Труп на английской лужайке - Юлия Алейникова

– Спасибо. Миледи? – обратился инспектор к сидящей в кресле Виктории.

Ее идеально уложенные платиновые волосы переливались под лучами льющегося из окна солнечного света. Открытые правильные черты лица были красивы, но как-то скучны, в них не хватало изюминки, как и во всем ее облике. Статная фигура и прямой безупречный нос навевали воспоминания о римских или греческих скульптурах. Инспектор, несомненно, восхищался леди Апон-Тайн, как и все в графстве, но насколько больше жизни и привлекательности было в рыжеволосой и непредсказуемой мисс Кендал. На этой романтической ноте инспектор встряхнулся и вернул себя к допросу.

– Я отправилась к себе в половине одиннадцатого, немного почитала и легла спать. Встала в половине восьмого, позавтракала и поехала в Брандон. У меня была назначена встреча в банке, – четко, сухо, по-деловому отрапортовала Виктория.

– Благодарю вас, – кивнул инспектор. – Прошу вас, молодые люди. – Инспектор Хоггарт взглянул на молодого графа и его русскую невесту. Он уже слышал, что они вдвоем ездили на какую-то вечеринку и вернулись домой вместе.

– Мы уехали в гости около семи часов вечера. Ездили в Йорк, – ответил Джон, сидящий рядом с Вероникой на одном из диванов. – Вернулись поздно. Думаю, не раньше трех. Никого не встретили и прошли прямо к себе. До утра из комнаты не выходили.

Инспектор сухо кивнул. Узнать что-либо от влюбленных голубков он не рассчитывал. Похоже, эти двое вообще ничего, кроме себя, не замечали. Особенно парень. Случись в Гарте извержение вулкана – он и ухом не поведет, если только пеплом не запорошит глаза ненаглядной невесте. Безнадежно.

Глядя на влюбленную парочку, дружно держащуюся за руки, он вдруг невольно вздохнул, а мысли его совершенно несвоевременно унесли прочь из Гарта к небольшому коттеджу деревенского почтальона, возле которого он так бездарно провел вчерашний вечер.

Все утро инспектор был мучим непреодолимым желанием позвонить мисс Кендал и узнать, где она пропадала вчера. И невозможность сделать это ужасно его терзала. Инспектор, краснея от стыда, вынужден был признаться себе, что страшно ревнует. Вряд ли одинокая девушка отправилась бы куда-то на ночь глядя без надежного провожатого. Местный паб он вчера проверил. Этот факт был так же постыден, как и ревность. На что еще он готов пойти ради рыжеволосой загадочной красавицы?

К сожалению, в силу известных причин телефонные звонки предмету его бурного интереса отпадали. Он готов был использовать почтальона в качестве переводчика, но того уже не было дома. И сейчас, ведя важный допрос, инспектор втайне мечтал поскорее отделаться от служебных обязанностей и по пути в участок попытаться встретиться с Джулз. Инспектор протяжно вздохнул, вызвав недоуменные взгляды собравшихся, и продолжил допрос.

– Мистер Янг, – обратился он к следующему из присутствующих, но тут у мистера Янга зазвонил телефон.

Стив Янг с удивлением взглянул на дисплей и, заметив любопытные взгляды окружающих, сдержанно проговорил:

– Да? – Лицо его ничего не выражало, и все тактично отвернулись. – Нет, ничего страшного. Не стоит ничего предпринимать, – после некоторой паузы проговорил он. – Да, мы действительно хорошо знакомы. – Снова пауза. – Всего хорошего. Благодарю за звонок.

И он вопросительно взглянул на инспектора.

– Мистер Янг, расскажите, как вы провели сегодняшнюю ночь.

– Я был на концерте в Дареме. Приехал туда сам. Около десяти. Может, чуть позже. Уехал из клуба в начале второго и сразу отправился домой. В холле никого не встретил. Прошел сразу к себе. Немного почитал и лег спать. Все.

– Благодарю. Мистер Кук.

Лицо инспектора обратилось к историку, скромно жавшемуся на краешке кресла в стороне от остальной компании. Выглядел он бледным и напряженным. Невысокого роста, темноволосый и худощавый, он сидел, скрестив ноги под креслом, вжав голову в плечи и засунув руки в карманы длинного свободного жакета. Похож он был на напуганного взъерошенного воробья. И явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Нервозность историка была непонятна. Разве что у него имелись собственные причины для волнения.

– Я работал допоздна. Около одиннадцати ушел к себе. Больше не выходил.

