Звездолёт, открытый всем ветрам (сборник) - Дэвид Уильямс

— Откуда ты всё это знаешь? — спросил он.

— У ваших мочильников тоже, знаешь ли, есть побочные эффекты. Жизнь — это гораздо больше, чем просто уравнение. Она безжалостна, она может проникать глубже физического тела. Можно сжать материю, но не мысль, не дух. Всякий раз, когда мочильники «Волдыря» высасывали энергию с поверхности планеты, рождалась какая-то часть меня. Жизнь совершала скачок, сквозь время, сквозь пространство, чтобы здесь восстановиться заново. Теперь настала минута последнего скачка. — Присутствие Брии двигалось меж их сознаний, дышало энергией и возбуждением. Рикация посторонилась, дала ей место от изумления; Стерек тоже — от желания.

Там, вдали, жар её тела эхом отдавался по всему интерфейсу — нагревалась обшивка корабля. Где-то в глубинах мозга он услышал свои и их вопли; вослед страху явились насекомые и утысячерённый страх обратился в забвение…

— Смерть совсем не такая, как я думал… — передал он всем, а вес их всё возрастал. «Волдырь» пел надменную песнь молотившим по обшивке воздушным потокам. И тело Стерека, и его мозг содрогались в такт биению отчаянно пытавшихся функционировать систем управления. Сознанием он прильнул к тем, кого любил, и дружно они провозгласили своё торжество в громкоговорителях «Волдыря», и голоса их влились в общую песнь жизни.

Рапсодия в деревянных тонах

Рапсодия стонет сотней голосов, пока Чарльз вырезает дату у неё на пятке. Десять лет, ровно десять лет сегодня. Ветры Санта-Аны скользят у неё под тростниковыми ногтями, закручиваются смерчем в ложбинках суставов. Горячий ветер, доносящий вонь Лос-Анджелеса, проникает сквозь миниатюрный узор на радужке и приоткрытые губы, и воздух отзвучивает в сотне умело сработанных внутренних перегородок, и обращается в стон — развивается в трель. Чарльз откладывает в сторону нож с тонким лезвием, с эбеновой рукоятью. Прикасается к блестящему вишнёвому дереву её щеки.

— Только ты, любовь моя. Теперь всё будет хорошо. — Он встаёт и берёт её за руку; Рапсодия напевает бессвязными мажорными аккордами, Барток в обработке Гершвина. Атласное дерево дрожит у него под пальцами. Хромая и волоча ногу, он тащит её к усыпанным дубовыми листьями перилам у края крыльца. Вместе они смотрят вдаль, в лос-анджелесское ночное марево, простёртое как самоцветные камни по просмолённой, проржавевшей равнине. Фары поблескивают сквозь заросли кактусов и наросты обнажённого камня, льнущие к обрыву под крыльцом. Далеко внизу рычит вороново-черный лендровер, подымаясь по размокшему просёлку.

— А вот и она. Постарайся отнестись с пониманием. Она очень изменилась после…

На это Рапсодия фыркает. Чарльз улыбается, до зуда растягивая шрамы, опоясывающие его щёку и челюсть. Подпрыгивая, он хромает в тёмный дом, на ощупь лавирует в мебельном лабиринте. Снаружи хлопает автомобильная дверца. Голоса доносятся ветром — приглушённый шёпот. Чарльз скорей торопится обратно на крыльцо, и паркетный пол дрожью отвечает на скрип и на топот его босых ног.

— Опять она их привезла.

Рапсодия бормочет, когда он берёт её за руки; простыня вместо савана, и его возлюбленная умолкает. Он укладывает её на пол и ковыляет обратно в дом, в свою мастерскую, не забыв приоткрыть в стене фанерную задвижку глазка. Электрический свет заливает гостиную, и он смотрит, прищурясь, как настоящая Рапсодия неуверенно, зажато движется к дивану.

— Вот этот, — она постукивает концом тросточки по угловому столику (он только вчера его закончил).

— Какая прелесть. — Лиза, сестра Рапсодии, пробегает тонкой рукой по красному дереву и сосновой мозаике столешницы.

— Минимум пятьсот баксов. — Майк, муж Лизы, загораживает собою глазок. Брякают инструменты; ударился об пол железный ящик. Чарльз морщится, поджимает губы. В глазке появляются Майкова лысина и белые пиджачные плечи: это он встал на четвереньки. — Ё-моё, опять он заголил болты!

— А можно их удалить, не повредив столик? — спрашивает Рапсодия.

— Придётся ножовкой.

— Придётся так придётся. — Рапсодия морщится, сжимая в руках тросточку.

На мгновение пиджак Майка мелькает в глазке и исчезает. Звякают инструменты; ножовка с повизгиванием врезается в болты, прикрепляющие столик Чарльза к полу.

— Смотрится штуки на полторы, — Лиза скрестила руки на загорелом животе и двигается туда-сюда, загораживая собой комнату. — А на Родео Драйв можно и за две загнать.

Рапсодия усаживается на длинный чёрный диван, на своё любимое место, прямая, словно аршин проглотила, руки на рукоятке тросточки. Чарльз внимательно смотрит в её выгоревшие голубые глаза.

— Ну так туда и везите. — Рапсодия в упор смотрит на глазок. — Чем больше дадут, тем лучше.

— Как по-твоему, он сейчас за нами наблюдает? — Лиза присаживается рядом с ней на краешек дивана и дрожит в своёй красной маечке и шортах.

— А что ты думала. — Рапсодия приподымает тросточку и со всей силы всаживает её металлический наконечник в пол. Чарльз издаёт вой сквозь стиснутые зубы — семь слоёв лака пробито; тщательный мозаичный узор из дуба и кедра поцарапан, прорван кинжальным ударом трости. Он захлопывает глазок и закрывает лицо руками под сдавленный смех в соседней комнате.

Спустя время он понимает, что пришельцы уходят. Чарльз встаёт и вытирает глаза. Он не чувствует своё лицо, на ощупь оно как полузатвердевшая замазка у него под пальцами, с приставшими крупинками соли и опилок.

Кухня блистает тысячью половиц умасленного лака. Он ставит ужин Рапсодии, бифштекс и печёную картофелину, на поднос орехового дерева.

— Ну наконец-то, — окаменевшая, точно статуя, она и не двинулась с дивана. Чарльз бережно ставит поднос ей на колени. Длинные, холодные пальцы с кроваво-красными ногтями, идеальные в своей симметрии, гладят его по лицу. Её прикосновение толкает его вниз, и он садится у её ног, неуклюже согнув больную ногу. Рука Рапсодии шарит в поисках вилки, точно искалеченная ящерица.

Чарльз рассматривает оспины от её трости на полу. Ветер за окном крепчает, и дом дрожит. Он снимает с ног Рапсодии туфли на каблуках и ставит их в сторону.

— Мне так нравился этот столик.

— Я знаю, зайка. — Рапсодия глотает кусочек мяса.

— Наверное, у тебя был трудный день?

— Все дни трудные. Не всем дано сидеть дома и прятаться от жизни.

Бессмысленно объяснять про своё лицо.

— Они его продадут тем же людям, что купили кровать и туалетный столик?

— Откуда я знаю. — Узкая челюсть Рапсодии напрягается, когда она жуёт. Чарльз протягивает руку и отводит длинный белокурый локон от её рта.