Литературная Газета 6478 ( № 36 2014) - Литературка Литературная Газета

Теги: образование , ЕГЭ по литературе

Бурлацкая баллада

Д.А. Налбандян. «А.М. Горький и Л.Н. Толстой в Ясной Поляне»

Чуковский сказал, прочитав эту книгу: "На старости лет Горького потянуло к краскам". Между революцией 1905 года и войной главный писатель показал, как в ребёнке зарождается и мужает бунтарь, Прометей. За это время ушёл Толстой - и Горький стал «главным» русским писателем – по влиянию на читательские умы, по репутации среди коллег – даже таких придирчивых, как Бунин. И повесть с нижегородскими мотивами воспринимали как программу властителя дум. От сравнений с «Детством» Толстого отмахнуться невозможно: две повести разделяет полвека, но главное, что авторы из разных созвездий. Горький почитал Толстого, но перечёркивал толстовство. Воссоздавать в прозе реальные миры он не умел, Горький слагал песню, былину, балладу о молодых годах героя, о его путях-дороженьках. Когда Горький приходил в литературу – Лев Толстой создавал образцы русской прозы и драмы, превзойти которые невозможно: «Отец Сергий», «Смерть Ивана Ильича», «Живой труп». Горький не преодолел преклонения перед толстовским гением, но устроил сущий литературный бунт против графа. Всё у него слишком ярко и громко, а уж о непротивлении злу насилием и речи нет. Для Горького правда – в поступке, от этой веры он не отступится, он – от мира сего.

Он не стеснялся неприглядной, постыдной правды – и собственное прошлое представил не в идиллическом духе. Впрочем, это не мемуары. Недоброжелатели да и просто ворчуны любили ловить Горького на недостоверности его героя: дескать, пролетарский писатель на самом деле совсем не из пролетариев вышел. Как будто это не художественная проза, а анкета по форме. Автобиографического в «Детстве» много, но побеждает мифологическое. И напрасно экранизацию повести назвали: «Детство Горького». Правда, картина у Марка Донского получилась первоклассная, и зазвучала в разных странах таинственная песня: «Город на Каме, где – не знаем сами[?]» Трудно её забыть, услыхав однажды. Как и бабушку в исполнении Варвары Массалитиновой.

Горький любуется людьми суровыми, храбрыми, толстокожими, его восхищают сила, борьба. Показывает он их укрупнённо, пренебрегая полутонами, но от поспешных приговоров воздерживается. И на фоне Горького нынешние ежедневные проповеди что христианской духовности, что ньюэйджевской политкорректности – это лицемерие, синтетика. Не продышаться. Горький пропадает, когда торжествуют меньшинства, когда проигравшие отсуживают привилегии перед победителями, когда сила и знание проигрывают рекламе и сутяжничеству.

В «Детстве» Горький создаёт новый канон автобиографической прозы – натуралистичной, несколько эпатажной, энергичной, сердитой. Под его влияние попадут многие, правда, силушки горьковской никто не показал. «Детство» школьников пугает: путь молодого героя воспринимается как хождение по мукам. При этом Горький не позволяет себе жалобной ноты, всё принимает стоически и даже любуется жестокостью мира. Зато безволие и смирение презирает.

Горького в последние годы разоблачали многократно, эти наскоки давно вышли из моды, но всё равно то и дело мы слышим высокомерные рассуждения о «Буревестнике». Схему низвержения дал Чуковский в несправедливой, но остроумной памфлетной статье про ужа и сокола. Ругается Чуковский так заразительно и страстно, что, прочитав эту статью, можно влюбиться в литературу. А после Октября тот же Корней Иванович написал о Горьком статью пространную – куда более уважительную. Там главным образом про «Детство»: «Крест, как орудие убийства, – с этой Голгофой познакомился Горький, когда ему ещё не было восьми лет. В десять он и сам уже знал, что такое схватить в ярости нож и кинуться с ножом на человека. Он видел, как его родную мать била в грудь сапогом подлая, длинная мужская нога. Свою бабушку он видел окровавленной, её били от обедни до вечера, сломали ей руку, проломили ей голову, а оба его деда так свирепо истязали людей, что одного из них сослали в Сибирь» .

В детском мире Горького действительно хватает драк и невежества, но есть и вера в то, что искривления можно выправить, чумазых – отмыть, тёмных – выучить. Сегодня в ходу инертное: «Мир несовершенен, был таким и останется. И не нужно, да просто грешно строить «царство Божие» на земле». Ещё и про генофонд скажут нечто мудрёное, чтобы только не подниматься с икеевского гамака (раньше бы сказали – не слезать с печки). А Горький бросает вызов: если гордость и труд – это грех, буду грешником! «Не только тем изумительна жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но тем, что сквозь этот пласт всё-таки победно прорастает яркое, здоровое и творческое, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к жизни светлой, человеческой» .

