Полковник Сун - Кингсли Эмис

— Какое вам дело до моих представлений? Несите ваши тиски для пальцев и раскаленные гвозди. Едва ли они принесут мне большие страдания, чем ваши безумные разговоры.

Полковник улыбнулся.

— Ваш вызов делает вам честь. Но вы даже не знаете, чему бросаете вызов. Вскоре вы будете желать всей душой, всем сердцем, чтобы вам удалось уговорить меня отсрочить боль хотя бы на несколько секунд… Что ж, Джеймс. — Сун встал и принялся мерить шагами крошечное пространство перед стулом, на котором сидел Бонд. — Надеюсь, вы не станете возражать, если я буду называть вас Джеймс? Мне кажется, что мы так долго знакомы.

— Разве я могу возражать?

— Конечно, не можете, Джеймс. К тому же это было бы так естественно, вы не находите. Это установит между нами подобающий тон близости.

— А я-то думал, когда же вы решитесь на это, — сказал Бонд внезапно изменившимся голосом. — Я думаю, что вы и люди, подобные вам, с трудом находят добровольных партнеров, поэтому их приходится привязывать и…

— О, нет, нет, нет. — Сун был искренне расстроен. — Я знал, что вы заблуждаетесь в этом вопросе. Настоящий садизм не имеет никакого отношения к сексу. Близость, о которой я говорил, морального, духовного свойства союз двух душ в своеобразном мистическим смысле. В великом произведении божественного маркиза де Сада «Юстина» есть один персонаж, который говорит своей жертве: «Небо предопределило вам роль терпящего страдания, точно так же как мне — роль причиняющего их». Вот каковы те отношения, которые отныне будут нас связывать, Джеймс.

Сун продолжал мерить шагами пол, сосредоточенно хмурясь — глубоко задумавшийся философ, напряженно подыскивающий верные слова, чтобы точнее выразить свои мысли. Наконец, словно поняв, что слова никак не желают ему повиноваться, он вздрогнул.

— Вы должны понять, что меня ни в коей мере не интересует изучение сопротивляемости боли и подобной этому псевдонаучной ерунды. Я просто хочу пытать людей. Но — и это главное — не из каких-то эгоистических побуждений: разве святой или мученик может быть эгоистом? Как объясняет де Сад в своей книге «Философ в будуаре», через жестокость человек поднимается к высотам сверхчеловеческого знания, к высотам ощущения новых способов бытия, чего нельзя достичь другими средствами. А жертва — и вы не исключение, Джеймс, — духовно освещается; христианские иерархи описывают это, как возвышение души — через страдания. Вы и я — бок о бок — станем исследовать эти высоты.

Возбуждение или какое-то более глубокое чувство окрасило щеки Суна в темно-желтый цвет. Под белой рубашкой вздымалась и опускалась его широкая грудь. Однако, нисколько не вняв этим рассуждениям. Бонд скептически проговорил:

— Скучно, Сун. От ваших рассуждений. Нет ничего более безынтересного, чем умалишенный.

Сун хихикнул. Внезапно он оживился. Его руки задвигались.

— Эту реакцию я предвидел, дорогой друг. Однако продолжим. И вот мы вместе, Джеймс, вы и я, в подвале на одном из греческих островов. Боюсь, эти декорации уступают в роскоши тем, что приготовили для вас ваши недавние оппоненты. Но ведь мы-то с вами не оппоненты, не правда ли? Мы ведь сотрудники. Прекрасно. Что же я с вами сделаю? В какую часть вашего тела я нанесу удар? И чем?. Может быть, электричеством? Электричество способно вызывать некоторые из самых утонченных болевых ощущений — при условии, что удар нанесен правильно. Но это слишком легко. Нет простора для изысканности. И вдобавок — будем смотреть правде в глаза — здесь, в Восточной Европе, на электропитание нельзя полагаться. Нет, я глубоко убежден: любой уважающий себя офицер безопасности обязан уметь обращаться с инструментами, которые можно найти на всякой кухне — ножи, шампуры, щеточные щетинки, — все это вы уже наверняка заметили на этом подносе. Однако я слегка грешу против истины, когда говорю о той роковой инъекции, которая ввергнет вас в пучину конвульсий. Этот препарат вы не найдете на всякой кухне. Его получают из грибницы, которая растет в Китае, так что, с определенной долей допущения, можно представить себе кухню, где имеется эта самая эссенция… А теперь наиважнейший вопрос — в какое место направить атаку? Казалось бы, напрашивается ответ — в половые органы. Я уверен, вы по опыту знаете, что здесь может быть достигнут колоссальный болевой эффект, а также весьма любопытный психологический эффект, который рождает в жертве сперва страх, а потом горечь по поводу утери своего мужского качества. Но вряд ли это сильно подействует на вас. Верю, что уже убедил вас, Джеймс: я собираюсь лишить вас не мужского качества, а самой жизни. Да и вся идея атаки на половые органы представляется такой… вульгарной.

