Дело было так - Меир Шалев

И тут Авигайль, не понимая, о чем мы говорим и не зная мою бабушку как следует быть, сделала роковую ошибку.

— Скажи ей, — сказала она, — что я прошу также, чтобы она его включила, потому что мне нужно убедиться, что он работает.

— Ты делаешь ошибку, — сказал я.

— Бизнес есть бизнес, — ответила она. — Я на этом настаиваю.

— Бабушка, — сказал я, — она просит тебя включить твой свипер, чтобы убедиться, что он работает. Так что я предлагаю сговориться с ней на тысячу долларов, а насчет ванной мы поговорим с тобой потом наедине, когда она уедет.

— Ни в коем случае нет! — повторила бабушка. — Ты мне испачкаешь ванную, и мне придется ее мыть. И свипер от работы тоже испачкается, а я не умею его разбирать, и тогда я не смогу уснуть, пока не придет Ицхак. Я уже женщина пожилая, и Ицхак уже тоже не молодой, и этот свипер тоже уже не младенец.

Я расхохотался. Обе женщины уставились на меня в четыре удивленных глаза. Тут говорят о бизнесе, о серьезных денежных делах, над чем ты смеешься?

— Скажи ей, что я хочу увидеть и услышать, как он работает, — повторила Авигайль. — И я хочу также посмотреть, как он всасывает.

Я перевел бабушке и это, а затем добавил:

— И вообще, не нужен тебе никакой дядя Ицхак. Покажи ей, что твой свипер работает, и она заберет его вместе со всей его пылью. Тысяча долларов за эту развалину — это же куча денег, бабушка. Давай набросаем немного мусора на пол и покажем ей, что он работает.

Слова могут порой подействовать сильнее, чем та реальность, которую они описывают. Так и тут — оказалось, что ошибка, которую сделал я, была много больше ошибки, которую сделала Авигайль. Слова «набросаем», и «мусор», и «на пол» произвели на бабушку Тоню такое ошеломляющее воздействие, что она уже не способна была услышать голос здравого смысла. Набросать ей мусор? Мусор ей на пол? Нарочно набросать ей мусор на пол?! Нет и нет! Ни в коем случае нет, ни за какие деньги в мире! Она с гневом повернулась к двери, и несчастный свипер потащился за ней следом, в отчаянии оглядываясь назад и еще не понимая, что произошло.

— Что случилось? — прошептала Авигайль. — Позови ее обратно!

— Сейчас была моя очередь сделать ошибку, — сказал я. — Мы оба ошиблись, каждый в свой черед, и ты себе не представляешь, насколько.

— Стоп, плиз, стоп! — воскликнула Авигайль.

Бабушка Тоня обернулась и окинула ее леденящим взглядом. Я уже знал, что она сейчас скажет, и весь сжался в ожидании на кровати.

— Ты ко мне говоришь? — процедила она, повернула к нам спину и вышла.

— Что она сказала? — испугалась Авигайль. — Что она сказала?!

Я не ответил. Я знал, что все пропало. Я слышал, как поворачивается ключ в двери ванной. Прошли две-три минуты, и я понял, что сейчас бабушка возвращает несчастный пылесос в одиночную камеру его коробки и снова накрывает той старой тюремной одеждой, в которую он был укутан сорок лет.

— Что она сказала? — повторила Авигайль свой вопрос.

— Она сказала «ты ко мне говоришь», — сказал я.

— Что это? Пожалуйста, говори по-английски.

— Это что-то вроде «you talking to me?» — сказал я.

Авигайль набросилась на меня, повалила на кровать и возмущенно прошептала:

— «You talkin' to mе», так она сказала? Ты все испортил! Я хотела привезти моему отцу подарок.

Снаружи послышался поворот ключа, запиравшего ванную комнату. Я с силой обнял Авигайль. Еще немного и бабушка выйдет на свою повседневную работу и вытащит из-под нас матрац. Вставай-вставай, хватит гнить в кровати. Пора убирать. Есть куча работы.

Первые лучи солнца зажглись в щелях жалюзи.

— Посмотри, — сказал я Авигайль, указывая на хоровод пылинок, танцующих в солнечном свете. Мы поднялись, оделись и пошли на утреннюю прогулку в поля. Потом вернулись, чтобы попрощаться с бабушкой и сказать ей спасибо. Авигайль сказала ей на беглом английском, что, если она изменит свое мнение, пусть сообщит мне, а я сообщу ей, и бабушка мило улыбнулась и даже не попросила меня перевести. Мы пошли позавтракать у Цили и Яира, а оттуда на главную дорогу — поймать автобус, чтобы продолжить свое путешествие.

