Обитель Тьмы - Антон Грановский

– Каково это – знать, что ты сильнее всех?

Глеб приподнял черную бровь.

– Разве ты сам это не испытал?

– Не до конца. Но пока это длилось, мне казалось, что сила моя идет… не изнутри. Она словно бы обволакивала меня, входила в меня и становилась мною. Она струилась по моим рукам теплым потоком, делала мои мускулы твердыми, а кости – несокрушимыми.

Рамон снова замолчал, собираясь с духом для главного вопроса, а потом выпалил:

– Это ведь Гиблое место? Оно наделяет тебя мощью, верно?

– Ты задаешь слишком много вопросов, – нехотя произнес Глеб. – А я не уверен, что могу на них ответить. Скажу одно: сила Гиблого места – недобрая сила. Она способна не только сделать человека сильнее, но может и сломать его, растереть в порошок его кости и выжечь его душу адским пламенем. Иногда эта сила – страшная, почти невыносимая обуза. Поверь мне, толмач, я знаю, что говорю.

Рамон пригладил ногтем черный ус, нахмурился и задумчиво произнес:

– Мне кажется, что я все еще чувствую твою силу, Первоход. Будто часть тебя осталась во мне.

– Звучит двусмысленно, – заметил на это Глеб. – Если хочешь остаться моим другом, не произноси этого при посторонних. Они могут подумать о нас невесть что.

– Но ведь это правда. Мне кажется что часть меня – это все еще ты.

Глеб, запрокинув голову, допил воду, а затем положил опустевшую флягу толмачу на колени.

– Поменьше об этом думай, Рамон. Иначе раздвоение личности разорвет тебя на части. Пойду отолью.

Глеб поднялся на ноги и, что-то негромко насвистывая, направился к деревьям.

Обращаясь к собравшимся газарам, Рамон заговорил с ними на их языке, и Глеб поразился тому, каким чистым был его выговор.

– Я победил Фаркука и получил право голоса и право власти! – звонко говорил Рамон. – Так решил жребий, так решила судьба и так решили боги! А посему я говорю вам, газарские воины: утром мы покинем ваш лагерь и отправимся к Кишеньскому жальнику! И никто… Слышите – никто из вас не посмеет нас остановить!

При этих словах лица коренастых газарских воинов помрачнели, а в их узких глазах замерцала злоба. Однако возразить Рамону никто из них не решился, опасаясь гнева лесных богов.

Рамон перевел дух, взглянул на Алтука, сидевшего в сплетенном из ивовых веток палантине, и сказал:

– Тебя же, нойон, я прошу: дай нам провожатых. Просьба моя угодна богам, и думаю, что ты не станешь возражать.

Нойон величественно кивнул и проговорил:

– Просьба твоя справедлива, чужеземец. Я дам тебе десять провожатых. И да помогут тебе лесные боги.

– Благодарю тебя за помощь, великий нойон. – Рамон снова повернулся к притихшим газарам. – А теперь мы хотим отдохнуть, – объявил он. – Думаю, вы не оставите избранника богов под открытым небом и соорудите для него и его друзей большой и удобный шатер.

8

Воеводе Бранимиру не спалось. Он слышал, как на другом конце просторного шалаша, в паре саженей от него, размеренно и ровно дышит Глеб Первоход, слышал, как похрапывает стрелец Найдена и как тихонько булькает носом стрелец Починок.

Спали все, кроме Бранимира и толмача Рамона. Итальянец лежал на ворохе сухой травы, закинув руки за голову, и что-то тихонько, почти беззвучно, нашептывал. Почему-то это нашептывание раздражало воеводу больше всего.

Не выдержав, Бранимир строго взглянул на Рамона, различив в полумраке шатра его точеный профиль, и осведомился:

– Молишься?

Рамон замолчал, повернул к воеводе свою красивую голову и ответил:

– Нет, сударь, не молюсь. Просто мне припомнился один стих из поэмы Лукреция «О природе вещей». Тот, в котором говорится о…

– Избавь меня от этого, – хриплым шепотом перебил Бранимир. – И вообще, тебе давно пора спать. Сегодня ты сослужил всем нам добрую службу, но завтра снова можешь стать обузой.

Рамон ничего не ответил. Некоторое время он лежал с открытыми глазами, глядя на отблески костра, играющие на кожаном пологе занавески. Потом откинул покрывало и бесшумно поднялся на ноги.

– Ты куда? – тихо спросил воевода.

– Пойду прогуляюсь, – ответил Рамон.

Бранимир нахмурился:

– Не дури, толмач. Эти дикари запросто могут тебя прикончить.

– Вряд ли. Ты забыл, что я избранник богов.

Рамон шагнул к выходу, откинул полог и вышел на улицу.

Отойдя от шалаша шагов на десять, толмач-итальянец немного постоял, глядя на ближайший костер и прислушиваясь к тихой беседе дозорных. Газары говорили о недавней охоте, о новых ловушках и о том, как тяжело нынче добыть в лесу пропитание. Они знали, что Рамон стоит поблизости, но не обращали на него внимания.

Наконец Рамону наскучил разговор воинов. Он зевнул, повернулся и побрел к широкому ручью с бьющим у берега ключом в надежде на то, что мерный шум воды навеет на него дрему.

Рамон понимал, что чужеземцу не так уж безопасно бродить по лагерю оборотней. Однако странным образом итальянец чувствовал себя здесь своим. Может быть, причиной этому была победа над Фаркуком? А может быть, сила Гиблого места, которую Рамону довелось так явственно ощутить, сделала его излишне самоуверенным?

Как бы то ни было, но к ручью Рамон шел твердой походкой, не прислушиваясь к звукам ночного леса и не вглядываясь в окружающую его ночную тьму.

Не дойдя до ручья нескольких шагов, итальянец остановился. На широком плоском валуне кто-то сидел и смотрел на журчащий ручей.

Приглядевшись, Рамон понял, что это девушка. Первая девушка, которую Рамон увидел в лагере газаров. Интересно, где она была раньше?

Пораздумав об этом, толмач решил, что, должно быть, у газаров не принято выставлять напоказ своих женщин. Что ж, тем любопытнее будет на нее взглянуть.

Рамону приходилось слышать о неземной красоте лесных женщин, но он не верил в эти слухи. Живя среди деревьев и тратя все силы на выживание, трудно сохранить кожу мягкой, а фигуру красивой, даже если природа щедро одарила тебя этим при рождении.

Под ногой толмача хрустнула ветка, и девушка обернулась. Свет луны упал ей на лицо, и Рамон убедился в том, что слухи о красоте лесных женщин не преувеличение. У девушки было худощавое, чуть вытянутое лицо, раскосые темные глаза и густые черные волосы, отливающие синевой.

Сердце Рамона забилось чуть быстрее, как это всегда с ним бывало при виде красивой женщины или во время проникновенной молитвы. Толмач улыбнулся мягкой улыбкой опытного соблазнителя и проговорил своим мелодичным баритоном, созданным, казалось, лишь для молитв и стихов:

– Страшен лук тугой, о Диана, твой! – Потом прищурил свои бархатистые, миндалевидные глаза и негромко спросил, переходя на газарский язык: – Кто ты, прекрасная девушка?