Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без - Наталья Павлищева

Теперь они уезжали в Вену на постоянное жительство и решили по пути заглянуть в Михайловское. Прожили долго – больше трех недель, эти недели были веселыми, большая выдумщица и прекрасная рисовальщица Наталья Ивановна стала заводилой детских игр и занятий. Вся компания, включая взрослых, с увлечением собирала гербарий, высушивая растения и наклеивая на альбомные листы…

Казалось, что с Фризенгофами прощаются уж навсегда. Но судьба распорядилась иначе, они вернулись в Петербург, Наталья Ивановна Фризенгоф прожила недолго, а после ее смерти барон нашел утешение в общении с Александрой. Азя стала следующей баронессой Фризенгоф… Именно в их замке через много лет будет прятаться от своего бешеного первого мужа Наталья Александровна Дубельт – во время жизни в Михайловском еще пятилетняя Таша, решившая быть в сказках своего отца Царевной-Лебедь.

Фризенгофы прожили в Михайловском весь август, было весело, по окрестностям Михайловского и Тригорского носилась шумная компания, по вечерам долго пили чай, играли в разные игры, рассказывали веселые истории…

И только у бедной Натальи Николаевны голова шла кругом. Гости, пусть и очень желанные, это всегда расходы, причем расходы немалые. Будь в Михайловском свое хозяйство, это не составило бы больших трат, но его как раз и не было. Не было и денег на то, чтобы покупать еду для большой компании, а в Михайловском ежедневно обедало восемь-десять человек.

Осознав, что выхода нет, и уловив час, когда компания гуляла где-то по окрестностям, она отправилась к Прасковье Александровне.

Начинать этот разговор было мучительно трудно. Как объяснить пожилой уже даме, крепкой помещице, которая содержала большую семью на доходы от Тригорского и умудрилась дать многочисленным дочерям приданое, что нет денег на покупку даже провизии к столу? Но объяснять пришлось.

На ее счастье, Прасковья Александровна достаточно хорошо знала всех Пушкиных и понимала, что Сергей Львович хозяин никудышный. Денег она дала, правда, много не могла, у самой негусто. И болтать об этом не стала даже с дочерьми, прекрасно понимая, как для Пушкиной трудно будет с ними после того общаться. Но о Сергее Львовиче все же спросила:

– А он что ж, не помогает?

И Наталья Николаевна не смогла сдержать слез:

– Никто не помогает. Брат и тот денег не шлет… Вы не думайте, Сергей Львович денег дал… взаймы… Да только я их на переделку могилы потратила, там работы много, зимой хоронили, все непрочно, веса памятника не выдержит…

Прасковья Александровна поняла, как трудно живется молодой женщине. Но чем она могла помочь? Сама Осипова уже была сухонькой маленькой старушкой, передавшей бразды правления Тригорским детям, а потому деньги вынула из заветной шкатулочки, попросив и Наталью Николаевну никому не говорить об этом долге.

– А вы, милая, почаще свою компанию к нам присылайте, пусть у нас обедают да чай пьют, все полегче будет.

Наталья Николаевна ушла из Тригорского в слезах. Когда служанка Прасковьи Александровны попыталась спросить, не случилось ли чего, только слабо улыбнулась:

– Мы Пушкина вспоминали…

Это было уважительной причиной, к слезам все отнеслись с пониманием, то есть утешать никто не стал.

В конце августа работы по оборудованию склепа и установке памятника были завершены. Пушкина хоронили второй раз…

Отслужили торжественный молебен… потом Наталья Николаевна собрала крестьян и проникновенно просила их не забывать Пушкина, помнить его и как поэта, и просто как хорошего человека. Мужики, видно, не ожидавшие такого разговора от столичной барыни, даже опешили. Потом один из них, постарше, смущенно крякнул:

– Дак что ж… кто же забудет Александра Сергеевича-то? Невозможно забыть… Веселый был барин, добрый… Не, не забудем…

Остальные тоже закивали, соглашаясь:

– Не забудем, нет.

И действительно не забыли; приезжая позже в Святогорский монастырь, Наталья Николаевна каждый раз заставала там кого-то из мужиков с женами и детьми, люди приходили на могилу Пушкина, словно к кому-то родному, подолгу сидели, разговаривая о нем. И не раз же были слышны строчки тех самым пушкинских сказок, которые так любила сама Наталья Николаевна: о колдуне, несущем богатыря на своей бороде, о спящей царевне, о Царевне-Лебедь…

Во время торжественных мероприятий она стойко держалась, а вот на следующий день, приехав на могилу одна, долго и навзрыд плакала, обняв теперь уже памятник. В стороне, тихонько переговариваясь, стояли два монаха:

– Как убивается, сердешная…

– Без мужа-то с четырьмя детишками одной… И такая молодая…

Наконец отправились в свою Вену Фризенгофы, Наталья Ивановна прощалась с Натальей Николаевной и Александрой со слезами, словно предчувствуя, что больше их не увидит… Провожали Фризенгофов всей семьей далеко, насколько возможно пешком. Обратно шли тихо, молча… Скоро и самим пора уезжать, да как, если Дмитрий Николаевич денег так и не прислал, зато теперь обещал прислать лошадей.

