Годы оккупации - Эрнст Юнгер

Но это означает переворачивать вещи с ног на голову, ибо такого рода специализация в области знаний является одной из причин, исключающих возможность познания оригинала во всей его полноте. Моисей и Христос обращались в своей проповеди к людям совершенно иного умственного склада и обращаются к ним по сей день. Какой-нибудь портной, садовник, крестьянин, рыбак могут гораздо ближе подойти к содержанию текста и нащупать в нем более глубокие источники, хотя, конечно, не на основе своей профессии, а благодаря своей непредвзятости. Тогда они вычитают в нем нечто новое, зачерпнут живой воды, и это новое будет в то же время и старым, священным архитекстом, который открывается в Слове. По сравнению с этим сизифов труд ученых библеистов, который все более изощренными путями ведет в никуда, пропадает втуне.

Кирххорст, 29 ноября 1945 г.

Первого мая будет годовщина гибели Эрнстеля. Пока все еще приходят письма друзей из Залема и Хаубинды,[128] спрашивающих не хочет ли он вместе с ними готовиться к выпускному экзамену. Они опоздали, так как он давно уже выдержал свой экзамен на аттестат зрелости.

Кирххорст, 6 декабря 1945 г.

Поездка в Бургдорф к зубному врачу при сильном встречном ветре. Там, среди прочих объявлений на стенах, я прочел распоряжение об уничтожении спаржевых огородов и запрете на разведении новых плодовых садов. Немца посадят на картошку, как это было сделано с ирландцами в лучшие времена Англии.

У зубного врача я встретил мелкого чиновника, которому нужно вставить мост, так как у него выпали зубы. Для этого он должен получить официальное разрешение офицера своего штаба, который будет решать, есть ли смысл это делать. Этому человеку уже за шестьдесят лет. Его случай заинтересовал меня той зверской серьезностью, с которой ему приходится иметь дело, ведя переговоры, в ходе которых он старается доказать, что он действительно заслуживает того, чтобы ему вставили мост, вместо того чтобы без долгих слов заявить, что этому балбесу надо дать по шее. Нет, немцы неисправимы!

Быть может, в оккупационных войсках найдется духовный наследник Свифта, собирающий курьезные случаи, в которых воистину нет недостатка.

Кирххорст, 12 декабря 1945 г.

Пополудни приходил Радемахер, который подумывает о второй поездке в Юберлинген. Он привез новости о разных знакомых, так, например, о Гертнере,(По всей видимости речь идет о подрывной деятельности нацистов в Ирландии где к английским властям относились довольно критически. Этим нацисты и воспользовались для ведения подрывной деятельности.) который участвовал в том, чтобы поднять мятеж среди кельтских народов, и попал в плен. Там его пичкали наркотиками, чтобы узнать имена; кажется, речь шла о соединениях атропина, которые разбрызгивали в камере. Известно, что они обостряют сознание и одновременно вызывают эйфорию, которая ослабляет волю, так что у человека прекрасно работает память и он выбалтывает именно то, что хотел бы скрыть. Две попытки самоубийства, один раз пытался повеситься в камере, а затем выбросился из окна кабинета, в котором велся допрос.

Кирххорст, 13 декабря 1945 г.

Так как из-за холода почти невозможно держать в руках книги, я вечером сооружаю себе из двух одеял что-то вроде юрты, куда при помощи длинного шнура провожу электрическую лампу.

В таких условиях я с невероятным удовольствием перечитываю «Тысячу и одну ночь» в издании «Инзель». Какая удача, что я сберег среди моих книг это сокровище. Как раз сейчас можно наслаждаться в ней тем, что сказал о ней Стендаль, а затем повторил в своем предисловии Гуго фон Гофмансталь: «Книжка, которая превращает тюрьму в счастливую обитель».

В этом предисловии Гофмансталь, говоря о Востоке, попал в самую точку: это одна из областей нашей души, наш поэтический Восток.

В качестве «симметрического заключения» я бы назвал попытку определить нечто неизвестное путем его архитектурного или зеркального соотнесения с другим, уже известным явлением. Сюда относится вопрос о метафизическом соответствии наших технических усилий — о неизвестной составляющей нашего мира. Одним из возможных заключений, очевидно, является" следующее:

Во все времена люди предполагали, что делимость материи имеет свой предел и что поиск бесконечно малого где-то должен иметь конец. Теперь это подтверждается экспериментально. Когда мы, достигнув предела, продолжаем деление, происходит резкое качественное изменение разделяемых единиц, сопровождающееся колоссальным выбросом энергии.

