Византийская тьма - Александр Говоров

«Ипа!» — шепнула она, непроизвольно подумав, что ведь придется как-то мужа звать в интимной обстановке. «Ипа» — это уменьшительное от «гиппос» — конь, на простонародном диалекте.

И он услышал ее и тоже скосил взгляд вниз, пытаясь взглянуть ей в лицо. Но тотчас послышалось шипение этериарха, ответственного за церемонии: «Всесветлый, не шевелитесь, все римляне смотрят только на вас…»

И еще один знаменательный разговор состоялся в притворе церкви Косьмы и Дамиана, в колоннаде среди почетных гостей обручения. Там присутствовал великолепный, похожий на дебелую женщину венецианец Альдобрандини, который пылко рукоплескал на все показываемые чудеса византийской церемониймейстерской школы. К нему подошел генуэзец, оружейник де Колон, тот самый, которого Денис прозвал «старший предок Колумба», и венецианец воскликнул, пожимая ему руку:

— О мадонна! Какой блеск, какая выдумка! Если б так было здесь во всем! Вы знаете, я вчера осматривал их оборонительные укрепления возле Золотых Ворот…

— Ваше превосходительство, вы же знаете суждение великого Фридриха Барбароссы: в Византии сосредоточены две трети всех богатств мира, тогда как на все другие страны — на нас, на вас, в совокупности, только одна треть. А по какому праву?

— И поэтому вы, итальянец, служите тем двум третям мира?

— Служил, ваше превосходительство… Но всему приходит конец. И пусть знают западные монархи — здесь вся сила, как говорится, ушла в песок. Все гнило, все шатко — приходите, возьмете все голыми руками.

— К сожалению, западные монархи занимаются выяснением отношений вокруг какого-нибудь торфяного болотца на берегу Атлантического океана… Но это изменится скоро. Мне очень хорошо говорил о вас синьор генуэзский резидент.

Сутулый старший предок Колумба с благодарностью раскланялся, они отошли вглубь и заговорили о каких-то суперважных вещах.

— Пора, пора итальянским общинам, — закончил беседу красавец Альдобрандини, расправляя черные волосы по плечам, — пора забывать распри, объединяться вокруг общей идеи завоевания Востока. А вы конкретно используйте все свое влияние, как и раньше, чтобы в Византии поменьше производилось оружия. Вообще, пусть будет кавардак, чем хуже, тем лучше!

Когда же наконец обременительный спектакль окончился, церемониймейстеры подхватили свои жезлы, а попы кадила, любопытствующий народ разбежался по харчевням, а смертельно усталой невесте подали пышные носилки.

Жених протодоместик Врана Комнин пригласил садившуюся в носилки Теотоки и ее родственников посетить военный парад в его ставке в Редеете.

Там, среди роскошных вилл и купален столичной знати, довольно обширный квадрат земельных угодий был превращен в военный лагерь, посреди которого красовался плац. Невеста, окруженная плотным кольцом своих людей — Хрисы, Бьянки, Фиалки, Иконома, даже Никиты, в сопровождении Манефы Ангелиссы, которая, как вдова военного, хорошо знала всю относительность римских понятий о чести и целомудрии, и вступила на трибуну под хлопающий от ветра тент.

Среди множества обращенных к ней обветренных и загрубелых лиц, обтянутых под подбородком ремешками шлемов, она увидела и улыбающееся лицо Враны. Он даже подмигнул ей: держись, мол, веселей! И ей стало вдруг действительно легко и весело, она сбросила пелерину, потому что пекло солнце, и засмеялась. Манефа посмотрела на нее с некоторым удивлением.

А протодоместик Врана Комнин поднял над головой орленый жезл и тут же устрашающе заревели римские трубы-букцины и легионы начали марш.

Они двигались четким строем, синтагма к синтагме, все в пернатых шлемах, в одинаковой форме, чего, кстати, никак не могли добиться западные короли. Только рыцарским орденам, да и то сто лет спустя, удалось добиться строевого однообразия. Весь принципиальный индивидуализм, геройское своеволие странствующего рыцаря, богатыря-одиночки, паломника, отдавшего себя в жертву идее, выражались в преднамеренной пестроте и своеобразии его наряда. У византийцев же, как и у древних римлян, они были всего-навсего послушные винтики военной машины.

Никита-историк и тут оказался раздираем скорбными мыслями. Как могло случиться, что римская армия, по всеобщему признанию лучше всех снаряженная и устроенная, вот уже тысячу лет только и терпит поражения, то от западных варваров, то от восточных кочевников, в результате чего оказались отняты благодатнейшие земли и на Западе и на Востоке? А один самозваный князь из русских, тот даже ухитрился щит свой пригвоздить на священных воротах Второго Рима!

