В поисках Шамбалы - Валентин Сидоров

Не отрицай антиверование. Разберись в нем и, если оно ведет к единству, прими его. Если к раздробленности — отринь его.

Запомни: все, что претендует на исключительность, неистинно, потому что ведет оно к обособленности и раздробленности, потому что оно нарушает главный закон единства".

Как я понял, для Рао проблема времени неразрешима вне одухотворенного поля медитации и безмолвия. Об относительности понятия времени он говорил так:

— Прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее, пока я произносил эти слова, улетучилось. Получается, что как будто нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. А это может означать лишь одно, что они — прошлое, настоящее и будущее — существуют одновременно, одномоментно.

Мы движемся во времени. А надобно добиться того, чтобы время двигалось в нас: убыстрялось, замедлялось, исчезало. Надо передвинуть шкалу времени внутри себя. Пусть время будет в твоем потоке, а не наоборот. В этом — задача медитации.

В обычной жизни человек живет между прошлым и будущим, и это разделение доставляет ему страдание. В процессе медитации и безмолвия исчезают как прошлое, так и будущее, остается лишь настоящее, и это приносит радость. Сделать эту радость законом жизни — значит освободиться, значит победить.

Человека можно представить в виде статуи: верхняя половина — будущее, нижняя — прошлое? Гармонизация будущего и прошлого — такова задача нашего настоящего. Тогда лишь осуществляется подключение к непрерывности Вечного, что, собственно, и является целью медитации.

Концепция тотального единства человеческого бытия, которую развернул перед нами Рао, не мота не захватить воображения, хотя какие-то моменты показались трудными для восприятия. Уверенный в правоте своей точки зрения, Рао говорил громче и энергичнее, чем прежде. Даже ритм его речи, как я заметил, несколько убыстрился.

— Тот, кто живет обычной жизнью, не вкушает жизнь подлинную, ибо существование его отравляет мысль о смерти, тень неизвестного. Жизнь истинная начинается лишь тогда, когда в тебе начинают вибрировать токи трех миров: предбытийного, бытийного и послебытийного. Кстати, сокровенный смысл понятия трех миров, так часто употребляемый в наших древних источниках (победитель в трех мирах и т. п.) имеет в виду прежде всего данный аспект. Одновременное существование в трех мирах — это есть и спасение твое, и воскресение. Достичь такого состояния безумно трудно: верящие в теорию перевоплощения считают, что на это УХОДЯТ века и манвантары[15]. Но знание о самой цели человека, о миссии и предназначении его — уже половина победы, то, что может стать основой духовной победы.

У нас говорят: человек знает, что он умрет, но не всегда знает, умер ли он. Прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно. Предбытийное, бытийное и послебытийное состояния существуют одновременно. Лучшее доказательство этому: практически наш ум не может определить, в каком из состояний мы сейчас находимся. Все, что совершается с нами, может происходить в любом из трех миров. Перегородки между этими мирами ум различить не в силах. Вот почему столь важно ощущение единства всего сущего. Тоща перегородки не имеют значения. В любом из миров может прийти озарение и наступить полнота жизни.

Наша беда, наша трагедия состоит в том, что мы разрушаем незыблемое триединство, и бытие наше становится изолированным и угрюмым. Наш Дом как бы повисает в некоем пространстве, и мы живем в вечном страхе: то ли он разобьется при падении вниз, то ли он погибнет, унесенный неведомым ветром высоты. А между тем все это иллюзия, рожденная разрушением единства. Дом наш стоит на крепкой гранитной основе предбытийного мира, и высота послебы-тийного мира грозит ему не гибелью, а славой. Разрушаясь, Дом не погибает, а обретает другую, более надежную форму существования. Идеи не умирают. Идея Дома, дух Дома, усиленный токами послебытийного мира, как правило, реализует себя более четко в последующем воплощении.

Для человека непреложны и незыблемы три факта: существую, не существовал, не буду существовать. В общем, для него и предсуще-ствование, и послесуществование сливаются в одно целое, противоположное форме физического бытия. Как проникнуть в таинственные планы предсуществования и послесуществования? Знаменитое изречение «я мыслю, следовательно, существую» очень верно передает суть дела. Оно тем более верно, что четко указывает на ограниченность мысли: ей неподвластны планы несуществования (пред— и послесуществования). Выход один — отказаться от мысли. Этой цели и служат медитация, безмолвие. И ничего нет странного, что, возвращаясь к себе, мы опять используем орудие мысли. На своем плане бытия мы должны действовать на его уровне. Но мысль преображена, и мы сами, используя эту мысль, преображенные. Осознавая ее ограниченность, мы понимаем, что она не может являться прямым выражением истины для человека, что она может лишь приблизить человека к рубежу, за которым начинается истина.

