Еще вчера. Часть первая. Я – инженер - Николай Мельниченко

Обратную дорогу я летел на крыльях. С такой Бумагой – мне везде дорога! В ней, правда, были две неточности: для краткости проигнорированы три года восточной жизни и добавлен один год моей жизни: по правилам я не мог окончить семь классов в столь юном возрасте.

С дрожью отправлял я в Киев драгоценную бумагу вместе с другими. Ответ пришел неожиданно быстро. К моим бумагам КВАСШ приложила свою: школа комплектуется детьми погибших офицеров через военкоматы. Лично для меня ничего сделать нельзя, т. к. она – КВАСШ – уже наполнена до краев… С Киевом мне определенно не везло: это уже был второй «отлуп», – при первом меня не приняли в писатели. Ничего не оставалось, кроме как произнести классическое: «И не очень хотелось!», тем более, что и в самом деле – не очень.

07. Завод

В действительности все не так, как на самом деле…

Шаберы бывают разные

Для работы на заводе нужна была «спецовка». В конце рабочего дня завод выплескивал на главную улицу Деребчина толпу людей с замурзанными лицами в черной пропитанной маслом одежде. Они расходились по домам и уже там отмывались и переодевались. В моих глазах такая промасленная спецовка была похожа на рыцарские доспехи, а степень ее загрязнения была равна толщине и качеству брони на латах. Конечно, требуемого снаряжения у меня не было. Мама, вняла моим жалобным намекам об отсутствии нужной экипировки и изготовила мне брюки из детского байкового одеяла, которое из-за длительного употребления и многих стирок весьма утончилось и приобрело цвет неба во время длительной засухи. Вместо куртки была использована старая рубашка, отреставрированная по последней моде новыми заплатками. Я гордо прошагал в своих доспехах задолго до начала рабочего дня, который начинался в 7 часов. Однако контора начинала работать только в 8 часов, и мне пришлось долго томиться перед закрытой дверью отдела кадров. Прием на работу мне уже был обеспечен «по блату»: отец моего хорошего приятеля Бори Пастухова работал на заводе инженером и «замолвил словечко». Пастуховы за полгода до этого приехали в Деребчин. Борис окончил вместе со мной седьмой класс, восьмой класс планировал оканчивать в Мурафе: наши дороги расходились.

После короткой процедуры занесения в списки славной когорты Рабочего Класса, Выдачи Хлебных Карточек, ознакомления с распорядком трудового дня и инструктажем по технике безопасности вообще, я был представлен своему главному начальнику – бригадиру слесарей Задорожному Петру Ивановичу. Кстати, продолжительность рабочего дня составляла во время ремонта завода 10,5 часов, начало в 7часов, окончание – в 18, с получасовым обеденным перерывом. За опоздание на работу свыше 15 минут по закону уже полагался суд. Выходной – воскресенье. Суббота – обычный рабочий день. Чтобы не возникало проблем с моими 13 годами, росчерком пера мне был прибавлен один год жизни. (Эти сведения я привожу специально для читателей, развращенных двумя выходными и невыносимо гуманной охраной труда несовершеннолетних, коими считаются рослые ребята, подумывающие об оформлении де-юре существующего де-факто брака).

Фото на заводском пропуске

Бригадир хмуро оглядел меня с головы до пяток и записал мои ФИО в замасленную тетрадку. Затем вручил мне круглую железку, расклепанную с обоих концов, указал на груду серых камней и на блестящий краник замысловатой формы. Оказалось, что серые камни и блестящий краник – это одно и то же изделие: второе получалось из первого после отделения толстенного слоя накипи. При помощи выданной мне железяки, которая называлась «шабер», я и должен был выполнять это чудесное превращение. Я уселся на свободный ящик из-под болтов, принял на свои небесно-голубые колени серый камень краника и начал прилежно трудиться, исподволь оглядывая окрестности и людей.

Участок нашей бригады размещался на обособленном пятачке внутри огромного закопченного здания котельной. Основную часть внутреннего объема помещения занимал ряд из нескольких котлов, каждый размером с двух– трехэтажный дом. Все котлы были опутаны различными трубами: изолированными и голыми, круглыми и прямоугольными, тонкими и толстыми. На фронтальной стороне котлов внизу были большие чугунные дверцы топок с множеством всяких люков, ручек, труб больших и малых. Все котлы объединяла узкая металлическая эстакада, идущая на уровне третьего этажа. На уровне этой эстакады и размещались те многочисленные краники водомерных рамок – стекол и манометров, которые мне предстояло возвратить к жизни.

Технический взгляд на прошлое. Позже я узнал, что весь мой трудовой героизм первых месяцев работы был вызван неправильной эксплуатацией паровых котлов: очень жесткую воду для питания котлов не «умягчали», и все минеральные примеси в воде намертво прикипали к горячим деталям котла. Толщина накипи внутри нагреваемых труб достигала 10 миллиметров. Сжигаемый уголь на 80 % вылетал в трубу, не в силах испарить изолированную накипью воду.

Бригада приглядывалась к своему слегка «блатному» новичку, а я исподтишка разглядывал людей, с которыми начинал официальную трудовую жизнь. Бригадир Задорожный выглядел как обычный сельский «дядько» лет пятидесяти: слегка небритый и давно не стриженный, до смерти замученный растущим клубком повседневных хлопот. Сдержанным и суровым выглядел Степан Гаврылюк, мужик лет 40 с Западной Украины. Треугольное лицо аскета с резкими чертами страдающего на распятии Христа было снабжено глазами, подтверждающими невыносимость этих страданий.

Этот довольно мрачный бригадный пейзаж скрашивал Толя Цымбал, веселый словоохотливый мужик лет 45-ти, всегда чисто выбритый и опрятно одетый, с черными маслинами озорных глаз и густой шапкой совершенно седых волос. Первую байку, которую я услышал в его изложении, нельзя назвать высоконравственной. Во время работы завода Цымбал был бригадиром кочегаров, а кочегарами – необученные девчата из окрестных сел. Иной бы взвыл от такой ситуации, когда завод непрерывно требовал горячего пара, а кочегары – неумехи. А вот Цымбал рассказывал, какое это наслаждение – рассматривать оголившиеся ножки сельских красавиц, когда они, наклоняясь до предела, шуруют в топках котлов тяжелым кайлом. Дальше шла вообще поэма, когда он начинал учить красавицу, как именно надо двигать кайлом, стоя сзади и положив для лучшей усвояемости свои руки на ее…

По-видимому, вариации этих историй исполнялись Цымбалом не первый раз: бригадир улыбался краем рта, не отрываясь от записи работ, которые надо включать в наряды для начисления нам всем зарплаты. Гаврылюк сумрачно слушал, прогоняя резьбу на поврежденном болте. Так что все байки были направлены на меня, прилежно отскребающего от накипи свои краники… Безотносительно к содержанию баек, работать ставало как-то легче, свободнее. Позже я понял, как нужны в любом коллективе такие «баснописцы», не позволяющие вышеозначенному коллективу закиснуть от невыносимого усердия…