Перо и маузер - авторов Коллектив

фронт ожил. Тревожными стали дни и ночи, все чаще раздавались выстрелы. Стрелки чувствовали, что приближаются новые бои, такие же тяжелые, как ход бронепоезда в морозную ночь.

Бронепоезд не унимался. Часто бывало так: обычный фронтовой день, из трубы занесенного снегом домика на опушке леса идет дым. Он поднимается ввысь и плывет над лесом. А в лесу тихо, только изредка слышится стук топора да треск падающего дерева.

И вдруг с неприятельской стороны показывается бронепоезд. Он идет медленно, словно что-то ищет или прощупывает. Мы знаем, что за ним следуют цепи, и поэтому настораживаемся. Вскоре с бронепоезда открывают пулеметный и орудийный огонь. Мы отходим в лес, прячемся в густом ельнике. Бронепоезд продолжает двигаться вперед, выпускает несколько снарядов по станции, местечку и снова стремительно несется назад, стреляя во все стороны. Потом он останавливается в нейтральной зоне и стоит там с вызывающим видом. И лишь когда наши батареи открывают огонь и снаряды начинают рваться то тут, то там, бронепоезд лениво отползает назад, продолжая беззаботно выпускать белый дымок.

Так проходили дни, недели. Но вот однажды утром на главный путь вышел старый паровоз с двумя товарными вагонами. Машинист долго, усердно разжигал топку, словно собираясь в дальнее путешествие. Паровоз надсадно шипел, пыхтел, будто протестовал против предстоящей дороги. Как слезы гнева, стекали по паровому котлу крупные капли воды. С черным дымом то и дело вздымались вверх яркие искры. На рельсы нельзя было смотреть без жалости: так они пожелтели от ржавчины. Поезда тут ходили редко, и ночную тишину не часто нарушал гудок поезда. Поэтому старый паровоз на рельсах выглядел очень необычно. Его колеса покрылись толстым слоем ржавчины, и не верилось, что они могут быстро побежать по рельсам.

Когда далеко на горизонте показался бронепоезд, паровоз вздрогнул, зашипел, выпустил клуб белого пара и словно нехотя двинулся в сторону противника. Вздрогнули и ожили рельсы. Паровоз шел сначала медленно, как бы с трудом расправляя старые, заржавевшие члены, машина кряхтела, кашляла, набирая силы и скорость. Колеса вращались все быстрее, быстрее и наконец застучали весело, ритмично. Вдруг машинист спрыгнул с паровоза, и тот, быстро набирая скорость, ринулся вперед, будто стараясь кого-то догнать, опередить.

Стрелки видели, как нарастала скорость удаляющегося паровоза. Вскоре он уже мчался по открытому полю, подобно наверстывающему время экспрессу. Дым прижимался к белым полям, громыхали товарные вагоны.

В поезде не было ни одного человека. По приказу штаба на паровозе подняли пар и пустили его на полном ходу навстречу бронепоезду. Разбрасывая искры, шипя и фыркая, паровоз быстро приближался к повороту, а там уже дымил бронепоезд белогвардейцев* Паровоз казался смертельно раненным зверем, который хочет с пользой прожить последние минуты.

Стрелки с тревогой следили за паровозом. Теперь он был совсем близко от бронепоезда. Тот стоял спокойно, как будто ему не было никакого дела до поезда. Ил*и там еще не осознали опасности?

Но вот бронепоезд начал медленно отползать назад. Паровоз мчался с бешеной скоростью и вдруг на полном ходу остановился. Громко застучали вагоны, ударившись друг о друга. Вырвалась вверх струя черного дыма. Еще мгновение — и паровоз с обоими вагонами скатился по откосу железнодорожного полотна. Бронепоезд продолжал спокойно дымить.

— Вот черт! — ругались стрелки, следившие за паровозом. — Неужели беляки успели разобрать рельсы!

В тот момент никому не пришло в голову, что неприятель может быть не только там, впереди, но и здесь, в тылу, что предательство может ползти по болотистым зарослям и жужжать даже в порванных проводах.

Да, кто-то успел вовремя разобрать путь.

Два дня было спокойно. На третий день снова задвигался бронепоезд, опять открыли огонь батареи, застрочили пулеметы, послышались взрывы гранат. Так продолжалось еще целую неделю. Стрелки привыкли к бронепоезду, и их уже не пугали его внезапные налеты. Бойцы больше не разбегались во все стороны, как в первые дни появления бронепоезда. Борьба продолжалась.

