Караул устал (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

Дело не в кошмаре, а в ощущении электричества, которое я испытал в будке. Пятьдесят герц, или сколько там, но электричество определенно на нас повлияло. На меня — точно. Да и Витька признавался, что не всё у него в порядке. Мочиться стал во сне, и мочился года полтора. Такая вот история.

А ведь взрослые работают, и ничего.

Так то взрослые.

И кто сказал, что — ничего? Может, очень даже чего?

С тех пор я без нужды ближе, чем на двадцать шагов, к трансформаторным будкам не приближаюсь. А нужды у меня нет никакой, значит, и вообще не приближаюсь.

В Москве я первые часы чувствую себя, как в той будке. Напряжение прямо разлито в воздухе. И кажется, что сейчас повыпрыгивают скелеты, и утащат вниз, в метро. Это уже другой кошмар, взрослый: метро, полное мертвецов. У меня много кошмаров, увы. Всяких.

Но я с кошмарами борюсь. И небезуспешно, порой проходят недели, прежде чем они возвращаются, кошмары.

Опытным путём я понял, что бороться с кошмарами нужно не ночью, а днём. Хорошо помогает умеренная физическая нагрузка.

И я решил пройтись. Избыть кошмар движением.

Шёл, поглядывал по сторонам, и постепенно вживался в город. А город — в меня. И когда я почти час спустя подходил к Дому На Набережной, чувство напряжения рассеялось. Почти.

В квартире тихо: девочки в издательстве… или на киностудии… или в ЦК комсомола… или ещё где-то, у них день расписан по часам. По минутам не получается: пунктуальность москвичей пока не вполне космическая, но скоро, скоро…

На столике в холле, куда мы обычно кладём свежие газеты, записка: «Чижик, 'Москва», у пальмы, 19.00, парадная, «Матушка».

То есть обед, а по времени ужин намечен в ресторане «Москва», за нашим обычным столиком, и будут приглашенные лица, на которых я должен произвести впечатление своими орденами. Прибыть на «Матушке», то есть на «Волге».

Верно сказал товарищ Крячко: Москва любит подношения. А обед в хорошем ресторане — одна из форм подобных подношений. Обед безупречен с юридической точки зрения, но весьма ценим москвичами. Кажется порой, будто они из голодного края приехали. А главное, засушливого.

Пейте, гости дорогие, не жалко. Лишь бы на пользу.

Мне нужно быть в ЦеКа комсомола в четырнадцать ровно. Времени достаточно и отдохнуть с дороги, и привести себя в порядок. Этим я и занялся. И в назначенное время был свежеотпечатанным червонцем: в костюме без единой морщинки, и благоухал достатком. Французским одеколоном.

ЦеКа комсомола, да и сама Москва излишней скромности не любит, скромность она оставила провинции. «Скромность должна быть скромной» — вот лозунг Москвы. То есть скромность не должна лезть в первые ряды, да и во вторые тоже.

Потому я надел классический английский костюм, в котором и в ЦеКа не стыдно пойти, и в ресторан, и в цирк. И остальное тоже под стать костюму. Гармонично оделся. Любо-дорого глядеть. И, действительно, недёшево. Видел бы меня сейчас Крячко, пожалуй, спросил бы, как меня зовут.

И за пять минут до назначенного срока заехал на стоянку автомобилей ЦеКа. «Парковка запрещена! Только для служебного транспорта!»

Никто и не покушался на парковку. Две Волги «Газ — 21» и одна — «Газ — 24», вот и весь парк. А поместилось бы машин тридцать. Ничего, задел на будущее.

Принял меня Лев Баланян, серый кардинал нынешнего комсомола. Принял тепло и сердечно, вышел из-за стола, пожал руку, и отметил, что я точен, как король.

— Да вы, Михаил Владленович, и есть король. Шахматный.

— Я, Лев Семёнович, предпочитаю титул «чемпион», а королям место на шахматной доске, и только.

— Это верный, это правильный подход, — и несколько минут шел разговор о моей подготовке к матчу с Карповым. Что, да как, и не нуждаюсь ли я в помощи?

Я отвечал, как положено: что всё идет по тщательно разработанному советской наукой плану, что к матчу я подойду в хорошей форме, что поддержка, оказываемая мне комсомолом, превосходит все ожидания, и потому я могу только заверить, что приложу все силы, и ни граммом меньше! Да, я такой! Смелый и умелый!