Это сообщение повергло Наталью Николаевну в ужас, лошади были нужны летом, а оставлять их в Михайловском в зиму значило основательно ремонтировать конюшню, закупать овес, спешно косить сено, а пора сенокоса давно прошла, брать конюха… Это все расходы и расходы.

Брату полетело письмо с просьбой теперь уже не присылать лошадей, оставив их в Заводе…

Следом за Фризенгофами уехал и Сергей Львович. Удивительно, он не задумался, что будет делать в деревне в обветшалом, продуваемом всеми ветрами доме, совершенно без денег и припасов, его сноха с внуками. Сергей Львович был занят своими душевными переживаниями, ведь Машенька Осипова посмеялась над его предложением руки и сердца.

Он увез расписку Натальи Николаевны и обещал приехать на следующий год снова….

Она смотрела вслед свекру с тоской, самим уезжать было не на что, долг отдавать Прасковье Александровне тоже. Не на что было и самим жить до сентября… Мало того, в сентябре собирался приехать Вяземский, а ему должны более 2000 рублей. Безденежье и долги не желали отпускать семью Пушкина даже после его смерти.

Вяземский действительно приехал в конце сентября, прожил неделю, посетив могилу Пушкина и поухаживав за его вдовой. Долг ему, конечно, не вернули… Он на немедленный возврат, вероятно, и не надеялся, но помочь вдове уже больше не мог.

А она оказалась в совершенно бедственном положении.

За дверью в передней переговаривались горничная с дядькой Никитой.

– Да нету, дал, кабы были! Сама же знаешь, что для деток Александра Сергеевича ничего бы не пожалел.

– И у меня больше ничего нет. Что же делать?

Наталья Николаевна поняла, что речь идет о деньгах, слуги обсуждали свою невозможность ей помочь. Толкнула дверь, вышла в переднюю, плотно прикрыла дверь за собой, ни к чему слушать остальным.

– Я больше ни у кого денег занимать не стану, отдавать нечем. Будем жить скромно.

– Да мы, барыня, и так скромно живем. Только вон Марьяна говорит, что на завтра и чаю больше нет, нечего на стол подавать. И свечи сегодня последние в канделябры поставили.

Наталья Николаевна в растерянности замерла. Нет чая и свечей… но Вяземский пробудет еще день, отправится только послезавтра, так собирался.

– Барыня, можно листики смородиновые заварить… И еще кое-какие травки… даже полезней.

Она нервно рассмеялась: конечно, можно, самим так и придется делать, но Вяземскому на стол отвар из смородинового куста не поставишь и лучину в углу не зажжешь. И вдруг решилась:

– Никита, отправь кого-нибудь со мной в Тригорское, я одна боюсь.

– Да куда же, барыня, скажите, что надо, мы сами сходим.

Хотелось сказать, что надо денег, но Наталья Николаевна усмехнулась:

– Много что надо, только просить через кого-то негоже. Сама схожу.

Наталья Николаевна принесла из Тригорского чаю и свечей. Евпраксия Николаевна, увидев так поздно на пороге соседку, ахнула:

– Что случилось?!

– Нет, нет, ничего. Я к вам с просьбой… По недогляду у нас не оказалось ни чаю, ни свечей, а дома гость. Вы знаете: Вяземский приехал. Не дадите ли несколько… Право, неловко просить, очень неловко, да только где сейчас возьмешь?

– Прислали бы кого из слуг, что же самой бегать?

И вдруг Евпраксия Николаевна поняла:

– Вам, может, деньги нужны? Немного дать могу…

– Нет, нет! – быстро отказалась Пушкина. Она не могла сказать, что еще не отдала и неизвестно когда отдаст прежний долг Прасковье Александровне. В глазах стояли слезы…

Она несла домой чай и свечи и тихо плакала. Азя встретила сестру на крыльце:

– Что случилось, куда ты ходила почти ночью?

– Азя, еще одни гости заставят меня побираться по деревням у мужиков…

Она сунула сестре в руки пакет с чаем и свечами, села на ступеньки крыльца и расплакалась окончательно.

Дмитрий денег не слал, занимать больше не у кого и не подо что, возвращаться в Петербург тоже не на что. Но и в Михайловском оставаться тоже невозможно, дом непригоден для жизни зимой.