Литература ONLINE (сборник) - Александр Шорин

– Да ты чего, братан? В своём уме? Посадят ведь!

– Если не баран – не посадят. Фишка тут вот в чем: мы там напишем – актерская съёмка, старше 18 – и всё такое. А на самом деле – всё по-настоящему. Вот это зрелище! А ты-то чего? Зассал уже?!!

– Да не, не зассал… Но ведь сам говоришь – изнасилование. Пятнашка за такое светит!

– Дурак, какая пятнашка?!! Все, кто там сидят – своими же женами и любовницами посажены. Нормальная баба скорее руки на себя наложит, чем признается, что её снасильничали. Ну-ка стоп! Посмотри-ка на эту фифу!

Прямо перед ними тощая длинная девка съездила по мордасам ухажёру, что-то крикнула ему нелицеприятное и засеменила прочь.

– Давай за ней! – дёрнул теоретик изнасилований кандидата в практики, и они двинули по улице за девицей.

– Прям к моей берлоге прёт, – восхитился длинный. – Ща мы её сцапаем – и пикнуть не успеет!

…Пикнуть успела, и даже каблуком двинула куда-то под коленку, но только распалила этим наших друзей. Красные, возбуждённые, они затащили её в квартиру и заперли дверь на замок. Уф!!!

Тощий шмыгнул куда-то, бросив приятелю на ходу:

– Развлеки пока даму. Я технику настрою.

И смылся, но ненадолго. А вернувшись, зашептал низенькому:

– Короче так: ты – герой-любовник. Она – степная амазонка: дикая и необузданная. Взнуздай мне эту лошадку!.. А кстати: где она?

– Где-где… – тот пошмыгал носом. – Покатилась колобком!

– Отпустил?!!

– Как же, счас! Выгнал!!!

– Почему? Что такое?!!

– Не в моем вкусе, – отвечал тот гордо.

Большего от приятеля так и не добился. Откуда ж ему было знать, что сказала она ему простое: «Меньше пяти раз подряд не сможешь – всем расскажу!!!».

И пошла себе.

Одно слово – швабра.

5. Свобода выбора

Что это было?

– Возьмите мой костюм, граф!

Калиостро улыбнулся мне своей грустной улыбкой и ответил:

– Коли Богу было угодно, чтоб из этой передряги я выбрался босым и в дырявом плаще, значит таким я и должен явиться этому миру в этом городе. Номер в гостинице удалось достать?

Я покраснел:

– Здесь нет гостиницы, граф. Удалось снять на три дня половину дома. На это ушли все наши деньги.

– Афиши еще остались, я надеюсь?

– Афиши удалось сохранить. Две большие пачки.

– Сегодня же расклей их на заборах. И принеси вина.

– Слушаюсь, граф. Но скажите: разве мы будем выступать здесь? Вдвоем?

– Разве я говорил, что мы будем выступать? Я буду принимать посетителей. С этого городка и того достаточно. Я не собираюсь даже выходить из этой комнаты, пока в кармане моего дырявого плаща не зазвенят золотые монеты.

…Небольшой пристрой, за которым располагалось новое жилище графа, я как мог оборудовал в приемную: кухонный стол, вымытый и вычищенный, я закрыл сверху зеленым сукном и украсил дорогой моему сердцу медной чернильницей, как-то подаренной мне графом во время круиза по Франции. Хозяйке дома – расторопной старухе, которая просила называть ее баба Феня, велел вымыть пол и натопить печь, а у двери повесить колокольчик.

Сразу после полудня я принялся дремать за этим столом, как всякий уважающий себя секретарь. Хотя, надо признаться, быть секретарём графа Калиостро – искусство особое. Впрочем, вы сейчас сами все поймёте.

В двенадцать с четвертью появилась молодая женщина и попыталась мимо меня юркнуть к графу. Я, конечно, остановил, зашёл к нему, доложить как положено.

Вид графа был своеобразен: он был в старом домашнем халате, а босые ступни держал в тазу с водой. Лицо такое, будто у него болит зуб.

– Соизволите принять мадмуазель? – поинтересовался я у него.

– Дворянка? Из простых? – спросил он.

– Дворянка, – ответил я уверенно. – Но одета простолюдинкой.

– Лучший вариант, – сказал он задумчиво. – Проси!

Я несколько смущенно оглядел его наряд.

– Проси! – повторил он повелительно.

…Вышла она часа через три. На лице – следы слёз и какая-то смущенная, заговорщическая улыбка. Явно хотела что-то спросить, но я был занят следующим посетителем, так и рвавшимся в кабинет графа: юным дворянином, который просто-таки сгорал от нетерпения. С явным сожалением она оставила на моём столе кошелек и покинула комнату.

Дворянин, видя, что граф свободен, буквально ринулся к нему, так и не дождавшись моего доклада. А незнакомка, очевидно просчитавшая такую реакцию гостя, тут же вернулась и подошла к моему столу.

