Бескровная охота - Сергей Герасимов

Охотник предложил чувствовать себя как дома, а сам сел в кресло пилота.

– Здесь нет даже ремней, – сказал Алекс. – Я уже не говорю о антиперегрузочных камерах. Неужели ненужно даже пристегиваться?

– Обратная гравитация гасит любую перегрузку. Вас даже не будет трясти и клонить в сторону при поворотах. Кстати, у нас должны были сохраниться запасы продуктов. Есть даже квазинатуральная пища. Хотите попробовать?

– Не думаю, что она уж такая натуральная, – сказала Лора. – Но давай, попробуем.

Пока Лора с Алексом пробовали, гравилет стартовал. Они не увидели, что случилось с башней, потому что корабль мгновенно оказался в облаках где-то над океаном.

Здесь, как и везде, продолжался бой. Но здесь, судя по всему, было раннее утро, хотя солнце оставалось скрыто облаками. Воздух был необычного молочного цвета, даже с перламутровым оттенком – из-за нерассеявшегося дыма многих взрывов.

– Мы сейчас на сороковой широте, – сказал Охотник. – Примерно посредине между Алеутами и Гавайями. Глубина океана здесь до шести километров, потому что мы находимся как раз над впадиной. Но вы угощайтесь, угощайтесь, в ближайшее время не будет ничего интересного.

Они угощались грецкими орехами. Это вкусное занятие поглощало все их внимание. Грецкие орехи до сих пор оставались изысканным лакомством на Земле, но не потому, что их было мало, и не потому, что они были дороги, а только потому, что ленивое человечество до сих пор не придумало удобного способа их чистить.

Сейчас они чистили орехи с помощью гравищупа. Этот прибор, изобретенный явно для других целей, был похож на небольшую толстую авторучку. Стоило прикоснуться острием к скорлупе ореха, как тот раскалывался под воздействием гравитационного толчка.

– Какой удобный прибор! – удивился Алекс. – Жаль, что на Земле такого нет. Очень полезный в хозяйстве. Он может еще что-нибудь? Например, забивать гвозди?

Охотник не ответил, и они продолжали колоть орехи. Из всех орехов, которые они съели, ни один не был испорченным, гнилым, заплесневелым или горьким. Все орехи были спелыми и большими.

– Трудно поверить, что это пролежало столько лет в кладовых, – сказал Алекс, – я знаю, как трудно сохранить пищу, я же работал поваром. Спорим, что из натуральной пищи у них только орехи и сушеная рыба?

– Квазинатуральной, – уточнила Лора, – не сомневаюсь, что мы сейчас жуем переработанную нефть или мазут.

Они продолжали есть еще минут десять. Охотник поднял перегородку, закрывавшую от них кабину пилота.

– Тебе не кажется, что орехи похожи на маленькие мозги? – спросил Алекс просто потому, что тишина стала слишком вязкой. – Я с детства ем их и представляю себе, что ем чей-то мозг, который умеет думать. Маленький, высохший мозг. Никто ведь не доказал, что растения думать не умеют. Я слышал, что деревьям нравятся музыкальные звуки.

– Ага, и сексуальный шепот, – добавила Лора.

– А чего ты злишься?

– Как только мы окажемся в безопасности, он убьет одного из нас, – сказала Лора. – Нужно что-то делать.

– Что ты предлагаешь? Бунт?

– Бунт бесполезен.

– Тогда что?

– Есть несколько вариантов. Как ты мог заметить, наш хозяин очень уязвим. При всей его физической силе. Он способен смутиться от любой чепухи. Ты видел?

– Да. И еще ты его все время достаешь. Это ты специально?

– Догадайся с трех раз. Ты, конечно, думаешь, что это доставляет мне удовольствие. Просто я знаю, что делаю. Он ведь пообещал нам честный и непредвзятый выбор. Он пообещал, что выберет и убьет одного из нас. Но, если он будет ненавидеть одного из нас, то выбор не может быть честным. Ты, надеюсь, понял мою мысль? Дошло? Или твои мозги высохли так же, как и эти орехи?

– Не совсем.

– Ну, разумеется. Объясняю по простому, для чайников. Если он не сможет сделать честный выбор, то выбора не будет вообще. Он не убьет никого из нас.

– Я все равно не понимаю, что помешает ему просто подбросить монетку?

– Его собственный моральный кодекс. Для него каждая моральная заповедь в тысячу раз важнее жизни. Они так живут, там на своей планете, эти ненормальные. Он обещал нам честный жребий. Но, если он будет ненавидеть одного из нас, или просто относиться к нам по-разному, то любой жребий станет неравноценным. В физическом смысле все будет нормально. Например, монетка упадет орлом или решкой. Но он не воспринимает предметы в физическом плане, эти люди, или кто они там есть, они вообще не видят реальности. Он видит все сквозь туман своей идиотской морали. И в плане морали выбор не будет равноценным: если убить меня, он обрадуется; если убить тебя, он расстроится, потому что дальше ему прийдется иметь дело со мной. Как бы ни упала монетка, равного выбора не получается. Равного в моральном плане. Я должна заставить его меня возненавидеть. Если не получится, я заставлю его меня полюбить. Для женщины это нетрудно, особенно если она имеет дело с подобным ослом.

– Неужели для него это так важно? Это ведь просто эмоции?

– Важнее, чем ты можешь себе представить. Но он сам еще этого не понял. Я еще должна донести эту идею до него, должна заставить его задуматься.

– Какая моя роль? – спросил Алекс.

– Да никакая. Ты же ни на что не годишься. Даже орех не можешь расколоть нормально, смотри, застрял кусочек в скорлупе. Растяпа.

– Хватит меня изводить, – сказал Алекс.

– Да ты сам любого изведешь. Уже одним своим присутствием. Что-то долго мы никуда не летим.

Она встала с кресла и подошла к перегородке. Заглянула за нее.

– Иди сюда.

Алекс подошел.

– Что это значит, по-твоему? Только тихо, я не хочу его отвлекать.

Охотник сидел в кресле, держа обе руки на пульте. Перед ним, за вогнутой полусферой центрального экрана, клубилась космическая тьма. Клубилась – потому что это была не просто тьма. В этой тьме не было обычной космической пустоты; рои, скопления, тучи разнообразнейших предметов перемещались во все стороны, сталкивались, вспыхивали, взрывались, освещая множества других таких же предметов, проносящихся поблизости.

– Это значит, что мы уже в ближнем космосе. Смотри, вон там Земля.

Голубая планета висела сбоку и медленно, но заметно поворачивалась. Казалась, она скорчилась об боли, которую причиняли ей укусы миллиардов космических комариков, – на самом деле, ее просто искажал плохо отлаженный экран. Планета двигалась; это означало скорость, примерно в пятнадцать раз большую, чем первая космическая: сто двадцать километров в секунду или около того. Земля была едва видна и временами она полностью терялась в черноте. Казалось, что она видима сквозь плотный черный снегопад: миллиарды снежинок неслись с громадной скоростью, почти закрывая планету.