Чтобы люди помнили - Федор Раззаков

29 апреля 1965 года в «Комсомольской правде» появилась статья Бернеса «Парадоксы успеха». И хотя в этой статье он на судьбу свою не жаловался, однако знающие люди между строк угадывали тоску, которая сжигала артиста. Бернес откровенно сетовал на то, что никто в нашей стране не планирует занятость актёров.

Интересные воспоминания о Бернесе оставил в своей книге известный в те годы конферансье П. Леонидов. Вот что он пишет:

«Конкурент Лёди (Утёсова) по безголосости, Бернес опережал его по обаянию и популярности… Он любил говаривать: „Голоса у меня нет, но зато — мозги“. Обладая потрясающим актёрским обаянием, Бернес, в сущности, всю свою жизнь так на нём и „ехал“. У него, кроме свирепого самолюбия, не было ничего от большого актёра: не было любви взахлёб к ролям сыгранным, не было недостижимой, через всю жизнь, мечты о ролях несыгранных, не было в нём ничего значительного, исключая обаяния. Но был он бизнесменом и гордился этим. Обожал „делать дела“. Ручаюсь, что не было, нет и не будет в этой стране человека, который сумел бы выманить, выпросить, выторговать, а после втридорога перепродать столько легковых автомашин, сколько их „достал“ и „загнал“ Бернес. А его многолетние торговые связи с Югославией! Он торговал с этой страной почти как государственное учреждение. Дважды в год выезжал в Белград туристом и притаскивал оттуда по полвагона шмотья, а все югославы, приезжавшие в Москву, знали, куда надо пойти, чтобы получить советских денег вдосталь и не по грабительскому курсу Госбанка СССР. Уголовные статьи о спекуляции к нему отношения не имели. Всё ему прощалось, как впоследствии Магомаеву и Сличенко, только надо помнить: Бернесу его коммерческие дела прощались и при Сталине, но не с Югославией, конечно.

Был он шансонье божьей милостью. Самым большим в СССР. И, пожалуй, неповторимым… Окончательно и до его смерти подружились мы с ним после двух ссор, а надо сказать, что человек он был, мягко говоря, тяжёлый, но всё перекрывало обаяние. Первая ссора произошла у нас с ним на почве ансамбля: он, не служа в Мосэстраде, получил от Барзиловича (директор Москонцерта) право на собственный ансамбль, но, так как Марк часто снимался в кино, его музыканты месяцами сидели без зарплаты, и вот однажды я взял его ансамбль и отправил на гастроли. А тут возьми и заявись со съёмок Марк. Узнал, что ансамбль отправлен мной на гастроли, и поднял скандал. Скандал совпал во времени с заседанием коллегии Министерства культуры СССР, и вот Бернес, с которым мы в то время были друзьями „не разлей вода“, облил меня грязью на коллегии. Благо Фурцева знала цену человеку-Бернесу и хорошо относилась ко мне, а не то — быть бы беде. Вторая ссора была тоже некрасивой: Марк уговорил меня организовать ему пополам с покойным Огнивцевым из Большого театра ряд „левых“ концертов по Московской области. Тут надо сказать, что слыл Марк очень мнительным. Каждую минуту норовил посчитать пульс, хотя сердце у него было, как у быка… И вот на концерте в Электростали вдруг, сосчитав пульс, когда у зрителей в зале были оторваны корешки билетов — левых, Марк заявил, что выступать не будет. А зритель пришёл только на него — Огнивцев был для них всего лишь приложением, не больше. Бернес надел пальто и пошёл к выходу. Дело становилось угрожающим, запахло уголовным преследованием для Огнивцева, директора клуба, музыкантов и для меня. Уговоры не помогали, Марк упрямо продвигался к выходу. Тогда я встал перед дверью и сказал, что, если он немедленно не снимет пальто и не пойдёт выступать, я не стану ждать, когда зрители приведут милицию, а сам пойду и расскажу всё. Естественно, я не собирался этого делать, но Марк испугался. Остался, выступил, но мы долго не разговаривали. Через полгода встретились в Новосибирске, помирились и больше до его смерти не ссорились…»

