Воспоминания инженера-2. Уроки жизни - Матвей Зельманович Львовский

формировании. В течение всей моей долгой жизни я боготворил своих родителей, особенно маму, ибо она была моей воспитательницей и наставником до тех пор, пока я не стал самостоятельным, но с привитым моей мамой пониманием, что хорошо и что плохо. Теперь перехожу к описанию упомянутых эпизодов. Однажды, после очередного наказания, мама через какое-то время позвала меня что-то перекусить. Мне показалось, что более благоприятного случая ей отомстить за «несправедливое» наказание трудно себе представить. Мгновенно созрел план: объявить голодовку. Я отказался от её предложения, на что она ответила: «Как хочешь». Однако от исполнения плана я не отказался и приступил к голодовке. Я вышел во двор и начал ходить кругами. Иногда я выходил за пределы двора, чтобы посторонние люди видели последствия голодовки. Отсутствием фантазии я не страдал. Прошло кажется менее часа, а мне показалось, что прошла целая вечность и в моей голове начали возникать фантасти-ческие мысли о смерти на почве голодовки. Я начал себя жалеть и оплакивать. Я видел себя в гробу. Хоронили меня под музыку всем городом. В духовом оркестре играли три брата Финаревские: Лёва на трубе, Миша на басе и Эфраим на флейте. Это были племянники дяди Мойсея, отца Сэма. Как они старались! Ведь провожали в последний путь самого близкого и дорогого человека, гордость города Кагана. Весь город плакал. Неожиданно я обнаружил, что я ещё жив. И здесь я вспомнил о моих родителях, сначала как виновников моей смерти, но постепенно мне и их также стало жалко. Всё смешалось в голове, и в этот момент я почувствовал, что нестерпимо хочу есть. С момента объявления голодовки прошло полтора часа. Идею вернуться домой и съесть что-нибудь, чтобы одолеть голод я отверг. Признаться в поражении я принципиально не мог. И я вспомнил, что в карманах моих штанишек лежат несколько копеек. Не долго рассуждая, я направился в ближайший хлебный ларёк, купил маленькую булочку и, зайдя за магазин, тайно, как мне показалось, жадно её скушал.

Теперь, я решил, что могу продолжать «голодовку». По прошествии менее часа, я понял, что «голодовку» можно заканчивать, и я торжественно с видом победителя вернулся домой. Я прошёл мимо мамы, которая занималась подготовкой вечерней трапезы. Она не обратила на меня никакого внимания. Меня, конечно, это смутило. Ведь я был убеждён, что на моём лице должны были отпечататься следы страданий вследствие «мучительной голодовки»: сильная бледность, страшно впалые щёки и т. д. Зашёл в комнату, взял зеркало, посмотрел в него и, к своему крайнему удивлению, никаких следов «длительной и мучительной» голодовки» я не нашёл. Но по инерции продолжал изображать на лице страдальческий вид и старался теперь поменьше попадаться на глаза маме. Финал этой истории не был похож на драму, но он был поучительным. Ближе к вечеру мама пошла купить свежий хлеб и лепёшки к обеду, который по традиции должен состояться вечером после прихода папы с работы. После её возвращения я интуитивно почувствовал, что мама возбуждена и я насторожился, опасаясь беды. Вскоре папа пришёл домой и мама обратилась к нему со словами: «Зяма, наш любимый сын ославил нашу семью на весь город. Я пришла магазин и эта продавщица сплетница Зинка спрашивает меня: «Ты, Маня, что не кормишь своих детей?» Я обомлела. «Как это я не кормлю детей? Они всегда накормлены и сыты. С чего ты это взяла?» Она мне отвечает: «Давеичи, приходил твой пузырь Мотька и купил сдобную булочку. Оглядываясь, он прошёл за магазин и быстро её скушал. Это я видела через окно кладовой. Вот, решила тебе рассказать». Я понял, что разоблачён. Весь мой план воздействовать на мою маму с помощью добровольной голодовки позорно рухнул. Сник и стал ждать наказание. Вдруг, обычно молчаливый, папа заговорил. Он в строгой форме осудил мой проступок и заявил, что в данном случае он намерен меня наказать сам. До этого момента он меня пальцем не трогал. Тем не менее я испугался, зная какой папа сильный. Он взял меня за руку и молча повёл в другую комнату, которую запер изнутри на ключ. Положил меня животом на кровать и снял с меня трусы. Я зажмурился и стал ждать начала экзекуции с применением брючного ремня. Но почему-то экзекуция задерживалась. Повернув голову и открыв глаз, я увидел, что папа снимает с себя бандаж, прижимающий послеоперационную грыжу. Бандаж был снабжён длинным, мягким кожаным ремнём для закрепления его на теле. Перед тем как начать экзекуцию, папа шепнул мне на ухо, что после каждого удара ремнём я должен отчаянно вопить, а он при этом громко приговаривал: «Вот тебе!» Это была не экзекуция, а приятный массаж филейной части тела. Когда процедура «истязания» закончилась, папа взял с меня слово, что никогда впредь я не должен шантажировать родителей, даже если они меня накажут. «Мы с мамой тебя очень любим, но если ты сделаешь дурной поступок, то ты будешь наказан, но не мною, а мамой». Больше никогда я не совершал подобных поступков. Каюсь, проступки другого рода я совершал и многократно, за что был наказан, разумеется мамой. Если бы они знали, как я их любил, и как они были мне дороги! Обиды у детей быстро проходят.

Следующий эпизод, правда, со счастливым финалом, произошёл примерно в то же время, что и предыдущий. Мы с Сэмом уже учились в начальной школе и полагали, что учёба придаст нам особый статус в глазах наших родителей. Но мы горько заблуж-дались: за любые проступки нас по-прежнему наказывали, особенно моего двоюродного брата. Ведь в свободное от домашних занятий время мы проводили на улице, общались с пацанами, которые передавали нам знания и опыт уличной жизни. Читатель, полагаю, догадывается, что это за наука: именно благодаря ей мы успешно освоили русский классический мат. Когда мама слышала из моих уст случайно брошенное совсем не к месту матерное слово, она приходила в ужас. За это она меня крепко шлёпала, задавая себе вопрос: «Откуда это всё?» Здесь, надо сказать несколько слов об отце Сэма. Дядя Мойсей был первоклассным шорником: помимо изготовления различных сбруй с фантастическими инкрустациями, он также изготавливал плётки, нагайки и тому подобные инструменты для усмирения лошадей. Поскольку Сэм стойко переносил обычную экзекуцию, не произнося ни одного стона, отец брал нагайку и начинал ею его хлестать. Это уже инквизиция. Он, видимо, забыл, что тонкая кожа ребёнка разительно отличается от кожи лошади. Сэм показал мне её последствия. Мы долго обсуждали с ним как заставить его отца отказаться от