Инспектор кивнул. У него в офисе лежал план дворца. Около четырехсот комнат. Не один десяток лестниц, коридоров, дверей, ведущих на улицу, в крайнем случае дом всегда можно покинуть, воспользовавшись окном. Каждый из якобы «мирно» спящих жителей Гарта мог спокойно оставить собственные апартаменты и беспрепятственно выйти в парк. И так же вернуться, никем не замеченным. Будем надеяться, на трупе остались какие-то улики, или участок вокруг трупа поможет что-то прояснить. Иногда самая несущественная деталь дает ключ к раскрытию всего преступления. Инспектор взглянул на часы, они показывали начало третьего.

Все утро он просидел на совещании у начальства, потом отправился в Гарт. Ни минуты на личную жизнь! Надо как можно скорее сворачиваться и ехать в деревню. Не то Джулз снова куда-нибудь ускользнет. Эта проблема занимала его куда больше, чем следовало бы. Инспектор взглянул на подозреваемых и поднялся.

Глава 31

Поспешил

Сэр Патрик, маркиз Аннандейл, брел по залитому луной парку. Он любил лето. Эта любовь была лишена лирических отступлений. Просто летом было тепло. И даже старый сырой дом становился менее мрачным и отвратительным.

Последнее время сэра Патрика стали посещать странные видения. Даже не видения, а… Он боялся произносить это, но то, что с ним происходило в последнее время, больше всего напоминало признаки надвигающегося безумия.

Всю свою жизнь он считал себя скептиком и циником. Такая жизненная позиция его вполне устраивала, к тому же казалась изысканно утонченной. Но нищему трудно сохранять утонченность, цинизм превращается в озлобленность, а скептицизм в безнадежность. Он попал в капкан собственного глупого заносчивого высокомерия. Лет пятнадцать-двадцать назад, когда закончились последние средства, он мог воспользоваться предложениями немногих друзей и найти работу. Или продать поместье, сдать его в аренду, да мало ли существует способов удержаться на плаву. Но он впал в какое-то ожесточенное упрямство, словно решил наказать своих более успешных приятелей видом собственных бедствий. Разыграв перед ними драму нищеты и падшего величия. Идиотская затея. Он просто растерял всех друзей. Остался только Ник. Всем быстро наскучили его вызывающее поведение, злобные, завистливые выпады, убогое ерничанье.

Ник единственный относился к нему с ангельским терпением. И вскоре сэр Патрик превратился во что-то среднее между придворным шутом и приживалой при дворе великолепного и неотразимого соседа, могущественного соседа, сюзерена. Он быстро сжился с этой ролью и, к собственному удивлению, даже находил в ней некоторое удовольствие. Но не это сводило его с ума.

Дом. Дом, из-за которого он потерял большую часть своих средств, который он пытался сохранить, движимый аристократической гордостью и высокомерным снобизмом. Дом, который был причиной и свидетелем его падения, вдруг ополчился на него.

Хелиат-Хаус, ветхий и опустившийся, как и его хозяин, вдруг объявил ему войну. Он стал душить его по ночам, окутывая зловонным туманом, полным шорохов и звуков. Призраки не давали ему заснуть, набрасываясь на него, словно стая падальщиков, стоило ему сомкнуть веки. Когда он бодрствовал, дом глядел на него темными пустыми пятнами, заменившими картины и гобелены. Сэр Патрик стал думать, что дом решил выжить его, избавиться от своего жалкого, никчемного обитателя. Спастись и вернуть себе былое величие или погибнуть отмщенным, сведя с ума и отправив в могилу виновника своих бед.

Сэр Патрик стал бояться его. Особенно страшно ему становилось по ночам. И теперь, обессиленный, озлобленный и напуганный, он бродил ночами по Гарту, стараясь держаться подальше от мертвых слепых окон-глаз Хелиат-Хауса. Впрочем, они не были мертвыми, в том-то все и дело.

Даже здесь, среди ухоженных лужаек и изящных павильонов Гарта, сэр Патрик чувствовал спиной ледяное дыхание, настигающее его сквозь ночную тьму и густую рощу, раскинувшуюся между двумя поместьями.

Он ужасно устал и надеялся сегодня вздремнуть, устроившись на старой парусине в лодочном сарае. Теперь он часто здесь ночевал, окончательно превратившись в бездомного нищего бродягу.

И хотя сэр Патрик все еще оставался собой и при свете дня возвращался под сень своих предков, и злобно смеялся над жалкими попытками этой древней развалюхи извести его, но все же с каждым днем страх перед домом все увеличивался. Вселяя не только безумие в его одичавшую одинокую душу, но холодный щемящий страх. Дикий и суеверный. А это было еще страшнее. Теперь он все время прислушивался к себе и своим мыслям, то и дело впадая в мрачную задумчивость, замолкая на полуфразе, глядя перед собой пустыми, мертвыми глазами.