«Если», 1993 № 05-06 - Шарль Эннеберг

— Разве ты не видел пещеру?

— Ну, я видел какую-то пещеру, с отвратительными существами. Ты ее и имеешь в виду?

Ванн при этих словах вздрогнул, и в его глазах появился страх.

— Нет, не ее, — отрывисто сказал он и, неожиданно сменив тему разговора, добавил: — Тебе надо идти к Даруму. Ты готов?

— Кажется, да.

— Хорошо.

Ванн встал и направился к двери. Рафт последовал за своим стражем. Они вышли из комнаты и пошли по слабо освещенному залу.

Ванн, прервав молчание, сказал:

— Властелин дрался на поединке, потом предавался утехам и спал. И сейчас он покажется тебе несколько… странным. Хочу дать тебе совет, Крэддок.

— Я не… а, ладно, какой совет?

— В отношении тебя еще не все решено, — глубокомысленно сказал Ванн, уставившись в пол. — Я, например, сам не знаю, чью сторону выбрать. И Дарум тоже колеблется. Он забрал тебя от Паррора для того, чтобы принять окончательное решение. Возможно, он согласится с Паррором. И тогда тебе повезет. А может быть, и нет. Предугадать мне трудно. Но ты чужак, и поэтому я тебе скажу об этом, чтобы ты был осторожным: Дарум — сумасшедший.

Рафт вздрогнул и уставился на воина.

— Ваш царь сумасшедший?

— Да.

— И тем не менее он властвует?

— Конечно, — ответил Ванн. — А почему нет? Он бывает и в своем уме. Ну а если нет — это не так уж и важно. Только для тебя это вопрос жизни и смерти. А может быть, — задумчиво проговорил он, — это вопрос жизни и смерти и для Паитити. Помни, Дарум не твой царь.

— Да уж надеюсь, — искренне согласился Рафт.

— Он один из нас, — пробормотал Ванн, и глаза его засветились. — И еще, буду рад, если ты останешься жив. Я бы очень хотел встретиться с тобой в поединке, Крэддок. Мы пришли, — с этими словами Ванн поднял тяжелую портьеру, за которой начинался темный проход. — Входи.

— Спасибо, — сказал Рафт и шагнул вперед.

Ванн опустил полог сзади него. Наступила тишина, едва нарушаемая непрекращающейся вибрацией, от которой подрагивал весь замок. И даже сюда доносился равномерный гул.

Рафт подошел к следующей портьере, которая закрывала проход.

Они здесь все другие, подумал он, другая раса. Убийство для них — игра, а смертельный поединок — физическое наслаждение. И для них нет ничего странного в том, что ими правит сумасшедший царь.

Он помедлил перед портьерой, но в конце концов отодвинул ее в сторону и оказался в полумраке.

Тусклый, отливающий багрянцем свет лился со всех сторон. Определить, насколько большим было помещение, в которое он вошел, Рафт не мог. Вокруг него смутно что-то вырисовывалось, и вдруг одна из теней шевельнулась — и Рафт увидел два сверкающих крута: на него смотрели чьи-то глаза. В носу защипало от резкого запаха духов. Подземный гул, казалось, сотрясал все пространство комнаты.

И ни единого звука вокруг. Рафт помедлил и шагнул вперед. Глаза неотступно следили за ним. Вскоре он различил тонкую фигуру, лежащую на чем-то большом и бесформенном, — мягкую линию подбородка и лицо, обрамленное едва заметной шапкой волос.

Рафт остановился в ожидании.

Он чувствовал, что это был уже другой человек, совсем не похожий на того, который дрался во дворе замка. Он изменился даже физически. С Дарумом произошла какая-то перемена, и это было очевидно, но какая — Рафт определить не мог.

— Садись, — проговорил царь по-индейски. Даже его голос звучал сейчас иначе. Сдержанно и бесстрастно, словно далекая музыка.

Рафт вытянул руку, нащупал диван и сел. Наблюдавшие за ним глаза сверкнули зеленым цветом.

— Слушай, — приказал Дарум.

В его ногах шевельнулась тень. Мягкие линии выдавали женскую фигуру — саму женщину было почти не видно, но от ее дыхания веяло холодным ужасом. А потом Рафт услышал звук, в котором слились флейта и вздыхающая лютня. Этот звук был почти голосом, который о чем-то молил и спрашивал.

Царь заговорил снова:

— Юранн хочет знать, зачем ты пришел в Паитити, Крэддок. Музыка — это ее голос, по-другому она не говорит. Но она спрашивает, кто ты? Из какого ты мира?

Снова запели струны, и в них прозвучал вопрос. Рафт подался вперед, но взгляд царя остановил его.

— Он — бог, Юранн, — сказал Дарум, обращаясь к женщине и указывая на Рафта. — Он был здесь в самом начале, и сейчас, в самом конце, пришел снова. С тех пор как он впервые увидел Паитити, на свет появился новый род, и тень, которую отбрасывает Пламя на все живое, приблизилась к этому роду.

Зазвучала флейта — она вздыхала о наступающей тьме, о туче, которая стремительно застилала эту землю.

— Но есть и другие тени, — прошептал царь. — Ты знаешь, Юранн, была женщина, чья красота ослепляла, как огонь, и пьянила, как вино. Она сводила с ума. Я это знаю.

Страх медленно сжимал сердце Рафта. Музыка звучала мучительно, жутко, из мрака выступали мягкие линии женской фигуры, округлые плечи — и тонкие пальцы Юранн, казалось, перебирали плачущие струны.

— Огонь разгорался, — тихо продолжал царь. — В Паитити не было женщины красивее ее. Деревья склонялись перед ней, когда она танцевала. На ее улыбку отвечали камни.

Неожиданно в этой песне без слов зазвучала надежда, и мрак комнаты словно рассеялся, и вокруг зашумел наполненный весенним солнцем зеленый лес. И послышался смех, и ярко зареяли боевые знамена, и раздался звон клинков. И зазвучал мягкий, веселый танец.

Но раздался низкий голос царя, и музыка перешла на шепот.

— Был мужчина, который любил эту женщину и думал, что она принадлежит ему. А она смеялась. Смеялась — потому что знала о власти не меньше, чем о красоте. Ее опьяняла мысль о господстве над Паитити, о господстве над мужчиной, который властвовал.

В песне послышалось торжество победы. В темноте нежно светились женские руки.

— И тогда ее взгляд упал на другого, который не был царем. Она знала — любой мужчина рядом с ней мог повелевать Вселенной и сравниться с самим богом. И это было так! И если в ее объятиях была смерть, то смерть эта была как сладкий яд.

Звонкий издевательский смех слился в музыке с потаенной грустью.

— Она была коварной, — проговорил царь, и в застывшем воздухе эти слова упали тяжело, как камни. — И губы ее были коварны… И белое тело Юранн томилось в ожидании…

Песня почти стихла.

— Это было давно. Очень давно. Теперь уже в ней нет коварства. И царь забыл свою печаль. Перед ним танцуют девушки. Они просят его любви, но ему нечего им дать. Он отдал свою любовь Юранн, самой красивой женщине на свете, и она… она любит его теперь.

И тихо, нежно, покорно заиграла флейта.