В таком случае согласно симметрическому заключению нечто соответствующее должно наблюдаться и при поисках бесконечно большого. Мы должны представить себе такую степень пространственной протяженности, при которой бесконечно большое исчезает, уступая место некоей новой, мощной манифестации. Эта идея, по-видимому, соответствует тем астрономическим теориям, которые постулируют существование громадной, но ограниченной вселенной. Это неординарное предположение указывает на такое скачкообразное изменение восприятия, которое было немыслимо в прошлом веке, на конец фаустовского мышления и на то, что начинает складываться фиксированная картина мира.

Что же происходит, когда мы достигаем верхнего предела пространства и перешагиваем за эту границу? Можно предположить, что там происходит уничтожение времени подобно тому, как за пределами нижней границы уничтожается пространство. Бесконечно большое переживает свой судный день; оно переходит в высшее качество, в вечность.

Те представления о бесконечном, которые мы еще недавно питали и которые до сих пор господствуют в мире, теперь отходят в область истории, становятся одним из аспектов странствования через пустыню. Они становятся в один ряд с формами религиозного культа, с историей религии, с апокрифами материализма. Несмотря на то, что вершина горы уснащалась обсерваториями, она по-прежнему сохраняла свое родство с Синаем. Астрономические обсерватории, сменяя друг друга, строились, начиная с древнейших времен, и всегда люди приходили там к одному и тому же пределу — к той точке, подойдя к которой, капитулирует научное знание.

Кирххорст, 15 декабря 1945 г.

Продолжил «Тысячу и одну ночь». Сказка о носильщике и трех знатных дамах — одна из жемчужных нитей, вплетенных в эту книгу. В ее композиции есть произвольность, но вместе с тем замечательное чувство меры. Так танцовщик произвольно наполняет пространство своими фигурами, но притом всегда, следуя порядку, предписанному музыкой. На прекрасном теле наряд, в который оно облечено, ложится красивыми складками.

Исцеление так трудно происходит потому, что большинство больных, желая избавиться от болезни, не стремятся к здоровью.

Задача состоит в том, чтобы подвести больного к тому, чтобы он сам захотел выздороветь.

Врач — не буксирный пароход; он — лоцман, которого берут на борт корабля.

В медицине тактика тоже изменчива, неизменна стратегия.

Подвижная рука ухаживает, исцеляет покоящаяся рука.

Гамбург, 20 декабря 1945 г.

Поездка к гамбургским друзьям. Перед Бергенской церковью шофер показал мне сохранившийся вместе с цепью позорный столб. На миг я не мог понять, что это такое — реликт Средневековья или же память недавнего прошлого.

Пребывание в разрушенном до основания городе действовало угнетающе, напомнив мне о том чувстве разочарованности, которое я испытал в Киеве и Сталино. Тень Востока надвинулась и сюда. В облике людей есть что-то искалеченное даже тогда, когда у них целы руки и ноги. Их можно было видеть среди развалин, где они рылись в поисках деревянных обломков и мусора, или в садиках, где они возились над роскошными старыми деревьями, которые лежали поваленными. Все высокое обречено быть поверженным, это черта нашего времени.

Я остановился у Циглера,[129] он, как и все, бьется с навалившимися со всех сторон неприятностями. Среди знакомых, которых я навестил, были Герхард Гюнтер и Вильгельм Штапель,[130] который принял меня в своем кабинете. Мы сидели там, точно в леднике; дыхание вырывалось изо рта паром. Я узнал подробности о самоубийстве Вальтера Франка,(Франк Вальтер — довольно плодовитый историк и публицист. Среди его публикаций — брошюры о деле Дрейфуса, о Панамском скандале, об Адольфе Штекере, очерки истории национал-социализма, которые переиздавалсь несколько раз) который застрелился в объятиях жены. Штапель прочел мне прощальные письма, которые, по-моему, написаны с большим достоинством. Среди громадного числа самоубийств многие, кажется, состоялись после известия о смерти Гитлера, которое не только послужило для них сигналом, но и дало внутренне обоснование этому решению; так было и здесь. «Мир сделался для меня бессмысленным, когда не стало этого человека». Этот историк был одним из самых острых умов среди сторонников Гитлера. Была целая череда дней, через которые каждому пришлось пройти, словно через смертельную решетку, эти роковые вехи запомнятся нам, как, пожалуй, не запомнилось ни одно другое событие в нашей истории. Это подтвердилось и на примере Герхарда Гюнтера, который рассказал мне, какую ужасную ночь он пережил, когда бежал от наступающих русских. Убежав из помещичьего дома в Померании, они прятались в яме посреди сосновых насаждений. Вокруг шла стрельба, как во время охотничьей облавы, со стороны поместья доносились женские вопли и видно было зарево пожара. Хозяйка имения, молодая тридцатилетняя женщина, убила свою многочисленную семью — пожилого отца и своих детей — сделав им уколы морфия, а затем застрелилась сама. Эти места останутся безымянными, потому что таких у нас были тысячи.