Александр и Алестрия - Шань Са

Я не отвечала. На усеянном уродливыми пятнами лице моей царицы я видела страдание и смерть. Я покинула лагерь, чтобы побродить по лесу, потому что, несмотря на предупреждения солдат, не чувствовала страха. Ни тигры, ни удавы, ни люди-обезьяны, ни говорящие по-персидски попугаи не могли меня напугать. Вооруженная двумя кинжалами, выкованными мужчинами из племени Вулкана, я садилась под дерево и плакала. Почему моя жизнь так внезапно изменилась? Почему необъятность степей сменилась ужасом джунглей? Почему простота и ясность неба и земли превратились в лесной лабиринт, полнящийся запахами, цветами и звуками? Я больше не отличала Добро от Зла, Красоту от Печали. Неужели я лишилась рассудка? Или меня искушают духи? Куда они хотят заманить меня? К свету или во мрак?

Я все плакала и плакала, пока не выплакала все отчаяние и ко мне не вернулась надежда. Я вытерла слезы и вернулась в город, к Александру и Алестрии. Я горевала, но знала, что бог Льда не покинул меня. Одна на склоне, где дул сильный северный ветер, а ночь казалась вечной.

Когда-то Алестрия вела за собой амазонок, а я, Ания, беззаботно скакала позади.

Теперь бог разлучил меня с царицей.

Я должна взойти на Ледник одна — без проводника и без подруги.

На земле Индии ночь была черной, а луна ледяной. Вдалеке шумела река Идасп. Солдат-перс играл на флейте.

Я взял город со странным названием Бесптичья Скала, сделав то, что не удалось Гераклу. Эта победа стоила дороже двенадцати подвигов сына Зевса. Отныне ни один герой, никакой смертный не сравнятся с Александром.

Я соскальзывал в бесконечность Вселенной. Одиночество подавляло меня, но и придавало сил. Я все еще слышал вопли Филиппа и рыдания Олимпии. В ушах у меня все еще звучали собственные пламенные речи и топот идущих в Персию солдат.

Но это были слабые отголоски прежних жизней. Бесчисленные сражения позволили мне вознестись в мир ночи и мерцающих огней. В звездном небе, в стороне от земной жизни, у меня не было ни друзей, ни армии. Я не слышал ни приветственных криков, ни возгласов протеста. Меня окружала тишина — то грозная, то нежная. Я никогда так остро не ощущал присутствие смерти, но теперь она пугала меня куда меньше. Когда-то смерть была постоянной угрозой, ныне я считал ее исполнением моего предназначения и облегчением участи моей армии. Я доверял богам, отпустившим мне достаточный срок земной жизни на войну, и ждал последнего дня, когда смерть подарит мне бессмертие.

Живот Алестрии рос. У меня будет наследник! Эта мысль тревожила и радовала душу. Сумею ли я стать хорошим отцом? Достанет ли мне терпения моей матери и мудрости Аристотеля? Как мне сделать его мудрым и храбрым принцем? Как оставить на него империю, которой я никогда не умел управлять?

Я всегда желал молодых и сильных мужчин. Чтобы завоевать их, требовались терпение и настойчивость. Все они были рождены в разных странах и принадлежали к разным культурам: у одних был звездный календарь, другие вели счет с помощью камешков, все седлали лошадей на свой манер. В каждом из них таилось сокровище, ненаписанная поэма, страх перед рождением мира. Все различия стирались, стоило нам обнажиться. Мужская плоть — неизведанная земля, которой чужды цивилизация и религия. Встреча двух мужчин — это встреча каждого с самим собой, противостояние и наслаждение на едином дыхании.

Алестрия не была моим отражением. Я ничего не понимал в ее теле и меньше всего — в растущем животе. Я не искал в ней объект наслаждения. Я питался ее силой, которая продлевала жизнь. Алестрия приводила меня в замешательство. Ее перевоплощение изумляло меня, ужасало и завораживало. Я все время брал ее на руки, вдыхал ее аромат, трогал набухавшие груди. Ее волосы стали сухими. На щеках выступили пятна. Губы потрескались. Все это делало ее еще красивее — ведь луна прекрасна не только в полнолуние.

Я умолял Алестрию снять одежду, ложился рядом и трогал ее тело, в котором зрела новая жизнь. Я прикладывал ухо к ее животу и слушал гул нового мира. Я смотрел на ее промежность и спрашивал себя, как мой сын выберется на белый свет по такому узкому руслу. Меня охватывал неясный страх. Я чувствовал тошноту и головокружение. Я был уязвим и безоружен, я был слабее моей царицы, которая носила нашего ребенка. Я боялся, что она оступится. Я боялся заговоров. Я не хотел отходить от нее ни на шаг. Я брал ее с собой и устраивал так, чтобы не терять ее из виду. Ее присутствие успокаивало меня. Алестрия и наш ребенок — только они сопровождали меня в путешествии в будущее.

В своей мужской ипостаси я предавался сладострастию. В схватке побеждал тот, кто лучше владел собой и своим телом. Но живот Алестрии поглощал меня. Я становился неуклюжим. Я носил ее тяжелое тело на спине, она принимала меня на своей налившейся молоком груди. Мы вместе летели в ночи навстречу рассвету.

Алестрия больше не заговаривала о том, чтобы отправиться на фронт. Александр сумел оставить свою царицу в тылу, сделав ей ребенка. Она больше не ждала царя у ворот города. Она спокойно сидела в шатре и разговаривала со своим животом. Она проводила время за шитьем одежды для ребенка, но делала это не слишком умело. Она шила так плохо, что служанки тайно переделывали за нее работу. Моя повелительница ничего не знала и наслаждалась новым для себя занятием.

Прежде Алестрия сторонилась жен воинов, но теперь стала посещать их. Она расспрашивала о родах, и женщины наперебой давали ей советы, кормили и поили особыми блюдами и настоями, хвалили ее красоту, а она мечтательно улыбалась в ответ.

Царь вернулся, чтобы оберегать Алестрию. В городе снова появился ненавистный мне Багоас. Евнух еще больше растолстел. Его двойной подбородок казался неуместным на фоне осунувшихся лиц солдат. Александр привел назад больную, ослабленную дождем, ветром и стрелами армию.

В городе снова били барабаны, люди пели и пировали. Царь пил с солдатами за рождение своего наследника. Закутанная в покрывало Алестрия принимала похвалы. Я стояла за спиной моей повелительницы и чувствовала ее усталость и боль.

Но гордая Алестрия хотела доставить удовольствие тому, кого любила. Она, как верный страж, не покидала Александра, вернувшись в шатер, засыпала от изнеможения, но царь был полон идей, его переполняла жажда действий, и он не давал ей отдохнуть. Александр будил Алестрию и просил сопровождать его. Он осматривал лагерь, инспектировал войска, готовя план нового наступления.

Она выбивалась из сил и лишалась чувств. Ее приносили обратно в город. Я, Ания, хлопотала вокруг моей повелительницы, и она приходила в себя — медленно, как будто возвращалась из далекого путешествия. Царь присылал гонцов — справиться, как себя чувствует царица. Мужланы, получившие приказ увидеть царицу собственными глазами, всякий раз пытались попасть в шатер, но я их не пускала, затевался спор, Алестрия поднималась с ложа, меняла одежду и приказывала отвезти ее к Александру. Царь был для нее сосудом свежей воды, и она хотела испить его до последней капли.