Из-под зонтика Теотоки видит, что главнокомандующий Врана и не смотрит на свои проходящие войска. Он поднял восхищенное лицо на невесту, а справа и слева серьезнейшие генералы тоже глядят только на нее, на ничтожную девчонку в общем-то… И ей становится невообразимо весело, она щекочет стыдливого Фиалку и тем доводит его до слез.

А букцины ревут вновь и вновь. «Гей!» — обращается командующий к каждой проходящей части, по мере того как она равняется с его трибуной, и поднимает приветственно жезл. А вот и гвоздь праздника — катафрактарная конница, введенная в римское войско Комнинами. Это огромные, как бочки, витязи, закованные в кольчуги. Еле от тяжести движутся, еле держат равнение, еле сидят на своих конях-монументах. Но именно такие чудовища одерживают победы в сражениях последних ста лет, с тех пор как Готфрид Бульонский привел их под стены Иерусалима.

Прощаясь, Врана сказал, что хотел бы своей избраннице два слова сказать наедине. И опекунша Манефа согласилась, хотя по византийскому домострою таковой разговор в период меж обручением и венчанием совершенно невозможен. Спутники Теотоки отошли в сторону, каждый занявшись своим разговором.

— Гей! — начал Врана, словно он еще перед шеренгами катафрактов. — А не встретиться ли нам, голубка, где-нибудь без наших тетушек и начальников штаба, не поговорить бы по душам? Могу честью своей поклясться…

Теотоки слушала его без малейшей неловкости, как будто он ей ровесник.

— Честь протодоместика чего-нибудь да стоит, — улыбнулась она. И тут ей пришла в голову дикая мысль. И как всякая дикая мысль, она у нее должна была быть немедленно реализована.

— Приходите завтра после отдания вечерни в фускарию Малхаза, знаете, у ипподрома?

— Куда? — спросил протодоместик неожиданно охрипшим голосом.

Спокойно глядя в его блеклые старческие глаза, Теотоки повторила приглашение и предупредила: только как частное лицо и без охраны. Добавила не без лукавства: я тоже клянусь вам честью.

10

И на следующий день, когда звонкие била церквей возвестили о конце вечерней службы, в фускарии Малхаза меж низкими ее столбами появился плечистый посетитель, закутанный в черный плащ. Можно было принять его за гуляющего иноземного наемника, особенно по вязаной шапочке, надвинутой на горбатый нос.

Однако никто не стал интересоваться его личностью — в знаменитую фускарию Малхаза кто только не заходил. Тем более что ее посетители в этот вечер бурно обсуждали очередной политический кризис. Венеты, зеленые, до сих пор считавшиеся партией Ксении-Марии и протосеваста, вдруг предъявили требование — снизить налоги. Но ведь эта мера могла оставить правительницу без лишнего обола и в конечном счете привести к падению ее!

Никто не обращал внимания на грустную Теотоки, которая, тщательно укутав голову в плат и пригорюнившись, словно простонародная девушка, сидела за крайним столиком у стенки. Вспоминалось ей, как здесь они с Денисом в минуту опасности имитировали поцелуй.

Рядом с нею красовался небезызвестный Мисси Ангелочек, весь обтянутый итальянским модным трико. Вести настольный разговор с дамой, тем более родственницей, он был не приучен, поэтому он занимался тем, что разыскивал знакомых за столами и обменивался с ними поклоном.

Врана приблизился, и Теотоки представила их друг другу. Ее обручник поклонился с возможной почтительностью, все-таки молодой человек был из такого рода! А Мисси поклонился беззаботно, будто только и делал, что знакомился с военачальниками.

Посидели молча, общей темы не было, протодоместик скрыл свои очи за занавесью бровей.

— Скучно как! — откровенно сказала Теотоки. — Потанцуем, а?

И они встали и направились по винтовой лестнице вниз, опустились, вероятно, в сугубые катакомбы на три-четыре уровня. Где-то на поворотах им встречались атлетически сложенные молодые люди с меланхоличными, но решительными выражениями лиц. Теотоки, выступавшая в роли хозяйки, пригласившей гостей, отделалась, видимо, не одной золотой монетой.

— Тут и из царского рода бывают… — шепнула она Вране.

В обширном сводчатом помещении, где невидимыми светильниками освещен был только потолок, теснилось множество разнообразных лиц, индивидуальность которых при подобном освещении никак нельзя было рассмотреть. Но и духоты не было, какая-то незримая вентиляция приносила в подземелье даже свежий запах моря.