Сын президента - Фэй Уэлдон

Мы рассматривали этот вопрос со всех сторон, у нас на Уинкастер-роу, и укоризненно качали головами, спрашивая себя, не следует ли нам хотеть, чтобы нас вообще не было на свете, раз наше бытие зиждется на грехе, и горе, и многих других вещах, которые мы уничтожили бы, если бы могли.

— Сиди спокойно, Оливер, и слушай, — сказала Дженифер, — только не садись слишком близко, чтобы мы не подхватили твой насморк.

— Это аллергический насморк, — сказал Оливер, — он не заразный. О чем пойдет речь?

— Майина фантазия о Хомере и Изабел из третьего номера, — сказала Хоуп.

— Да, одно время ходили слухи, — заметил Оливер, — что отец ребенка вовсе не Хомер, а Дэнди Айвел.

— Майя, — удивленно сказала Хоуп. — Это же неправда?

— Правда, — ответила я.

Хлюп, хлюп. Придется из кожи вон вылезти, чтобы отвлечь Оливера от мыслей о жене и ее любовнике. По воскресеньям, когда она берет к себе детей, она сажает их рядком перед телевизором, а сама уходит в спальню с любовником. Чем хуже она обращается с мальчиками, жалуется Оливер, тем больше они, по-видимому, ее любят. Нет справедливости на свете.

27

Доктор Грегори велел Изабел лечь на блестящую кожаную кушетку. Внизу, на Харли-стрит, сплошным потоком шли машины. Ей больше нравилась его квартира на Сент-Джон-вуд. Там ее невропатия была даже приятна, придавала ей интерес в собственных глазах; здесь, по ассоциации, она чувствовала себя пациенткой, нуждающейся в лечении.

— Я бы предпочла сидеть, — сказала она. — Для чего мне ложиться? Это символизирует мое подчинение?

— Почему вы не хотите лечь? — У доктора Грегори было обыкновение отвечать на вопрос вопросом.

Его кресло стояло у изголовья кушетки, так что она не видела его.

— Вы можете на меня напасть.

— Вы всегда боитесь, что на вас нападут?

— Да.

— Я лично или кто угодно?

— Кто угодно. Что это значит? Что меня мучит чувство вины?

— А оно вас мучит?

— Да.

— Почему?

— Потому что я совершила прелюбодеяние. Это слово звучит слишком мелодраматично? Простите. Его обычно употребляла моя мать, говоря об отце. Твой отец? О, он совершил прелюбодеяние. Словно тем самым он превратился в ничто, в фикцию.

— И теперь вы ощущаете себя фикцией?

— Нет. Я довольна тем, что я сделала.

— Почему вам так срочно понадобилось повидаться со мной? Мне можно звонить только в последние десять минут каждого часа. По-моему, я вам уже говорил об этом.

— Потому что происходит что-то неладное, и я не могу доискаться что. Я не чувствую себя дома в своем доме, я не чувствую Хомера своим мужем.

— Но Джейсона вы чувствуете своим сыном?

— Своим и Дэнди.

В голосе доктора Грегори была улыбка.

— Вы думаете, я все это придумала? — Изабел рассердилась.

— Я думаю, что пока мы не провели еще несколько сеансов, вам следует вести более тихую жизнь. Если у вас возникли фантазии насчет того, кто отец вашего сына, держите их при себе. И держитесь подальше от постелей ваших коллег, если это вам не очень трудно. Не доверяйте своему чувству, будто вы всемогущи — что именно вам суждено спасти мир. Это не так. Психотерапия всколыхивает в человеке множество вещей. В этом ее задача. У невропатов — эмоции и защитные реакции размещены неправильно, как нарушенный узор на выложенном плиткой полу. Плитку надо снять с места, пересортировать, расположить по-новому, чтобы получился правильный узор. Но пока плитка стоит дыбом, ступать следует поосторожней. В этом весь фокус. Похоже, что вы надели огромные сапоги и топали здесь довольно неуклюже, миссис Раст, да еще давали по пути пинка там и сям.

Некоторое время Изабел молчала.

Доктор Грегори тоже.

— Понятно, — наконец сказала она. — Начать с того, что у меня никогда не было настоящего дома, поэтому я теперь думаю, что я не имею на него прав. У меня никогда не было отца, поэтому какая-то часть меня считает, что мне лучше обойтись и без мужа. Вот почему оба они кажутся мне нереальными. Подсознательно я стараюсь избавиться от Хомера. У меня к нему двойственное отношение. Какая-то часть меня чувствует, что я слишком хороша для него, и я пытаюсь его отвергнуть. Я не хочу, чтобы он был отцом Джейсона. Все во мне восстает против этого. Вот я и придумала эту историю про Дэнди. То, что я ее помню, вовсе не значит, что это было на самом деле. Я лежу на кушетке в кабинете психиатра на Харли-стрит, и я совсем-совсем безумна.

— «Безумна», пожалуй, слишком сильное слово, — любезно сказал доктор Грегори.

— Хомер пытался все это мне объяснить, но я не желала и слушать. Я во что бы то ни стало хотела назвать другого отца, и Дэнди Айвел вполне подходил для этой роли.

— Верно. — Доктор Грегори издал короткий звук, принятый ею за смех: что-то вроде «куд-ку» — прерванное на середине кудахтанья.

— Что теперь случится? Иллюзия рассеется? Когда я взгляну на Джейсона, я увижу Хомера, а не Дэнди в его глазах? И когда холодное тело Хомера внедрится в мое, я перестану вспоминать излучаемое Дэнди тепло?

— Хомер кажется вам холодным? — Это, видимо, заинтересовало доктора.

— Если я так сказала, вероятно, да.

— Температура тела одного человека почти не отличается от температуры тела другого. Ваше ощущение чисто субъективно. Бедный Хомер.

— Да, — сказала Изабел, — бедный Хомер.

— Когда вы чувствуете, что на вас находит паранойя, — сказал доктор Грегори, — а именно так называется болезнь, которой вы страдаете, весьма неприятная болезнь, относитесь к ее симптомам так, как вы относитесь к физической боли: ждите, пока они пройдут. А они пройдут.

— Вы меня почти убедили, — сказала Изабел, — только понимаете, другие люди тоже видят у Джейсона сходство с Дэнди Айвелом. Как насчет этого? Я сама это слышала.

— Вам кажется, что слышали, — сказал доктор Грегори. — А это могут быть ваши внутренние голоса в такой форме.

— У меня действительно под глазом синяк?

— О, да. — Снова смех — оборванное кудахтанье.

— И это сделал Хомер?

— Полагаю, что да. Я бы и сам, наверное, вас ударил в подобных обстоятельствах.

— Значит, завтра я, возможно, не смогу вести программу.

— На мой взгляд, — сказал доктор Грегори, отнюдь не сочувственно, — это последняя из ваших забот.

Изабел опять не успела забрать Джейсона вовремя. Когда она подходила к школе, навстречу ей попадались последние матери с детьми. В школе Джейсона не оказалось, ни в раздевалке, ни в классной комнате. В нарастающей панике она металась по пустым классам и коридорам, крича: «Джейсон! Джейсон!», слыша лишь эхо в ответ. Ее сердце застыло от ужаса. Детские рисунки насмехались над ней со стен; незаконченные столбцы цифр — с грифельных досок на партах. В тихой комнате раздавалось лишь сопение морской свинки, участницы программы «я учусь всех любить».