Иосиф Сталин, его маршалы и генералы - Леонид Михайлович Млечин

и левую ногу, быстро скрылся с насыпи в кустарник и небольшой лесок, находящийся рядом с полотном железной дороги.

Не будучи обнаружен после остановки поезда выскочившим комиссаром Рязановым и конвоиром Васильевым, ночью по болотистой местности скрылся в недалеко стоящем леске перед деревней Давыдово, стоящей от места побега в шести—восьми километрах.

Настоящее сообщение задержал в связи с проверкой данных о побеге и поимке Гая, для чего мною были вызваны в Москву тт. Прокофьев, Молчанов, Фриновский, Волович и доставлен пойманный Гай».

Гай был 11 декабря 1937 года приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян.

Возмущению Сталина не было предела.

Разумеется, он сразу предположил предательство в НКВД — просто так убежать невозможно. Мысль о том, что побег стал возможен по причине обычного разгильдяйства (конвоиры нарушили служебную инструкцию, потому что мало приятного наблюдать за человеком, совершающим туалет), вождь отвергал. Вся его логика строилась на том, что любой недостаток объяснялся происками врага, которого следует найти и уничтожить.

Кроме того, ему было неприятно узнать, что на поимку одного-единственного арестанта бросили весь огромный аппарат госбезопасности, да еще с привлечением широких масс трудящихся. В этом Сталин увидел очевидную неспособность Ягоды правильно организовать дело.

25 октября 1935 года Сталин писал Молотову, Кагановичу, Ягоде из Сочи:

«Из обстоятельств побега Гая и его поимки видно, что чекистская часть НКВД не имеет настоящего руководства и переживает процесс разложения. Непонятно, на каком основании отправили Гая в изолятор в особом купе, а не в арестантском вагоне? Где это слыхано, чтоб приговоренного к концлагерю отправляли в особом купе, а не в арестантском вагоне? Что это за порядки?

Версия побега через окно на полном ходу поезда, по-моему, маловероятна. Вероятнее всего, арестант переоделся и вышел на станцию, пропущенный кем-то из конвоиров. У Гая и его друзей, мне кажется, есть свои люди в чека, — они и организовали ему побег.

Еще более чудовищна обстановка поимки Гая. Оказывается, для того, чтобы поймать одного сопляка, НКВД мобилизовал девятьсот командиров пограничной школы, всех сотрудников НКВД, членов партии, комсомольцев, колхозников и создал кольцо, должно быть, из нескольких тысяч человек радиусом в сто километров.

Спрашивается, кому нужна чека и для чего она вообще существует, если она вынуждена каждый раз и при всяком пустяковом случае прибегать к помощи комсомола, колхозников и вообще всего населения?

Далее, понимает ли НКВД, какой неблагоприятный для правительства шум создают подобные мобилизации? Наконец, кто дал право НКВД на самочинную мобилизацию партийцев, комсомольцев и колхозников для своих ведомственных потребностей? Не пора ли запретить органам НКВД подобные, с позволения сказать, мобилизации?

Важно заметить, что вся эта кутерьма была бы исключена, если бы Гай был отправлен в арестантском вагоне.

Я думаю, что чекистская часть НКВД болеет серьезной болезнью. Пора заняться нам ее лечением».

Эта история укрепила Сталина во мнении, что руководство госбезопасности нужно сменить. Но еще год он размышлял над тем, кто станет новым наркомом, пока не остановил выбор на расторопном и безукоризненно исполнительном Николае Ивановиче Ежове, в ту пору секретаре ЦК.

25 сентября 1936 года Сталин, находившийся на отдыхе, отправил в Москву Кагановичу, Молотову и другим членам политбюро телеграмму, которую вместе с вождем подписал его новый фаворит, кандидат в члены политбюро и член оргбюро ЦК Андрей Александрович Жданов:

«Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост Наркомвнудела.

Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Второе. Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова с Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно...

Четвертое. Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству председателем КПК с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал Наркомвнуделу, а первым заместителем Ежова по КПК можно было бы выдвинуть Яковлева Якова Аркадьевича.

Пятое. Ежов согласен с нашими предложениями.

Шестое. Само собой понятно, что Ежов остается секретарем ЦК».

Сталин, как всегда, стремился убить сразу нескольких зайцев. Меняя руководство Наркомвнудела, он заодно лишал должности бывшего главу правительства Алексея Ивановича Рыкова. Это был первый шаг к уничтожению. Больше никакой работы Рыков не получил, в феврале 1937 года его арестовали, а в марте 1938-го расстреляли.

Обречен был и Ягода. Но Сталин не спешил давать об этом понять. Он всегда боялся того момента, когда снимал с должности крупных военных или чекистов: а вдруг кто-то из них все-таки взбунтуется? У Ягоды, пока он сидит в своем кабинете на Лубянке, в руках весь аппарат госбезопасности, милиция, внутренние и пограничные войска. Ему подчиняется охрана членов политбюро — надо, чтобы он спокойно ушел из НКВД.

Поэтому на следующий день Сталин не счел за труд продиктовать личную и очень доброжелательную записку Ягоде. Сталинские слова записал находившийся при нем в Сочи сотрудник секретного отдела аппарата ЦК С.Ф. Чечулин:

«Наркомсвязь дело очень важное. Это Наркомат оборонный. Я не сомневаюсь, что Вы сумеете этот Наркомат поставить на ноги. Очень прошу Вас согласиться на работу Наркомсвязи. Без хорошего Наркомата связи мы чувствуем себя как без рук. Нельзя оставлять Наркомсвязь в нынешнем состоянии. Ее надо срочно поставить на ноги».

Чечулин, в свою очередь, продиктовал записку в Москву по телефону. Ее тут же передали Ягоде. И каким бы опытным ни был Генрих Григорьевич Ягода, он не мог не ухватиться за сталинскую записку как за спасательный круг: получалось, что вождь не окончательно списал его со счетов, напротив, просит (!) взяться за другое, тоже важное, дело и даже возлагает на него большие надежды...

Хотя Ягода должен был знать любимый метод Сталина. Сначала будущую жертву переводили на другую, менее заметную должность, а потом уже сажали. Наркомом связи Ягода пробыл полгода.

12 октября 1936 года Каганович писал Сталину:

«У т. Ежова дела идут хорошо. Взялся он крепко и энергично за выкорчевывание контрреволюционных бандитов, допросы ведет замечательно и политически грамотно. Но видимо, часть аппарата, несмотря на то что сейчас притихла, будет ему нелояльна. Взять, например, такой вопрос, который, оказывается, имеет у них большое значение, это вопрос о звании.

Ведутся разговоры, что генеральным комиссаром останется все же Ягода, что-де Ежову этого звания не дадут и т. д. Странно, но эта «проблема» имеет в этом аппарате значение. Когда