Страсти ума, или Жизнь Фрейда - Ирвинг Стоун

– Это расширение артерии. На участке артерии возникает выпячивание, которое становится все больше и делает стенку все тоньше, пока она не разорвется. Это врожденная ненормальность, он появился на свет с ней.

В ту же ночь мужчина умер. При вскрытии была обнаружена разорванная стенка расширенной части артерии. Приступы вызывались напряжением при половом сношении и при стуле; Иосиф Поллак был прав – напряжение повышало давление крови, и это привело к прободению.

На следующее утро он сказал Зигмунду:

– Пойдем в палату восемьдесят девять. Я хочу провести эксперимент. Уже несколько месяцев в больнице находится тридцатилетняя миловидная женщина, которая не может пошевелить ногами. Ниже талии у нее онемело все тело. И в то же время нет объективных показаний болезни, все рефлексы нормальные.

Они пошли в палату. Поллак сказал с серьезным видом:

– Фрейлейн, вчера мы закончили испытания нового лекарства. Оно может восстановить двигательные способности ваших ног за шестьдесят секунд. Но оно очень опасное и может навлечь смерть. Если бы речь шла о моих ногах, я бы рискнул. Что вы скажете, фрейлейн? В этом шприце нужная доза лекарства.

Пациентка вздрогнула. Она прошептала:

– Это может убить меня, господин доктор? Как быстро?

– В течение недели. Но вы можете также быть избавлены от паралича за шестьдесят секунд. Не предпочтете ли вы смерть, чем быть парализованной всю остальную жизнь?

Под впечатлением безжалостной откровенности Поллака женщина закрыла на какое–то время глаза, затем широко открыла их.

– Делайте укол.

Иосиф Поллак сделал укол в предплечье. Зигмунд знал, что никакого нового лекарства в шприце нет, и страшив боялся, как отреагирует пациентка на предложение Поллака, не умрет ли она у них на глазах. Не прошло и полминуты, как он увидел, что ее ноги начали дрожать под халатом, а к концу минуты она подняла одну ногу вверх, воскликнув:

– Я могу двигаться. Я могу двигать ногами! Я больше не парализована!

Поллак похлопал ее по плечу, вытер пот, выступивший у нее на лбу.

– Вы отважная женщина. Вы спасли свою жизнь. Теперь вы сможете прийти в нормальное состояние.

На обратном пути Зигмунд спросил вполголоса:

– Что за новое чудо–лекарство, аш–два–о?

– Совершенно точно. У нее истерия. Я подозревал, что она симулирует.

– Зачем же вы так напугали бедную женщину?

– Потому что требовался элемент опасности. Иногда решимость перед лицом смерти придает отвагу жить.

Зигмунд удивленно покачал головой:

– Господин доктор, вам нужно играть в Карлстеатре. Вы дали лучшее представление, какое мне доводилось видеть.

Поллак посмотрел на него с лукавством:

– А как по–вашему? Врач не должен быть артистом? Мы все время играем. К неизлечимо больному человеку мы обращаемся с ободряющей улыбкой и уверяем, что он страдает от пустяка, устранить который может хорошее настроение. Когда неврастеничка говорит нам, что никакой врач не может ей помочь, мы делаем серьезную мину, заявляем, что у нее редкое заболевание, и даем ей пузырек с пилюлями из сахара. Это ее излечивает… по меньшей мере на тридцать дней. Если мы оказываемся в тупике перед симптомами пациента, то строим глубокомысленную мину и бормочем: «Да–да, теперь диагноз ясен, и мы скоро получим хорошие результаты».

Зигмунд подумал с некоторой тоской о том, что в лаборатории все более честно: правильное под микроскопом есть правильное, а что неправильно, то таким и является.

5

Бывали времена, когда казалось, что все оборачивается против него. Тридцать шесть долларов оклада «второго врача» – вот все, чем он располагал. Не было даже крохотных дополнительных доходов, не было пациентов, не было студентов, которых нужно было натаскивать, не было публикаций, обзоров, которые можно было бы предложить газетам. Он ходил в поношенной одежде и не мог позволить себе посетить парикмахера, чтобы подровнять прическу и подрезать бороду. В иные дни в его кармане было совсем пусто и он не появлялся за столом завсегдатаев в кафе, уклоняясь даже от совместных ужинов с другими молодыми врачами. Он не решался даже просматривать новые издания в книжной лавке. Впрочем, иногда находилось немного деньжат для театра, и тогда он присоединялся к группе университетских друзей, которые с шести часов утра выстаивали в очереди за билетами, дававшими право встать в другую очередь в пять часов вечера у входа в Оперу или в Венский театр за «стоячим» билетом, чтобы затем, взлетев бегом на галерку, пробиться в первые ряды, прямо к балюстраде, и, стоя с пяти часов вечера до полуночи, послушать «Волшебную флейту», «Фигаро» или «Дон Жуана» Моцарта.

Еще учась в средних классах гимназии, он копил, порой неделями, карманные деньги, чтобы посмотреть лучшие пьесы немецких авторов в исполнении артистов Национального королевского театра – «Фауста» Гёте, «Вильгельма Телля» Шиллера, «Праматерь» Грилльпарцера. Самым большим подарком для него были те счастливые моменты, когда родители или друзья приглашали его в день рождения на «Гамлета», «Макбета» или «Двенадцатую ночь» Шекспира, отрывки из которых он знал наизусть. В летние месяцы он получал удовольствие от легких комедий и непристойных фарсов в театрах на открытом воздухе, таких, как «Фюрст» в Пратере или «Талиа». Венские театры успешно выполняли роль брачных агентств: прогуливаясь во время продолжительных антрактов, молодые люди присматривались друг к другу, заводили знакомства, начинали ухаживать и завязывать «салонные разговоры», которые вели к приглашениям, дружбе, браку. Зигмунд и его друзья были слишком бедны, и им предстояло еще немало потрудиться на поприще своей профессии, чтобы присутствовать на ярмарке невест. Разодетые и ухоженные молодые люди со всей империи съезжались в столицу, надеясь заключить приличный и выгодный брачный союз. Этот спектакль был не менее интересен, чем то, что разыгрывалось на сцене.

Местом светских встреч в Вене было здание Музыкального союза, где в час дня по воскресеньям выступал филармонический оркестр. Зигмунду удалось попасть туда всего раз или два по той причине, что абонемент на концерты считался зачастую самым ценным приобретением, передававшимся от отца к сыну. Владелец абонемента, имевший право на одно и то же место в каждом сезоне, подвергался большему осуждению света за его продажу, чем за отступление от порядочности. Истинные ценители музыки, не имевшие возможности попасть на концерты, жаловались, что половина мест занята «бабскими» Ксантиппами, кои, как утверждала вся Австрия, проспали девять раз на Девятой симфонии Бетховена.

Невозможность попасть на концерты филармонии не была в конечном счете катастрофой. Музыка наполняла все уголки Вены: трубили военные оркестры; из театра Ронахера доносились венские популярные марши, исполнявшиеся полковым оркестром «Дейчмейстер»; в Курзале городского парка оркестр исполнял романтические мелодии; в Народном саду можно было послушать Моцарта и Бетховена; в ресторане «Тартенбау» – очаровательные венские вальсы. По вечерам исполнители народных песен развлекали посетителей парков, где продавали вразнос пиво и вино.