– Что это было? – спросила одними губами.

Я уже не первый год секретарствую у графа и привык ко всяким вопросам. Главное было понять, ЧТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО она хочет у меня спросить.

– Вы про ад или про рай? – уточнил я.

– Про всё! – сказала она. – И про ад, и про рай. Скажите мне, он Бог?

– Не знаю, – смутился я.

– Ну, правда, что ему тысяча лет?

– Нет, это врут, – сказал я уверенно. – Лет триста-четыреста, не больше…

– А…

– Тсс! – прервал её я. – Ни слова больше! Я не уверен, кем именно вам он представился, и обсуждать это прямо теперь не намерен. Сейчас вы думаете о нем одно, через час будете думать другое, через год – третье. Приходите года через три, когда всё уляжется. Тогда и поговорим.

– Но… – она почти плакала, – но ведь через три года вас здесь не будет!

– И через три дня тоже.

– Но как тогда…

– А вот так: поговорите об этом через три года с самой собой. И запомните: ровно через три, никак не меньше!

Она вспыхнула и выскочила, по-моему, обидевшись. Я перевёл дух.

Но тут из комнаты графа выскочил в ярости молодой человек и, выхватив из-за пояса пистолет, в неописуемой ярости начал вращать им у меня под носом, вопя:

– Что это было? Отвечай, подлец, что?

…Но в этот момент раздался звон колокольчика, и вошли два жандарма.

Про непонятный почерк

Лежит в моём архиве непонятно как туда попавшая рукопись: то ли в одну из редакций, где я работал, прислали, то ли кто из знакомых-пишущих притащил….

Названия нет (титульный лист отсутствует). Потом идет эпиграф (печатными буквами):

«Если дьявол есть, то доказывает ли это существование бога?».

И ниже:

«Если к тебе придет дьявол, как ты узнаешь, что это именно он?».

Дальше – много-много страниц (около тысячи) совершенно непонятным почерком. Настолько непонятным, что не только фразы, но и слова отдельные разобрать очень трудно.

И только в самом конце – снова печатными буквами – написано:

«И я продал дьяволу свою бессмертную душу за личную встречу с богом».

…Как человек любопытный, я несколько раз пытался за неё взяться, но каждый раз отступал: очень уж там всё неразборчиво. Много латыни и древнегреческого.

Но это я к чему веду…

В последнее время эта рукопись вдруг начала смердеть. Причем именно «смердеть», а не просто «вонять» или «дурно пахнуть», причем смердеть настолько сильно, что я всерьёз собираюсь ее выбросить.

Останавливает только одно: мысль – вдруг выкину что-то уникальное. Короче, внутренняя борьба во мне происходит нешуточная. Вроде бы всё складывается за то, чтобы выкинуть, но… рука не поднимается.

Может нужна кому? В хорошие руки за так отдам.

А… да, забыл совсем: чтобы вонь прекратилась, я упаковал её в полиэтиленовый пакет. Так представьте: она самопроизвольно по краям начала обугливаться и пакет расплавила!

А ещё… Только не смейтесь, ладно?

Мне кажется, что по ночам она воет и время от времени насылает на меня жуткие кошмары.

Один раз меня так зацепило, что я начал ей подвывать. Жена со страху на шкаф залезла, кот описался, а хомячок погрозил вызывать на дом психиатров. То есть наоборот…

Блин, она оказывается ещё и на память влияет! Может святой водой её окропить?!!

Короче, ежли кому надо, забирайте поскорее, а то я… Ну… Э… У… А… Гы!

Про гендерные роли в современном социуме

– Как ни крути, а женщины остаются женщинами: начинаешь за ними бегать – хвостами крутят, не обращаешь на них внимания – на всё готовы…

– Да и мужчины, знаешь ли, тоже не поменялись: по-прежнему готовы заводить отношения с куда большим числом женщин, чем в силах иметь, а вот постоянных отношений боятся…

Две маленькие рыжеволосые девочки грустно посмотрели друг на друга, а потом, не выдержав, расхохотались. Та, что чуть помладше, с очаровательно вздёрнутым носиком, смеялась так, что у неё слезы выступили на глазах. А потом вдруг неожиданно замолчала, словно поток смеха был перегорожен плотиной.

– И мы ведь такими будем? Причём уже скоро…

Вторая ответила серьезно:

– Да, госпожа Президент. Поток времени не остановишь. Через два года нам обеим исполнится по четырнадцать, и придется оставить большую политику. Мне – чуть раньше, вам – чуть позже…

Госпожа в ответ только горько вздохнула:

– Пора уже выбирать преемницу из числа претенденток…

– Или преемника.

Та кивнула:

– Или преемника. Все равно пора.

Старшая усмехнулась:

– Уже знаете, чем займётесь на пенсии?

Президент, однако, вольность игнорировала: