Вирус бессмертия - Дмитрий Янковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И то верно, – согласился Дроздов. – Давай в старую церковь, Игнатьев.
– А вот за третьим домом она, – указал водителю Михаил. – Там направо повороти.
Вскоре из-за небольшой рощицы показалась обезглавленная церковка, темным силуэтом вырезанная из сияющего звездами небесного купола.
«В начале было дело… – с иронией подумал Дроздов. – А поглядишь на эту церковку, так вроде все выходит не так. Вначале было слово «разрушить», а только потом появились комиссары со взрывчаткой и красноармейцы с ломами. Прямое, так получается, воплощение идеи в реальность».
Игнатьев остановил «Студебекер» возле стены, опаленной чьей-то идеей.
– Знаете, где вход в подвал, боевое комсомольское племя? А? – обернулся назад Максим Георгиевич.
– Знаем, как не знать! – улыбнулся Тарасенко. – Мы ж там еще пацанами лазали, товарищ Дроздов. Вон за тем проемом в стене, сразу за бывшим алтарем, есть квадратный лаз. Там и ступени имеются, не очень разрушенные.
– А двери-то есть?
– Не, вот этого нету. Когда церковь взрывали, аккурат все двери повышибало.
– Так что ж вы мне голову морочите? Не убежит! Как не убежит, когда дверей нету? Болтуны! Или вы заодно с врагом народа, а? – Дроздов повернулся к парнишкам и впился взглядом в их простые, обветренные лица с беспощадным подозрением.
– А мы думали с Семеном покараулить. Только «наган» дайте! – хлопая глазами, пояснил Михаил.
– «Наган»? – воскликнул Дроздов, выхватывая ствол. – Да я вас сейчас к стеночке поставлю за саботаж! Только возраст и отсутствие мозгов вас спасает!
Комсомольцы притихли.
– Простите, товарищ Дроздов! Мы не подумали, – сказал сипло Михаил. – Мы ж как лучше хотели! На кой ляд всей деревне знать про этого упыря?
– Ладно, – отходя от гнева, сказал Максим Георгиевич. – Так! Дело государственной важности! Ты, Михаил, с Игнатьевым дуй за фонарем. А Семен тут со мной останется.
– Я мигом! – ответил комсомольский вожак.
– Стой! – одернул его Дроздов. – Вывалите этого… Упыречка.
Из-за горизонта высунулась луна, стало светлее. Но в подвале без фонаря все равно нечего было делать. Хотя парнишка прав, надо допросить этого путешественника прямо здесь. Может, и не придется его в город везти.
Парни вывалили дикаря на обочину, поросшую подорожником и конотопом, Максим Георгиевич достал револьвер и взял освещенное бледным светом луны лицо пленника на мушку. Оно опять показалось Дроздову зловещим. Но в следующий момент незнакомец снова жалко закашлялся и, неловко поднявшись, сел.
– Прочухался? – спросил Дроздов и заглянул в глубокие глаза дикаря, испытывая себя – вернется ли тот первый страх?
Нет. Теперь страха не было. Жалкий обросший бродяга. Стоит ли с ним возиться вообще? Хотя надо допросить. Надо.
– Если куришь, кури, – сказал энкавэдэшник притихшему Семену.
– Курю, – сказал комсомолец и полез в карман.
Он прикурил от спички и независимо сунул руки в карманы. Энкавэдэшник окинул Семена взглядом и подумал, что вот эти уже не так боятся. Эти с рождения приспособились дурачков изображать. Вот они-то и выживут. Да, видно, в России всегда дурачкам везет.
– Что куришь-то?
– «Шуры-муры», – гордо сообщил Семен. – Хотите?
– Нет. Благодарю.
Подул ветерок и швырнул сизое облако в лицо Дроздова. Максим Георгиевич закашлялся.
– Черт! Как можно дерьмо такое курить? Здоровые все, как быки! Пахать надо на вас. Нормальный человек сдох бы от такого табака.
– Да ладно. Хорошие папиросы, – пожав плечами, ответил Семен. – Городские! Все в деревне махру смолят, а мне дядька из города присылает. Он там на заводе работает. А что касается пахать… Так мы и пашем, товарищ Дроздов.
– Разговорчики! – вяло одернул его энкавэдэшник.
Дикарь, оскалившись, блеснул зубами. Дроздов, размахнувшись, хлестнул его по щеке.
– А ты чего скалишься? Вражина! Говори, чей шпион!
Дикий мужик терпеливо вздохнул и что-то промычал. Послышалось урчание мотора, Дроздов обернулся на звук и увидел на проселке фары «Студебекера».
– Ну вот! – докуривая вонючую папироску, сказал Семен. – Вот и свет, а то как-то не по себе впотьмах-то. Да еще со шпионом рядом. Хотя, может, он и не шпион никакой? А так…
Он осекся, вспомнив, что лучше помалкивать.