Говорил я это, конечно, другими словами, но смысл был тот же. Он всегда тот же: в ответ на отеческую заботу ничего не пожалею, чтобы оправдать.

— А как вы относитесь к водочке, коньячку? — вдруг спросил Лев Семёнович. — Вообще к спиртным напиткам? Пиву, вину?

— Виски, кальвадосу, джину, сакэ, бурбону, бренди, текиле? — проявил осведомленность я. Он что, хочет предложить по пятьдесят? Или сразу уж по сто?

— Да, к алкоголю.

— Во время матча пить нельзя, — процитировал я Владимира Семёновича. — Открою секрет: и перед матчем пить не стоит. Сбивает прицел. А поскольку у меня если не матч, то турнир, непрерывно, один за другим, спортивный режим не позволяет завязывать близкие знакомства со спиртными напитками, уж не обессудьте. Честь шахматной короны, знаете ли.

Лев Семёнович нисколько не расстроился.

— Это хорошо, — сказал он, — это замечательно. Я слежу за вашими публикациями, эффективное мышление, и всё, ему присущее. Трезвость — вот чего не хватает нашему обществу. Скажу больше — культ трезвости, вот лозунг дня, и даже не дня, а ближайших лет. Лозунг для молодого поколения. Мы и старшее поколение не обойдём вниманием, но мы, молодежь — самая удачная точка приложения борьбы за трезвость.

Учитывая, что Льву Семёновичу недавно исполнилось пятьдесят, «мы, молодёжь» звучало обнадеживающе. Значит, по дороге молодости я не дошёл и до середины, что радует.

А вот «борьба за трезвость» меня озадачила. Немного.

— Принято решение — на самом верху! — что комсомол должен возглавить борьбу за трезвость во всесоюзном, так сказать, масштабе, — и Баланян посмотрел наверх. Как накануне Крячко. Но в вагоне вверху было устройство принудительной вентиляции, а здесь — плафон в виде матового шара, и только.

— Возглавить, — это хорошо, — нейтрально ответил я.

— А мы, комсомол, хотим поручить это дело вам, Михаил Владленович.

— Мне?

— Именно вам. Кому возглавить движение за трезвость, как не Михаилу Чижику, чемпиону мира, композитору, врачу, Герою Советского Союза, и убежденному трезвеннику, много лет пропагандирующему эффективное мышление среди молодежи!

Ага, ага, ага.

Я чувствовал себя писателем-орденоносцем, рассчитывающим возглавить Союз Писателей, а ему вдруг сватают литературный кружок в Рамонской средней школе номер два. Школу номер один отдадут более толковому товарищу.

Ничего. Волга начинается с небольшого ручейка, а потом…

— Польщен оказанным доверием, но истина в деталях. Кто конкретно предложил мою кандидатуру?

— Это коллективное решение.

— Не хотите говорить — не нужно. Узнаю сам. Да и не в персоналиях дело. Прежде, чем принять решение, мне нужно ознакомиться с уставными документами. Узнать задачи движения, допустимые методы, бюджет, источники финансирования…

— О финансировании, Михаил Владленович, не вам беспокоиться.

— Не мне беспокоиться — не мне и возглавлять. Свадебным генералом не буду.

— Я в том смысле, что с вашими деньгами…

Понятно. Родилась идея создать общество трезвости на деньги Чижика. Зашумело в голове, покатился по траве.

— Я, Лев Семёнович, не путаю свою шерсть с государственной. Ни в ту, ни в другую сторону. Значит, финансирования нет? Ну, на нет и ответа нет. У вас всё, я могу идти? Режим, понимаете ли…

— Погодите, погодите, что вы сразу «нет и нет»? Вопрос прорабатывается, и нам важно ваше мнение, ваши советы…

— Я уверен, что у комсомола, тем более, у партии есть опытные, знающие, добросовестные специалисты, которые в общественных организациях разбираются несравненно лучше, чем я. Это первое. Вплотную заняться этим вопросом я смогу не ранее, чем сыграю матч с Карповым, это второе. Так что если дело спешное, возьмите кого-нибудь другого. Космонавта, сталевара, хоккеиста, у нас много замечательных людей.

— Дело спешное, но до вашей победы подождет, — примирительно сказал Баланян. — Обдумайте, взвесьте, посоветуйтесь с близкими… Дело очень, очень важное, нужное и перспективное.