Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я лично вам не могу, не умею сказать, чем вам жить и где помимо нервов находить красоту жизни, но я уверена, я верую, что есть такие люди, которые это знают, – не сдавалась Ираида Львовна.
– Я знаю человека, – медленно начал Леонид Львович, – одну женщину, у которой каждый взор, каждое движение мизинца – чистейшая красота, малейший поступок которой – истинное благородство и прелесть, которая горит и вдохновляет и которая, между тем, лишена всяческой болезненности и всегда знает, как никто, что ей нужно.
После короткого молчания, наступившего вслед за речью Леонида Львовича, раздался голос Лелечки, стоявшей у балконной решетки:
– Мы тоже знаем это совершенство; если хочешь, я тебе объясню, в чем секрет этого колдовства: вероятно, она любит; тогда, конечно, все в человеке прекрасно и определенно, независимо от того, нервен он или нет; не думай, что я свожу какие-то счеты, я совершенно отвлеченно объясняю. Когда человеком руководит любовь, он всегда знает, что надо делать, и всегда все выходит прекрасным.
– Ты, может быть, и права, и наверное это так, – отнеслась Ираида Львовна, – но дело в том, что о любви-то каждый имеет совершенно различное понятие. Ведь собачью свадьбу, если хочешь, можно назвать любовью, и определенность она, пожалуй, диктует, но такая ли это определенность, на которой можно строить жизнь?
– Ну, милая Ираида, ну кто же не знает, что такое любовь?
Лелечка, будто не слыша возражений, продолжала:
– И мы ничего не строим навсегда… Мы всегда странствуем… Мы всегда плавающие.
– Да, да… но плавающие, это те, у кого есть рулевой, а если ты, обхватив склизкое бревно, носишься по морю, какое же это плавание?
– Наш рулевой – любовь, о которой не может быть двух мнений.
Ираида Львовна сомнительно покачала головой и, чтоб прекратить слишком горячий разговор шуткой, сказала:
– Мы так рассуждаем, будто платоновские греки на пиру… но тогда нервов не знали и запальчивости тоже… А теперь я предлагаю – пойдемте в гостиную и пусть кто-нибудь сыграет самые любовные страницы, какие он только знает в музыке. – Вскоре из окон раздались слабые звуки старого Эраровского инструмента, а Лаврик, подойдя к Полине, оставшейся на террасе, тихо сказал:
– Как этот разговор совпадает с тем, что я думал весь сегодняшний день… Невозможно жить без красоты, а красоту дает любовь…
Полина помолчала, и потом, не оборачиваясь, произнесла просто, почти практически:
– Приходите завтра в лес после завтрака, там мы и поговорим.
Но на следующий день им не пришлось свидеться, так как жаркие дни сменились неожиданным дождем, обещавшим продлиться с неделю.
Сидя поневоле дома, обитатели «Затонов» нимало от этого не сблизились, а наоборот, даже как-то будто разъединились слегка.
Почти все время они не выходили из своих помещений, видясь только за общей едой, да по вечерам, сидя на балконе и слушая, как теплый дождь стекал с мокрых деревьев.
Занятия их были все те же: Ираида Львовна вела несложное хозяйство, Лаврик готовился к экзаменам, Орест Германович писал какую-то большую повесть, Леонид Львович получал каждый день длинные письма, на которые он отвечал неукоснительно, а Полина и Елена Александровна в своей комнате вели непрерывные беседы, содержание которых было неизвестно, но которые, во всяком случае, не вносили успокоения в их сердца. Ничто не говорило о мире и спокойствии, между тем не было похоже, что готовится, назревает очищающая воздух катастрофа. А все как-то ползло по швам, кисло и вяло разваливаясь.
И мелкий трепет был не трепетом восторга или предчувствия, а полусонным содроганием раздавленной ящерицы. Так что, действительно, можно было понять Полину, которая томилась по грому и молнии, но если они и могли произойти, то совсем с другой стороны и не такого сорта, как их гадала Полина Аркадьевна.
Как-то проходя по полутемной от сумерек гостиной, Полина Аркадьевна застала там Лаврика, уныло игравшего что-то на Эраре.
– Скучаете, мой друг? Можно вас послушать, я не помешаю?
– Пожалуйста… Вы мне нисколько не помешаете, но слушать, по правде сказать, нечего… я так, одним пальцем подбираю.
– Отчего же вы не учитесь?
– Да, я и буду учиться играть для себя, таких-то планов у меня много.
– А каких же у вас нет?
– Интересных.
Полина помолчала в темноте, меж тем как Лаврик не переставал оживлять дребезжавшие струны.
– Это от дождя нашло на всех такое уныние, а помните, Лаврик, мы с вами хотели еще поговорить! Я тогда смеялась над обстоятельствами… Конечно, если пожелать крепко, то их нет, не существует, но мы слабы, и желания у нас коротенькие, потому и дождь может служить помехой… Это глупо, конечно, но уж такие мы несовершенные люди…
– Где уж тут думать о совершенстве! Дай Бог, чтобы сколь-нибудь жизнь была похожа на жизнь.
– Вы говорите малодушно… Все это в нашей власти.
– Не всегда!
– Нет, всегда.
И потом, выйдя из темного угла и положив руки на Лавриковы плечи, Полина как-то дохнула в ухо своему собеседнику:
– Вы все еще любите Елену Александровну?
– Нет, – еле слышно ответил тот, – но я никого не люблю.
– Возможно ли? – тихо, но взволнованно продолжала Полина, – но это пройдет, это пройдет… Не правда ли? Это не может быть иначе! Я вас уверяю в этом, поверьте! – и в темноте она стала гладить его руки, шею и плечи, близко наклоняя к нему пахнущее пудрой лицо.
– Нет, Полина Аркадьевна, это так же невозможно, так же невероятно, как если бы завтра вдруг настала жара, и сейчас светила луна… – еще долго не взойдет мое солнце.
– Милый, милый! пусть солнца завтра не будет и луны теперь нет, а полюбите вы скоро!
И она, наклонившись еще ближе, сама поцеловала его. Лаврик не поспел еще ничего сказать, потому что в эту минуту в комнату вошла Ираида Львовна, неся в руках лампу с зеленым абажуром. Остановившись на пороге и подняв лампу выше головы, она сказала:
– Ах, это Лаврик и Полина… А я думала, кто это здесь шепчется?
– Да, это мы, – ответила Полина спокойно, – а вы кого-нибудь искали?
– Нет, я никого особенно не искала… пора чай пить, – и помолчав, Ираида Львовна прибавила безразличным
