Но человека человек. Три с половиной убийства - Ксения Сергеевна Букша

— навроде шишок или как у индийцев джинн. Не тот, который из кувшина, а который приходит, просит подселиться в тело, а потом выставляет хозяина и остается за главного.

— А как он просит?

— Очень, очень хитро, — говорит Хосе. — Он напирает на то, что без него ты никому не будешь нужен. Типа, я тебя проведу в мир людей, я очень хорошо знаю, что кому нравится, и ты сможешь сам себя повыгоднее продать. А без меня ты останешься такой сам в себе прекрасный, и никто тебя знать не захочет. А говорит он то, что кому хочется слышать. А как заберется, так и все, хана.

— Тогда, — говорю, — это не икотка. Икотка — он бес-ругатель. Ведет человека вразнос. А твой очень социальный бес.

Уже совсем темно. Как всегда, край неба светлый, а над нами — космическая чернота. Если посмотреть направо, за бухтой видно маленький кончик золотой иглы. Это один из небоскребов сити.

— И что, от него правда так трудно отделаться?

— Как от него отделаться, все знают, да немногие, в кого он забрался, могут. Надо, — Хосе открывает бутылочки и подает одну из них мне, — долго его трясти, танцевать трое суток без отдыха. А когда он взмолится, мол, не могу больше, заканчивай, — надо его не слушать и дальше танцевать. Тогда он покинет тело и бросится прочь. И вот тут не зевай, беги в другую сторону, лупи во все лопатки, пока не уйдешь из-под его глаза и сам себя не встретишь.

— А если так и не встретишь?

— Тогда помрешь. Но это намного лучше, чем оставлять его в себе.

— И долго ты бежал?

— Долго, — сказал Хосе.

Он посмотрел на меня, как будто это слово должно было предназначаться мне особо. Я тоже посмотрела на Хосе. Мы посмотрели друг на друга. И так как это случалось редко, то мы, пользуясь случаем, довольно долго друг друга разглядывали. По крайней мере, я разглядывала Хосе, а он, видимо, меня.

23

Мы с Роми едем в аэропорт.

Точнее, уже почти приехали. Мы вышли на поверхность и стоим на перекрестке. Мы с Роми редко бываем в городе, и малец слегка притих. До самолета еще уйма времени, но нам надо пройти таможню, взять мазки, купить творожков и много чего еще успеть.

Вдруг прямо перед нами на пешеходном переходе собирается толпа, незаметно натекает, как лужица, кап-кап-кап. Ничего вроде только что не было — и вдруг ни пройти ни проехать.

— Что случилось? — спрашивают рядом со мной.

— А вы не заметили? Мотоциклиста сбили.

Поворачиваюсь, чтобы обойти место происшествия, но, как нарочно, толпа сгущается ровно там, куда я направляюсь. Еще и полиция прибывает, огораживая площадь барьерами и веревками. Снова разворачиваюсь, иду вдоль барьеров — и натыкаюсь прямо на пострадавшего. Вокруг него толпы нет, суетятся прибывшие парамедики. Парень шевелится, пытается встать, под ним лужа крови, парамедики уговаривают его лежать тихо, а сами между тем снимают с него шлем и срезают кевлар.

— Бедный парень, — говорю я Ромику, но замечаю, что тот уже уснул. Кругом пробка, машины сигналят, перебраться на ту сторону без шансов. Бросаю взгляды вправо, влево: придется топать до моста, других вариантов нет! А это — лишних минут двадцать пять…

Пищит телефон.

— Вы там как? — Хосе.

— Такое, — говорю. — А что стряслось?

— Посмотри новости, — говорит Хосе. — Вот прямо сейчас посмотри, пожалуйста.

Выхожу из толпы к лавкам, чтобы не закрутило людским водоворотом. Опираясь на пыльную стену и заслоняя экран от солнца, читаю:

«Неожиданный поворот в деле студентки Болеславы. Найдены камеры наблюдения, зафиксировавшие главного подозреваемого, профессора университета С., на севере города в ночь убийства. Первыми были камеры отделения банка, затем, увидев эти кадры, оперативники подняли и другие записи. Камеры рядом с супермаркетом и на перекрестке также показали, что профессора в ночь убийства, в частности именно в то время, которое указывается как точное время смерти Болеславы, не было дома.

По-видимому, это достоверное доказательство невиновности профессора С., который, напомним, сегодня утром был найден в камере предварительного заключения мертвым».

— Да, я точно помню — этот, — крупным планом продавщица супермаркета. — Покупал пачку крабовых палочек и «Балтику», и я еще потом такая — где же я его видела. Такое знакомое лицо!

24

Мне снится, что под океаном есть еще один океан. И что туда уходят с берега железнодорожные линии. Стоит сесть в вагонетку, и покатишься: мимо волн, которые превращаются в кусты, сугробы; шум прибоя становится шумом ветра, завыванием метели. Мелькают по сторонам дороги занесенные по крышу домики, заводы, огни. И вот я подъезжаю к темной яме и понимаю, что эта темнота живая, чернильная, она колеблется жидкими щупальцами, вскипает пузырями множества глаз. Это вязкое и клейкое живое существо, залитое в форму глубокой темной впадины. И чернил там столько, что ни одному человеку никогда не выпить их, даже если он проживет на свете тысячу лет. Во все глаза она смотрит на меня. От этого взгляда не скрыться.

— Я же сказал, что она сама повесилась, — слышен снизу голос Семена, только глухой, булькающий. — А вы мне не верили. Никто не верил. А я их пальцем не тронул. Они сами себя убили, и Славка, и остальные тоже. Я сказал им, что это единственный выход. И они сделали, как я сказал. Ты одна меня не послушалась, дорогая. А знаешь почему? Потому что ты такая же, как я. Потому что мы с тобой нелюди. И вот поэтому в вечности мы непременно будем вместе, дорогая…

Заставляю себя проснуться. Ромчик спит на спине. Хосе — отвернувшись. Тихо в комнате Далии. Тихо у Сесилии и Маритесс. Юбка валяется на полу рядом с кубиками. Кукла спит на спине