Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб

Ки УВИДЕЛА. Вандиен был без плаща и стоял нагнувшись, склонив голову, так что видна была шея, обычно закрытая длинными волосами. И Ки рассмотрела маленькую, почти незаметную метку. На шее у Вандиена были выколоты РАСКИНУТЫЕ СИНИЕ КРЫЛЬЯ…

Сердце Ки превратилось в комок холодного льда. Вандиен же, выпрямившись, удивился ее окаменевшему взгляду. Приписав его совершенно иным причинам, он опустил глаза и смущенно переступил по полу босыми ногами.

— Со мной всегда так, когда устану, — проговорил он тихо. — Начинаю вспоминать всякое разное… такое, что меня мучит. А если еще и другие заговаривают о том же, начинаю рычать на людей. Начинаю в каждом слове выискивать какие-то обиды и забываю, что за гостеприимство платят добром… по крайней мере, вежливым обхождением…

Он стоял перед ней и, казалось, чего-то ждал. Ки смотрела на него в полной растерянности. Спросить, что означает татуировка у него на загривке?.. Или?.. Мало ли что могло ей примерещиться в неверном свете мерцающего огарка. Может, это вовсе и не татуировка, а вообще родинка. Из-за родинки подозревать человека и обвинять его неведомо в чем?.. Здравый смысл боролся в ней с опасениями и страхом. Но Вандиен по-прежнему стоял перед ней, ожидая. И, в конце концов, верх взяла та самая вежливость.

— Оба мы устали, — буркнула Ки.

Этих слов хватило вполне. Вандиен вздохнул, а Ки задула свечу. Оба опять испытали неловкость, заползая под одно одеяло. На сей раз, правда, неловкость Ки была щедро разбавлена тревогой и страхом, но если Вандиен что и заметил, то вида не подал. Он растянулся рядом с Ки во всю длину, постаравшись, впрочем, избежать случайного прикосновения. И лежал неподвижно и молча, если не считать единственного приступа кашля. Ки, однако, по-прежнему не отпускала тревога. Она со страхом прислушивалась к каждому шороху тюфяка. А потом разозлилась. Ей до тошноты надоели одолевавшие ее страхи. Мало того, что она целый день следила за небом и ждала смерти. Ей что, предстояло следить по ночам за лежавшим подле нее мужчиной — а вдруг он окажется прислужником гарпий, орудием их мести?.. Поживем — увидим, твердо осадила себя Ки. Еще не хватало, чтобы из-за ее поспешности пострадал ни в чем не повинный человек. Во второй раз она подобного не допустит…

…Но чего только она не отдала бы за то, чтобы ЗНАТЬ. Чтобы кончилось ожидание, чтобы поскорее сойтись лицом к липу с гарпией, кружащейся в вышине. Узнать, что же он такое, этот человек подле нее. Так нет же. Надо ждать. Ожидание всю жизнь было для нее самым тяжелым испытанием. Взять хоть те последние несколько дней в Арфистовом Броде. Несколько дней длиной в целую жизнь. Право же, они состарили ее куда больше, чем несколько лет странствий со Свеном…

…Короткий нож медленно вгрызался в жилистый стебель. Похоже, его снова пора было точить. Плохонькое орудие, едва подходившее даже для подобной работы… Уф-ф! Наконец-то. Ки присела на корточки и обхватила руками крупный оранжевый фрукт. Подняв его и бережно обходя растения, на которых еще зрели плоды, Ки потащила тяжелую сочную шишку к разбитой дороге, извивавшейся по полю. И там положила на кучу других таких же. Ки постояла некоторое время, упираясь руками в поясницу и выгибая натруженную спину. Зеленые горбы окрестных холмов мало-помалу желтели. На листьях берез одна за другой возникали желтые прожилки. Совсем уже скоро нальется багрянцем ольха… Лето отгорало, и в песне деревьев-арф все отчетливей слышались печальные ноты. А может, причиной всему был постоянный звон в ушах, от которого Ки по-прежнему не могла избавиться?..

Ки возвратилась на грядку и, нагнувшись, принялась отпиливать от стебля очередной вызревший фрукт. Так вот, стало быть, какова оседлая жизнь, с горечью думалось ей. Теперь она знала цену всем этим словам насчет кровной связи с землей. С некоторым отчаянием Ки подумала о своем фургоне, зараставшем пылью в сарае. Все ее существо так и рвалось в дорогу. Скоро, уже совсем скоро, пообещала она себе и тут же подумала, не очередная ли это отговорка. Скоро…

Новый поход к дороге. Еще один фрукт поверх кучи других. Ки работала в одиночку. Время, прошедшее со дня Обряда, так и не сделало ее членом семьи. Как и прежде, полным-полно было таких, кто не желал верить, что виной несчастья было лишь ее невежество, но отнюдь не злой умысел. Сколько бы ни говорила ей Кора, что все, мол, образуется, что все совсем не так скверно, как им показалось вначале, — Ки знала: она непоправимо разрушила их идеалы, сбросила с пьедестала их божков, их кумиров, и кое-кто до гробовой доски не сможет этого ей простить.

А что было на уме у самой Коры?.. Еще одна загадка.

Почему она стремилась любыми способами удержать Ки и из кожи вон лезла, стараясь облегчить ей жизнь?.. Что ж, Ки без ложной скромности понимала, что работница она, каких мало. В одиночку заканчивала убирать целое поле, а ведь поначалу Руфус собирался поставить сюда аж троих. Ки справилась с ним одна, причем всего за день. Нет, дело было не в работе. Напрашивался другой ответ, попроще: Кора не лгала, говоря, что любит ее. И только поэтому хотела, чтобы она осталась. Ки крякнула от натуги, поднимая очередную спелую шишку. Будем надеяться, дело не в привязанности Коры. А то, если дело так и дальше пойдет, она меня вообще никогда не отпустит. А я так хочу в дорогу. Скорее в дорогу. Здесь, в этих полях, даже и не вспомнишь как следует Свена и малышей, не обманешь себя, не притворишься, будто они по-прежнему здесь, рядом. Они — там, где ее фургон, они — у ее костра на исходе долгого дня. И Ки горевала оттого, что ей мешали о них горевать. И Кора отлично это понимала. Она то и дело подходила к Ки, молча склонявшейся над какой-нибудь работой, и подталкивала ее локтем, а то легонько встряхивала за плечо.

— Отпусти их, — говорила она умоляющим тоном, и глаза глядели печально.

— У нас тут не принято даже упоминать вслух об ушедших, чтобы не призывать их души назад из лучших миров. А то, что делаешь ты, — еще хуже упоминания. Ты их попросту держишь подле себя и нипочем не хочешь отпустить. Обряд не освободил их, Ки, и ты должна сделать это сама. Отпусти их, девочка, отпусти! И живи, как живому человеку положено…

После чего Кора всегда поспешно удалялась, как обычно, разрываясь между тысячей одновременных дел. Ки про себя завидовала ее вечной занятости