Такой бабушки в нашей литературе не бывало. Сказочницы примелькались, хранительницы традиций – тоже. А вот чтобы решительно шагнуть в огонь – это только у Горького. С такой же решительностью она пригрела Цыганка – подброшенного ребёнка. Это не «голубка дряхлая», никакой благостной немощи. Сильной личности Горький прощает даже набожность, видит в ней нечто языческое, нутряное.

Другое дело – дед. Повесть числилась по ведомству школьного чтения – и этого жестокого деспота многочисленные юные читатели ненавидели.

«В полдень дед, высунув голову из окна, кричал:

– Обедать!

Он сам кормил ребёнка, держа его на коленях у себя, - пожуёт картофеля, хлеба и кривым пальцем сунет в ротик Коли, пачкая тонкие его губы и остренький подбородок. Покормив немного, дед приподнимал рубашонку мальчика, тыкал пальцем в его вздутый животик и вслух соображал:

– Будет, что ли? Али ещё дать?

Из тёмного угла около двери раздавался голос матери:

– Видите же вы – он тянется за хлебом!

– Ребёнок глуп! Он не может знать, сколько надо ему съесть...

И снова совал в рот Коли жвачку. Смотреть на это кормление мне было стыдно до боли, внизу горла меня душило и тошнило» .

Но и у деда есть своя правда! Сколько преступлений совершают Агамемнон или Одиссей, но всё равно они герои. И Каширин такой вот сребролюбивый Агамемнон – эпически порочный, но не Злодей Злодеич. Мальчишка «вырабатывает характер», когда бунтует против деда, когда скрипит зубами от стыда и ненависти.

О мировоззрении Горького говорят стыдливо и не верят, что он и впрямь был и ницшеанцем, и коммунистом. Мы рассуждаем о прошлом благостно, как сусальные отличники, а к Горькому со смиренными замашками не подступиться. Героика Горького богоборческая – это похищение огня, миф о Прометее, который восстаёт против несправедливости и решается на подвиг во имя будущего, осознавая, что наказание будет жестоким. Таков знаковый герой Горького, о котором слыхали даже те, кто не заглядывает в книжки, – Данко. О том же его программный лозунг: «Безумству храбрых поём мы песню!»

Хрестоматийное изучение Горького приостановлено: даже на театральных афишах его имя появляется редко, хотя более актуального драматурга в наш вороватый век и вообразить невозможно. Но он изгой, и опреснению не поддаётся. Как бы выкручивались, получи Горький Нобелевскую премию? Чем меньше в мире читателей – тем важнее становится «нобелевская» репутация. Горького выдвигали многократно – наряду с Мережковским и Буниным, которые столь шумного литературного успеха не знали. Скандинавские академики порешили, что «анархистские и часто совершенно сырые творения» Горького, «без сомнения, никоим образом не вписываются в рамки Нобелевской премии», хотя эксперт по русской литературе, профессор Йенсен и дал высокую оценку роману «Мать». Слишком уж строги к русским писателям нобелевские эксперты, к тому же Горький даже в самые его фрондёрские по отношению к советской системе времена считался (и был!) «красным» – а таковских викинги побаивались.

В Москве, на площади Белорусского вокзала, больше нет памятника Горькому. Он исчез лет десять назад, когда начиналась реконструкция автострады. А ведь Горький там стоял неслучайно: здесь его встречали при возвращении на Родину. Встреча эта так запомнилась, что и главную улицу Москвы назвали именем «пролетарского писателя». Горький для этого московского перекрёстка – гений места. Авторы памятника – Иван Шадр и Вера Мухина – художники, близкие по духу автору «Детства». Многое сошлось в этой сутуловатой бронзовой фигуре. Когда улице вернули старое название – мы не взбунтовались, Тверская так Тверская, но с какой стати убрали памятник? И почему мы не удивляемся, что именно Горького убрали? Ведь он говорит: «Работа всегда дороже денег» – а это покушение на нынешнюю Тверскую. По счастью, в Нижнем Новгороде, на Ильинской улице, сохранился музей детства Горького – один из лучших в мире литературных музеев, – в котором нас окружает обстановка «Детства». И в воссозданном доме дедушки Каширина по-прежнему скрипят полы.