Но вот пришел приказ приготовиться к атаке. Приказ № 325. Он призывал нас покончить с бронепоездом.

Наша рота заняла район от опушки леса до сарайчика, который спрятался глубоко в снегу. Место было неудачное: довольно открытое, поросшее редким кустарником. С бронепоезда нас хорошо будет видно, но другого выхода не было.

Наступила оттепель, подули теплые ветры, ожили в лесу зеленые ели, хотя до весны было еще далеко. Потеплело. Прислушиваясь к шуму леса, грохоту ружейных выстрелов и пулеметных очередей, мы думали, что скоро и нам предстоит перейти в наступление.

Субботний вечер и ночь прошли спокойно. Мы даже расстегнули ремни, чтобы отдохнули плечи и бока, намятые тяжелыми патронташами и гранатами. В воскресенье, к полудню, опять показался бронепоезд. На этот раз мы подпустили его совсем близко. Но он, словно жалея боеприпасы, выпустил только два снаряда и начал медленно отползать обратно.

Тут и началась наша атака. К рельсам направилась команда красноармейцев со взрывчаткой. Бойцы были уже в нескольких шагах от насыпи, когда пехота противника заметила их и открыла огонь. Видимо, она поняла, какая угроза нависла над бронепоездом, и поспешила ему на выручку. За командой шла наша рота. Закипел ожесточенный бой.

Бронепоезд двинулся обратно, прибавил ходу, чтобы не попасть в окружение, и продолжал поливать нас пулеметным и ружейным огнем. Наша команда — горсточка отважных смельчаков, приблизившихся к рельсам, — быстро таяла.

Но вот загрохотали пушки нашей батареи. Они стреляли по бронепоезду, однако эти выстрелы были опасны и для нас, если бы мы приблизились к насыпи. Положение становилось серьезным. Мы видели, как за нами спешил Фрейманис без шинели, в солдатской гимнастерке с расстегнутым воротом и шапкой на затылке. Он бежал широкими шагами, то и дело увязая в глубоком снегу.

— Ты что тут стоишь? — крикнул он Микельсону.—: Под шальную пулю лезешь?

Микельсон стоял у куста можжевельника и посылал пули в сторону противника, обстреливающего наш правый фланг. Он видел, как ползли по снегу несколько раненых стрелков из команды подрывников. Остальных не было видно.

«Неужели все погибли?» — пронеслось у него в голове. Но тут он увидел, что стрелки встали из канавы и теперь карабкаются вверх, к рельсам. Их было около десяти.

Микельсон застыл от страха за своих товарищей: противник открыл по ним ураганный огонь. Он боялся, что они не успеют ничего сделать и бронепоезд пройдет по их трупам. Минуты казались часами. Микельсон чувствовал, как по лицу его стекают капли пота.

— Ты что уставился? — услышал он голос Нейланда, который барахтался в снегу неподалеку от него. Но Ми-кельсон продолжал смотреть на насыпь. Он видел, как свалился один стрелок, затем другой. Бронепоезд быстро приближался к тому месту, где находилась, команда подрывников.

И вдруг бронепоезд остановился: один из снарядов попал в паровоз.

Раздалось «ура». Цепи бойцов бросились к бронепоезду. Но неприятельские пули и гранаты заставили их залечь в снегу.

Микельсон тоже устремился вперед и вместе с товарищами кинулся в сугроб. Хотелось пить. Он жадно хватал губами снег. Стало легче, и он начал стрелять. Но тут Микельсон увидел, что с полотна железной дороги скатились все стрелки. Он не мог понять, сами они свалились или их скосили пули. Но вот на рельсах раздался взрыв, и он радостно воскликнул:

— Нейланд, теперь им некуда деваться!

— Кому некуда деваться?

— Ну тем, на бронепоезде!

Да, теперь бронепоезду не уйти. Подбитый, он стоял на рельсах, как открытая мишень, и яростно отстреливался. Так стреляют люди, оставленные на произвол судьбы и потерявшие последнюю надежду на спасение.

Приближался вечер. На поле боя легли сумерки, смешанные с пороховым дымом. Вероятно, поэтому так быстро стемнело. Густой дым долго не рассеивался. Но и в дыму на снегу ярко алела кровь. То здесь, то там черными точками на снежном поле мелькали неподвижные тела стрелков.