Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

Был сезон манго, куда ни глянь — горы манго на обочине дороги, кучи манго на повозках. Манго, одни манго. Ни кочана капусты, ни одного яблока, никаких овощей.

Водитель остановился; ему захотелось попить немного сока сахарного тростника. Ларек был облеплен тучами мух, но никого, казалось, не волновало, что они тоже попадают под ржавые зубья, дробящие тростниковые стебли. Паренек рассеянно вращал рукоятку давильни, потом вынимал из коробки куски желтоватого льда, бросал их в сооруженный из автомобильной шины черный мешок с соком и, крутанув пару раз палкой, разливал это прохладное пойло по стаканам.

Мы миновали городок, где все мужчины и дети, как один, были обриты под ноль. «Вероятно, их вши совсем замучили», — подумал я. Водитель дал объяснение получше. Просто местный храм посвящен богине, которая требует, чтобы молящийся приносил половинку кокосового ореха и был обрит наголо. И полезно, и действительно хорошее средство от вшей.

С удалением от города-порта привычнее становились картины Индии, которую я знал: тут недостроенные дома, там заброшенное жилище, дальше стены без крыши… Мелькали милые старые деревушки — бамбуковые хижины с крышами из пальмовых листьев, свисающих до самой земли, маленькие отверстия вместо дверей. Вдали силуэты старинных повозок, запряженных буйволами.

Я всегда был убежден, что если просто следовать за путеводной нитью, непременно куда-нибудь попадешь, поэтому идея отыскать «врача» там, где иностранцу вовсе делать нечего, мне нравилась. Но прибытие в Какинаду было безрадостным. Несмотря на свое странное название, это был рядовой грязный индийский городок, подобный многим. Вдобавок над ним высились две большие фабрики по производству удобрений, которые изрыгали серый вонючий дым. Незадолго до этого прошел дождь, и грунтовые дороги превратились в болото, в котором увязали повозки с манго. Рядом брели по грязи женщины, царственно величественные в цветистых сари, и бедняки в грязных «доти» или в еще более убогих синтетических рубашках и брюках западного покроя. Я в своем неизменном хлопковом одеянии — оно продается в любом «магазине Ганди» — выглядел здесь единственным индийцем.

«Доктор», невысокий худой человек лет тридцати, ждал возле дома. Меня поразили его глаза — пронзительные, горящие. Он явно был незаурядным человеком. Дом был совсем новый, «современный», из бетона, даже не побеленный. Семья вселилась сюда всего два месяца тому назад. Первым делом мне дали полистать альбом с фотографиями новоселья. По ведическому обычаю первыми в каждую комнату нового жилья должны войти взрослая корова и молодая телочка. На террасе «доктор» устроил навес из кокосовых листьев, чтобы там медитировать. Здесь, по его словам, возникали особенные, наиболее благоприятные вибрации, отражающиеся от старого странного дерева. Его ствол покрывала глянцевитая кора цвета бутылочного стекла, а листья — большие, мясистые, все в прожилках — блестели, умытые дождем.

В углу сада покачивалось на ветру еще одно дерево — очень старая кокосовая пальма с оголенными корнями; казалось, она вот-вот рухнет. «Нет, опасности нет, — заверил „доктор“, — напротив, пальма приносит большую пользу». Он взял кусок корня и со счастливой улыбкой сообщил мне, что это лучшее лекарство от «files… siles…» Я не понимал. Тогда «доктор» со всей непосредственностью ткнул мне пальцем пониже спины.

— Ах, вот оно что, от геморроя… теперь понятно!

— Yes, piles, геморрой, — повторил «доктор», отрывая еще один кусок корня. — Его надо порубить на мелкие-мелкие кусочки, растереть в ступке и прикладывать вот сюда, — объяснил «доктор», уже на себе показав, куда именно.

«Доктор» жил в бетонном доме с матерью и двумя младшими братьями. Отец умер еще молодым несколько лет тому назад. «Его внезапно стало рвать кровью; это такая реакция на химические английские препараты… особенно на аспирин, он хуже всех!» — объяснил он мне. Из уст врача такое описание болезни звучало несколько странно, но я уже понял, что «доктор» и сам со странностями. Я уже прикидывал, как бы отсюда пораньше ретироваться, не нарушая приличий.

Друзья, которые мне его рекомендовали («доктор» вылечил от лейкемии одну их родственницу), договорились с ним, что я останусь в Какинаде как минимум на неделю для очищения организма, пока он будет готовить для меня впрок свое замечательное сильнодействующее лекарство.

Так что если бы я сбежал сразу, это стало бы общим разочарованием. Я ехал в Какинаду с любопытством, возможно, даже с капелькой надежды. В самом деле, вдруг случится чудо и мне здесь помогут, но, оказавшись здесь, сразу понял, что помощи скорее ждут от меня. Это я был для них и лекарством, и долгожданным чудом — ну как же, «журналист-международник, больной раком» (именно так меня отрекомендовали), приехавший из самой Италии, чтобы его вылечили в Какинаде! Соседи уже заглядывали в окна, стайка детей следовала за нами неотступно, пока «доктор» водил меня по дому.