Искусство духовного общения в Индии развито повсеместно. Об индийском собеседнике можно написать целую книгу. Умение слушать — его отличительный дар. Удивительна чуткость, с которой он реагирует на любое движение вашей души. Замечательно отсутствие категоричности, нередкой в наших спорах, предельное внимание и уважение к вашим словам. Здесь исходят из убеждения, что разговор должен идти не на уровне слов, а выявить что-то, стоящее за словами, то, что на уровне сердца. Ясно, что в этой атмосфере беседа превращается как бы в совместную медитацию на ту или иную тему. Беседа такого рода на языке хинди именуется «сатсангом». Ее самая характерная особенность — направленность в сторону высокого, вечного, беспредельного.

Насколько «сатсанг» чтится индусами, можно судить хотя бы по тому факту, что сама беседа, вне зависимости от ее конечного результата, считается наградой за то хорошее, что человек совершил в этой или прошлой жизни (как известно, если не все, то большинство религиозных и философских школ Индии сходятся в одном пункте: они верят в перевоплощение человеческих душ или допускают такую возможность). А «сатсанг» на фоне священных Гималайских гор, в котором мне впоследствии пришлось участвовать, как мне объяснили, уже не просто награда, а двойная, исключительная награда.

Нет нужды говорить, что наша беседа с Нараяной Рао сразу же приобрела форму «сатсанга». Правда, диалога не получилось, получился, скорее, монолог, прерываемый лишь изредка моими односложными восклицаниями и вопросами. Но это был «сатсанг», и он достиг апогея, когда прозвучало слово, столь значимое для моего собеседника: Абсолют.

Миры, замрите, дабы я услышал,Как бьется в моем сердце Абсолют!Раскрой в себе просторы Абсолюта —И свет Его увидишь ты во всем.Мы все соединяемся в истоке.Через тебя пусть дышит Абсолют,А ты живи дыханьем Абсолюта.Мгновенье, превращаемое в Вечность,Вот что тебе дарует Абсолют,Когда ты духом с Ним соединился.Был сотворенным. Стал несотворенным.Ток Абсолюта воскрешает всех.Никто не может предан быть забвеньюСоединившись с Абсолютом, каждыйОбрел бессмертье, истину, себя.Теперь ты обращайся к Абсолюту,А значит, ни к кому не обращайся.

Эти строки, пожалуй, могут служить эпиграфом к тому, что было сказано потом. Во всяком случае, проблема в них обозначена достаточно четко. То, что говорил Рао, — а говорил он с неподдельным оживлением, то и дело обжигая всех нас своими глазами, — по моему убеждению, было подлинной поэмой об Абсолюте. Именно как поэму я воспринимал его слова, когда впоследствии перечитывал свои дневниковые записи. Обращаясь к соответствующим страницам из «индийской» тетради (на предмет включения в книгу), вижу, что последовательность текстов восстановить не могу, что какие-то моменты — довольно важные — ныне выпали из памяти, что сама «поэма», вероятно, покажется отрывочной, фрагментарной. Но существо дела я передаю точно. За это я могу поручиться.

"Величайшая реальность проявляется вне зависимости от наших вопросов, ибо они сотканы из сомненья и смятенья. Они, как туман, окутывают наше сознание. Молнии должны прорезать туман и мглу, солнце должно взойти над тобою, и лишь тогда появится надежда, что в великой тишине и молчании к тебе прикоснется то, чему нет имени.

Имена — ступени сияющей лестницы. Но Безмолвие, лишенное тьмы и сияния, не имеет названий. Оно есть. Оно есть начало и конец и снова конец и начало.

Абсолют сгущается в слово, Абсолют сгущается в образ, но слово и образ потом утончаются, и вновь пред тобой — Абсолют.

Форма и бесформенное. Вот что такое Абсолют.

Ни формы, ни бесформенного. Вот что такое Абсолют.

Вечное и конечное. Вот что такое Абсолют.

Ни вечного, ни конечного. Вот что такое Абсолют.

Смерть и бессмертие. Вот что такое Абсолют.