Мы провели вместе несколько веселых и приятных дней, а потом я проводил ее в аэропорт. Она полетела домой, к своему отцу и своему другу, а я вернулся к машине «скорой помощи», к своим мышам и занятиям. Больше я ее не видел. Иногда я думаю: где она сегодня? И какова ее судьба? Вышла ли она замуж за друга, который был у нее тогда и которому она отправляла посылку, что и привело к нашей встрече? Занимается ли она тем, чему училась — воспитанием проблемных детей? А может, живет с подругой в Беркли? Или у нее индюшиная ферма в Иллинойсе и семеро детей от трех первых мужей? Одно мне ясно — она вернулась в Лос-Анджелес без свипера моей бабушки. Но зато с одним из ее самых лучших выражений.

Глава 30

Года два спустя я закончил университет. Какое-то время продолжал работать на станции «Скорой помощи», а потом перешел на израильское телевидение, где мне поручили собирать материалы для документальных передач.

Еще через несколько лет я и сам начал появляться на экране. В те времена в Стране был всего один телеканал, и любая чушь, которую по нему передавали, получала, естественно, стопроцентный рейтинг. Бабушка Тоня быстро обнаружила, что моя физиономия стала широко известной, и без всякого стеснения принялась рассказывать о своем знаменитом внуке всем, кому, по ее мнению, следовало о нем знать. В автобусе она рассказывала обо мне водителю. Приходя в государственное учреждение, сообщала обо мне чиновнику. В поликлинике, на медицинском осмотре, — врачу, сестре, рентгенотехнику, лаборантке, а также всем другим пациентам, стоявшим вместе с ней в очереди. Я упрекнул ее в похвальбе, но она рассердилась: это ее право. Я ее внук.

Она не только на меня сердилась. Как раз в то время возникла также проблема «Альбома», из-за которой она вообще лишилась сна. Речь шла о составлявшемся тогда альбоме фотографий времен второй алии, который в семье называли просто «Альбомом». Составители хотели собрать портреты всех пионеров второй алии и под каждым из них добавить несколько биографических данных. Бабушка Тоня тотчас поняла, что рядом с дедушкой Ароном в «Альбоме» будет увековечена не она, а ее сестра Шушана[63], и это привело ее в неистовство.

Я не зря применил здесь торжественный глагол «увековечена». Это слово употребляла она сама.

— Я хочу быть увековеченной! — провозглашала она раз за разом в связи со злосчастным «Альбомом», но в то время как другие заботились о своем увековечении в ряду пионеров сионизма и в истории государства, она имела в виду куда более важное для нее увековечение — рядом с дедушкой Ароном и в истории семьи.

Прежде всего она обратилась к своему брату, дяде Моше, и потребовала от него использовать все связи и знакомства и добиться, чтобы в «Альбоме» рядом с дедушкой была запечатлена не Шушана, а именно она. Дядя Моше, если помните, занимался тем, что непрерывно писал письма руководителям Рабочего движения Страны, указывая им на опасные трещины, то и дело возникавшие в могучих идеологических стенах нашего национального очага, и бабушке казалось, что дяде Моше достаточно послать одно такое письмо Бен-Гуриону, и тот сразу же, со свойственными ему решительностью и напором, вмешается в эту историю и подобно тому, как он когда-то приказал стрелять по «Альталене»[64], прикажет включить бабушку Тоню в «Альбом второй алии».

Дядя Моше засмеялся и сказал ей, что, «во-первых, Тонечка», люди такого уровня, как Бен-Гурион, не занимаются подобными мелочами. «А во-вторых, Тонечка», есть еще одна небольшая загвоздка: ты не можешь появиться в альбоме второй алии по той же причине, по которой мы с Ицхаком тоже не появимся там, — потому что все мы приехали в Страну в годы третьей алии. «И не надо на меня сердиться, Тонечка, в альбом первой алии нас тоже не поместят, равно как, скажем, в альбом французского Национального собрания, и все по той же причине».

Но такие жалкие отговорки не могли переубедить бабушку Тоню. А кроме того, ее оскорбило слово «мелочи». И уж совсем ей не понравилось, что брат все время называет ее «Тонечка». Если человек не способен быстро и с готовностью откликнуться на просьбу своей единственной сестры, он не имеет права называть ее всякими ласкательными именами.

Она уже собралась было наградить его званием «Он мне не брат», но решила все же предоставить ему последний шанс:

— Хорошо, ты только напиши Бен-Гуриону об этом «Альбоме», а уж он сам решит, мелочи это или не мелочи.

К большому облегчению дяди Моше и уж наверняка к большому облегчению самого Бен-Гуриона, тот не получил этого письма, потому что вскоре умер. А спустя еще какое-то время нашелся и компромисс: Шушана останется в «Альбоме», но будет там не рядом с дедушкой. Сам дедушка уже слишком устал и состарился, чтобы возражать, и в конечном итоге между ним и Шушаной был установлен промежуток в семь альбомных страниц — вполне приличное, на мой взгляд, расстояние, когда речь идет о снимках повторно женившегося мужчины и его умершей первой жены. Бабушка Тоня вынуждена была смириться с этим решением, но оно ее не обрадовало. Она и потом не раз говорила, что ей недостает настоящего «увековечения» — иными словами, чтобы в «Альбоме» остались только дедушка Арон и она, — и в конечном счете именно мне довелось позаботиться об этом.