах направился к заднему входу. Я за ним. И весь бар вышел за нами в переулок.

Прекрасная стояла ночь. В других местах люди еблись, или ели, или мылись, или читали газеты, или орали на детей, или занимались еще чем-нибудь разумным.

Мы с Монахом потянули друг на друга в лунном свете, и тут меня стукнула мысль: я б лучше посмотрел, как другие это делают, а не сам.

Но никакого страха во мне не ощущалось, я для этого был слишком пьян. Чувствовал лишь общую усталость, вроде как вот мы опять за старое, и в чем тут смысл? Хоть какое-то занятие, наверное, вроде намазывать арахисовое масло на хлеб.

Мы с Монахом пошли друг вокруг друга. Он то и дело всплескивал руками и шлепал себя ладонями по бокам. Очень действенно. Барная публика топталась вокруг с выпивкой в руках. Я подошел к одному парню, выхватил у него пивную бутылку и осушил ее. Бутылку из руки не выпустил. Мы с Монахом кружили. Я размахнулся к углу здания, дерябнул бутылкой по кирпичам. Бутылка разбилась, но разбил я ее неправильно. Остался с крохотным горлышком в кулаке и порезал себе руку. Кочерыжку выбросил, и Монах на меня кинулся. У меня из руки хлестала кровь. Я подумал: может, если в глаза ему брызну, он ослепнет.

Я шагнул в сторону, когда он проносился, попробовал пнуть его в зад, промазал.

Он снова обернулся ко мне.

– Не хочу делать тебе больно, Хэнк, но придется!

Думаю, он не шутил. На сей раз, когда Монах на меня бросился, я, похоже, не смог двинуться с места. Не знаю, почему. Ноги будто приросли. Вспышка тьмы, гравий и камни впиваются мне в тело. В одном ухе у меня обожгло – и чуть ли не ощущение, несмотря на все это, покоя. Мир в наше время. Все войска целуются. Я лежал в переулке, ладони ссажены, на животе – и видел, как Монах катится и катится, и вот наконец он врезался в ряд высоких мусорных баков.

Мы оба встали.

Я был трусом, и трусом я не был. Вот в чем у меня беда: никак не могу решиться. Монаху не стоило заморачиваться анализом: он просто снова ринулся в бой.

Я остановил его прямым слева. Копьем в нос. Он моргнул и замахнулся.

Размахивался Монах сбоку. Я видел подлеты издалека. Какие-то блокировал, под другие подныривал. Проводил прямые по корпусу. Правой поймал в ухо. Боксом ебучку, боксом. Пусть скверно выглядит. В нем полно яиц и пончиков. Вероятно, любит маму и страну. А хребта нету.

Я надвинулся на него и провел комбинированный. Затем шагнул прочь.

– Хватит, мешок пердлявый?

Монах опять раздулся.

– Я тя щас урою!

Он снова ринулся на меня. Как по рельсам ехал. Он понимал только прямую. Я сдвинулся влево и треснул его правой, когда он пролетал мимо. С ним было так легко, что стыдно. Хорошо метить и не нужно. Он встряхнул головой, вроде как перед глазами закружилось. А когда повернулся, я ему вбросил хук слева. Попал в локоть, стало очень больно. Затем он подловил меня правой. Луна стояла за ним, а тут вылетела оттуда ракетой. В голове у меня запело, я вкус крови во рту нащупал. Перед глазами взвихрились красные, белые и голубые искры. Я услышал, как Монах опять бросается на меня. Занырнул за какого-то мужика в толпе, толкнул его на Монаха. Когда Монах отпихивал мужика, я выступил и двинул его в затылок и по почкам.

– Бля, – сказал Монах.