В 1956 году с Бернесом познакомился поэт Константин Ваншенкин. Вот что написал он о своих встречах с певцом много лет спустя: «У Бернеса была страстная любовь к технике: к проигрывателям, магнитофонам, приёмникам. Всё это у него было высшего уровня, соответственно содержалось и работало: он и здесь органически не выносил никаких поблажек и халтуры. И автомобиль был у него всегда в лучшем виде. Именно он впервые с наивной гордостью продемонстрировал мне опрыскиватель — фонтанчики, моющие на ходу ветровое стекло. Из одной зарубежной поездки он привёз мелодичную, звучную сирену и установил на своей машине вместе с нашим сигналом. Иногда он пускал её в ход и радовался, как ребёнок, когда разом озирались по сторонам изумлённые водители».

А вот что вспоминает о своём муже Л. Бернес-Бодрова:

«Марк любил умных людей. Но обширного круга не было. Приходили Френкель, Колмановский, Кармен, Фрез… Здесь они и работали…

С Утёсовым они были знакомы, но к Марку он относился несколько свысока. Утёсов не терпел соперника, он хотел быть единственным…

Не могу сказать, что Марк близок был с Евтушенко, но Женя тоже бывал у нас. Песня „Хотят ли русские войны?“ создавалась здесь. И „На смерть Кеннеди“, которую потом запретил Хрущёв, — в этом же кабинете. Как-то позвонил Володя Высоцкий: „Марк Наумович, хочу к вам зайти“. Сидел часа два и пел. В то время он выступал нечасто и предложил Бернесу исполнять его, Володины, песни. Марку он очень нравился, и стихи нравились. Он предложил показать их композитору. На что Володя ответил: „Нет“. Но одну песню „На братских могилах не ставят крестов“ Бернес всё же спел… Теперь из тех, кто был близок Марку, остался только Костя Ваншенкин…

„Журавли“ создавались уже на моих глазах. Из стихов об аварском народе Бернес сделал песню, близкую каждому человеку…

А в самых верхах, в правительстве, Марка не понимали. Его называли „микрофонным“ певцом — считалось, что нужен сильный голос. У него была ставка не певца, а „разговорника“ — 15 рублей 50 копеек за выступление…

Он не был ни в одной киноделегации, и вообще его не приглашали за границу. Он не лез никуда и был неудобным, принципиальным человеком. Он мог запросто сказать какому-нибудь чину: „Это враньё“. Любому. Ему было всё равно. Прямо в глаза. Многие его за эту прямоту не любили. Он требовал нормального отношения к работе. С ним было трудно работать. Однажды был жуткий случай. Мы отправились в дальнюю поездку за 60 километров от областного центра. Мало того, что мы опоздали из-за поломки машины, я забыла белую рубашку Марка. Это был такой яростный крик!.. Одному из музыкантов пришлось снять с себя рубашку и отдать Бернесу…»

В 1966 году режиссёр Владимир Мотыль пригласил Бернеса на эпизодическую роль — полковника Караваева — в свой фильм «Женя, Женечка и „катюша“». Фильм имел огромный успех у зрителей, однако критика приняла его прохладно. Про роль Бернеса Л. Рыбак писал: «То, что Бернесу досталась на прощание с кинематографом такая роль, очень обидно. Добрыми намерениями было продиктовано желание напомнить о славном пути, который прошёл артист. Но, взявшись за экранное воскрешение дорогого образа, авторы фильма не помогли актёру вернуться в круг прежних героев или расширить этот круг. Связали его неисполнимым желанием: „Мне бы лет двадцать сбросить…“ — будто и впрямь нет к прошлому возврата. Какая несправедливая, какая безжалостная роль!»