«Студебекер» лихо затормозил у церковного портала, и свет его фар выхватил из полутьмы закопченные образа на стенах полуразрушенной церкви. Инфантильный Георгий на сивой кобыле тыкал копьем в змеюку с такой брезгливостью, словно это была длинная колыбаха дерьма. Дроздов сплюнул и отвернулся.
«До чего же все беспросветно, – подумал он. – Материализм – дерьмо. Религия – тоже дерьмо. И жизнь – дерьмо».
Волосатый мужик поднял на него понимающие глаза, и Дроздов чуть не взбесился – как это животное смеет выказывать ему, царю и богу в местных масштабах, какое-то свое убогое понимание? Но мужик тупо замычал, и Максим Георгиевич успокоился – это не понимание, это так упал свет.
– Я огонь принес! – крикнул Тарасенко, выскакивая из машины. – И еще бутыль керосину взял, если не хватит.
Он подбежал к Дроздову, размахивая двумя зажженными фонарями над головой. Водитель выгрузил из багажника бутыль.
– Добренько, – сказал энкавэдэшник, забирая у Михаила одну лампу. – Дальше делаем вот как. Вы с Игнатьевым находитесь у автомобиля, а я спускаюсь с арестованным в подвальчик, где и допрашиваю его. Понятненько? И чтоб близко к люку не подходили! Кто лишнего не ведает, тот дольше живет. Не слышу ответа. Понятно?
– Понятно, – вздохнул Тарасенко.
– Тогда ступайте. Но если услышите шум, чтоб здесь были через секунду. Понятно? Не слышу.
– Понятно! – отрапортовал с комсомольским задором Михаил.
Дроздов, не сводя с пленника оружия, посветил ему в лицо. Лохматому мужику, видно, пришлось в багажнике не сладко – на скуле виднелся кровоподтек, на лбу бордовая шишка.
– Валяй в подвал, образина! – посоветовал ему незлобиво Дроздов.
А чего злиться? И так мужику кранты. Ну не бывает нормальных людей в ватниках по осени! А раз так – судьба его известна, как дважды два.
Под прицелом «нагана» дикарь молча двинулся к проему в стене, не делая и намеков на попытку побега. И Дроздова это пугало. Если он такой дикий, что же не бежит? Или дик настолько, что не знает, какая власть в стране? Он не мог отделаться от мысли, что, будь пленник чуть храбрее и расторопнее, он мог бы, пользуясь плохим освещением, прыгнуть сбоку и выбить оружие из руки.
«Хотя куда ему?» – Дроздов с презрением скользнул взглядом по ссутуленной фигуре.
Подняв лампу повыше и чуть влево, чтобы прямой свет не бил в глаза, Максим Георгиевич шагнул к люку, вслед за диким мужиком. Револьвер он не опускал, держа его прижатым к бедру. Они медленно спустились в подвал по выщербленным ступеням. И хотя очевидно было, что бродяга всецело во власти Дроздова, иногда все-таки энкавэдэшнику казалось, что пленник увлекает его за собой в подземелье, а не он ведет его на допрос.
Внизу было душно, но сырой воздух пробирал прохладой до костей. Дроздов подтолкнул пленника в угол и огляделся. Осенние пауки наплели кругом паутины, и она колыхалась, облепленная пылью, похожая на жуткие привидения из няниных сказок.
Дрожащий свет керосинового пламени заполнил пространство подвала, почти полностью вычищенное еще в те времена, когда грабили церковь. Потом местные жители вынесли остальное, оставив лишь несколько обгорелых досок.
В потолочной балке Дроздов нашел торчащий согнутый гвоздь и повесил на него лампу. Она закачалась, оживив тени на стенах и заставив Максима Георгиевича вздрогнуть – ему показалось, что тень пленника напоминает огромного паука. Но стоило фонарю замереть в неподвижности, наваждение тут же пропало.
«Что-то у меня фантазия разыгралась сегодня не в меру», – подумал энкавэдэшник.
Незнакомец смотрел на него в упор, но зыбкое освещение не позволяло понять, какие чувства он при этом испытывает.
– А теперь говори, кто ты есть? – Дроздов наконец задал первый вопрос.
– Человек, – ответил пленник.
Что-то у него было с дикцией. Не с акцентом, нет, а именно с дикцией. Так могла бы говорить большая собака, если бы ее выучили говорить.
– Имя?
– Богдан. Богдан Громов. Бывший сотрудник ЧК.
От неожиданности Дроздов чуть не выронил револьвер. Это лохматое чудище служило в ЧК? Этот дикарь, который говорит, словно лает? Но, овладев собой, он понял, что Богдан, возможно, и не врет. По крайней мере на оружие он глядел без должного трепета, что выдавало в нем человека незаурядного и понюхавшего пороху.
– Что с речью? – поинтересовался энкавэдэшник.
– Люди не ходят. Не говорил давно.
– В каком состоял отделе?
– В четырнадцатом, – заплетаясь языком, как глухонемой, выговорил цифру Богдан. – В том же, что и ты.
– А откуда ты знаешь, в каком я отделе? – спросил Дроздов и тут же осекся.