— Это все травы, одни только травы, — сказал он, указывая мне на два увесистых тюка в комнате под названием «лаборатория», но смахивающей на пыльную кладовку. Из-под кухонной раковины «доктор» извлек большую каменную ступу с каменным же пестом; именно в ней собирались толочь травы специально для моего лекарства. В «кабинете», другой пыльной комнате, имелась своя «библиотека»: полки с кипами старых бумаг и несколько книг.

Мать «доктора» предложила кофе, чай или воду, а сам он повел меня в гостиную, гордость семьи, и включил огромный цветной телевизор, по которому шел американский фильм о войне во Вьетнаме.

Английский «доктора» был убог. Часто мы друг друга не понимали, но выход нашелся скоро, вернее, он приехал на машине «Веспа». Его представили как дядю «доктора», хотя он был всего на пару лет старше его. Прежде этот дядя преподавал английский язык в школе; а женившись на девушке из более низкой касты, но из богатой семьи, стал страховым агентом, чтобы обеспечивать достаток в доме. Во мне он тоже увидел клиента и сразу взялся за дело, правда, мне он расписывал не страховку, а своего племянника, «доктора». Из портфеля дядя извлек письма излечившихся пациентов, заказы на лекарства из разных индийских городов. В заключение он огласил список всех болезней, которые «доктор» был в состоянии вылечить: от ожирения до астмы, от артрита до псориаза. Для борьбы с катарактой, к примеру, он выдумал примочки на базе опия и меда, которые решали проблему за три дня, без операции. Что касается диабета, то за две недели он мог свести к нулю потребность в инсулине. Еще одной специальностью «доктора» было лечение бесплодия.

— Вот письмо от первой женщины, излечившейся еще в 1989 году! После курса лечения она родила троих детей. Все лечение ей обошлось всего в три тысячи рупий. Конечно, лечение рака или лейкемии длится гораздо дольше, поэтому и стоит дороже, — сказал дядя.

Это был первый намек на деньги.

Было заметно, что мой «доктор» чувствует себя не очень уютно; рекламный напор дяди его удручал, но остановить его он тоже не мог. Дядя был в некотором роде его боссом, его опекуном, и полагалось дать ему отыграть свою роль. Тем временем дядя поведал, что семья их из рода «ортодоксальных» браминов, в наши дни, к сожалению, оттесненных на второй план браминами модернизированными, «продвинутыми», как его тесть и теща, которые подались в бизнес и разбогатели. Что касается его самого, то он с традицией порвал окончательно. Сложные и запутанные социальные отношения, навязываемые религией, дядя находил невыносимыми и нелепыми. Сейчас главное не каста, а достигнутый успех. Дядя считал себя закоренелым атеистом и презирал все прошлое.

— Ритуалы? Церемонии? Чистейший бред!

В качестве примера он рассказал, что каждый год к Празднику Змеи крестьяне из окрестностей, как в старину, насыпают холмики, на которые затем выливают целые ведра молока. Это угощение для змей. Крестьянин надеется, что потом в поле змея узнает его и не станет жалить.

— Где это видано? — возмущался он. — В деревнях змею убивают при случае. А в храме ей поклоняются как божеству, опускаются перед ней на колени, поят ее молоком. Не лучше ли было отдать молоко детям? Все эти брамины — ужасные эгоисты.

Он рассказал, что, когда умер его отец, ни один из браминов их квартала не пришел на погребальную церемонию из-за суеверия, по которому за человеком, возвращающимся с поля кремации, могут последовать духи и поселиться в доме. Отец в свое время, когда еще работал в больнице, помогал многим из них, но теперь все они думали только о себе.

«Доктор» явно чувствовал себя неловко из-за того, что дядя говорит без умолку. Только когда тот ушел и мы направились в старый центр Какинады посетить его дедушку и бабушку, он решился немного рассказать о себе.

Старый дом, где «доктор» родился, вырос и жил, был частью этого рассказа. Маленький, темный, покосившийся, он простоял в пыльном переулке более двухсот лет. Казалось, его никто и никогда не ремонтировал, даже стены не белили. Крыша прохудилась, балки прогнили, и, чтобы при дожде вода не затекала в главную комнату, где жили дедушка с бабушкой, под потолком была натянута синяя ткань, что-то наподобие тента. Повсюду царил ужасный беспорядок. Тут груда каких-то дощечек, там велосипед без колес, рядом мотоцикл. Посреди комнаты в расшатанном кресле отдыхал дедушка. Но стоило бабушке открыть для меня комнатку-молельню со статуей Ханумана, бога-обезьяны, изображениями других богов, горкой кокосовых орехов, масляными светильниками, как я почувствовал, что это — другой мир. Мир старых, набожных, ортодоксальных браминов, блюстителей вечных и неизменных ритуалов.