Наступила пауза. В ушах Бонда пульсировала кровь. Сун достал из спортивных брюк красную коробку сигарет «Бенсон-энд-Хеджес» и протянул ее Бонду.

— Спасибо, не хочу.

— Вы уверены? Это будет ваша последняя сигарета.

— Я сказал, не хочу. — Бонд почти забыл, как мучил его никотиновый голод. Мысль о том, что эти желтые пальцы вставят сигарету ему в рот, будут заботливо вынимать ее изо рта, чтобы встряхнуть пепел, была просто непереносима.

— Как угодно. — Сун щелкнул отделанной кожей зажигалкой «Ронсон» и выдохнул клуб дыма. — Итак. Куда же? В какой части человеческого тела спрятана его жизнь? Где находится его самая сокровенная точка, его душа, его сущность, его личность?…

К примеру, можно очень плодотворно работать с ногтями. Или, как мы уже обсуждали, с половыми органами. Коленный сустав довольно нейтрален, но даже работая с ним, можно добиться самых неожиданных результатов. Но все это имеет место, так сказать, за пределами личности человека. Человек, конечно, видит, как его потрошат и вместе с болью испытывает от процедуры парализующий ужас. Но все же это происходит на расстоянии. Не внутри человека. — Сун приблизился к креслу, в котором сидел Бонд, и опустился на колени. Теперь он говорил полушепотом. Его горло подрагивало. — Человек живет внутри головы. Именно там находится его душа. И это утверждение истинно и с субъективной, и с объективной точки зрения. Однажды в Корее в моем присутствии — я, правда, не имел к этому прямого отношения — одному американскому пленному выкололи глаза. Случилось самое невероятное. Он прекратил существование. Он умер, хотя по-прежнему был жив. Внутри его черепа ничего не было. Поверьте, это в высшей степени странно.

Итак, Джеймс, я собираюсь проникнуть туда, где находится ваша сущность: внутрь головы. Первое наше сближение произведем через ухо. — Сун встал и подошел к столику. — Я возьму этот шампур и введу его внутрь вашего черепа. — В тусклом свете сверкнула тонкая длинная полоска металла. Сначала вы не почувствуете ровным счетом ничего. В буквальном смысле ничего не почувствуете. Барабанная перепонка, которую я собираюсь раздражать, не имеет осязательных рецепторов, только болевые. Поэтому о присутствии шампура вы впервые узнаете лишь тогда, когда… я предоставляю вам самому подыскать подходящее определение для ваших ощущений. Если сможете.

Раздавив каблуком сигарету, Сун посмотрел на Бонда с чем-то вроде сострадания.

— И последнее, Джеймс. Подвал обладает хорошей звукоизоляцией, под нами скала. Пол над нами устлан коврами и одеялами, что еще больше уменьшило слышимость. Испытания показали, что с расстояния в сто ярдов уже практически ничего не слышно. Так что кричите, сколько влезет.

— Бог вас накажет.

— Не накажет, Джеймс. Ему меня не достать, а я вас достану.

Затем энергичной походкой человека, который спешит по какому-то важному делу, полковник Сун подошел к креслу. С необузданной решительностью он своей мощной левой рукой, словно хомутом, обхватил голову Бонда и прижал ее к груди. Бонд изо всех сил дернулся, но безрезультатно. Через несколько мгновений он почувствовал, как в его левую ушную раковину осторожно вводится кончик шампура. Сжав зубы, он ждал.

Боль кольнула внезапно, первый ослепляющий толчок агонии своей губительностью напоминал выстрел из пистолета в упор. Он услышал собственный сдавленный стон. Затем была передышка, во время которой он успел понять, что прекращение боли — куда более тонкое чувственное переживание, чем самые неистовые спазмы любви. И снова боль — взрывами, толчками, пластами, потоками; боль, от которой захлебываешься и которая выжигает; боль нескончаемая, как море или песок пустыни. Новая передышка и новая мысль: больнее уже быть не может. И тут же боль в тысячу крат страшнее. Вдох; и стон. Вдох; и стон. Вдох…

Крик прекратился. Сун почувствовал, что тело Бонда ослабело, и отпустил его. Голова Бонда, из каждой поры которой сочился пот, упала на еле дышавшую грудь.

Сун, словно снисходительный наставник, взъерошил взмокшие волосы Бонда. Потом он резко повернулся, приподнялся на лестнице и с силой толкнул люк. Крышка приоткрылась на несколько дюймов.