Динка (ил. А.Ермолаева) - Осеева Валентина Александровна

— Вот это платье наденет мама? — спросила она, трогая двумя пальцами мягкий шелк и замирая от восторга.

— Нет, мама не хочет его надевать, это папино, — шепотом объяснила ей Мышка.

— Папино? А почему оно папино? Папа переодевался в него, да? — вытаращив глаза, зашептала ей на ухо Динка.

— Дети, дети, не трогайте руками!. Алина, повесь в шкаф, зачем ты его вытащила? — снова забеспокоилась Марина, примеряя перед зеркалом блузку. — Ну смотрите, хорошо так? — спросила она, поворачиваясь ко всем улыбающимся лицом.

— Очень! Очень! — закричала Мышка.

— Хорошо, мама, но лучше бы целое платье, — заметила Алина.

— Конечно, лучше. Ну, кто это ходит в театр в блузке и юбке? Что ты, курсистка, что ли? — недовольно оказала Катя.

— Да ну вас! — рассердилась Марина. — Я ведь не на бал собираюсь, а в театр! И никаких там особых нарядов не требуется. Как есть, так и есть! Вот поглажу, пришью свежий воротничок и пойду!

— Какой воротничок? Тут же есть уже один. Вечно ты с какими-то выдумками, вроде зонтика!

— При чем тут зонтик? У меня есть хорошенький новенький воротничок, он все-таки оживит и украсит, — роясь в картонке, возразила сестра.

— Надень колечко, мама! У тебя есть колечко с красненьким камушком. И брошку надень — вот будет красиво! — закричала Динка.

— Очень красиво! Точь-в-точь Крачковокая… А Гогу тоже с собой взять? — засмеялась мама. И все засмеялись.

— Терпеть не могу, когда кто-нибудь навешивает на себя все эти побрякушки! Такое мещанство, что смотреть противно! — добавила Катя и, вдруг что-то сообразив, всплеснула руками: — Слушай, Марина! Вот что можно заложить в ломбард! Спасибо Динке — напомнила!

— Пожалуй, да! Мне как-то не пришло в голову. Так, знаешь, ты приезжай завтра к концу службы, и мы успеем сбегать. Это действительно выход!

Марине нужны были деньги. Каждые две неделя товарищи готовили передачи для заключенных. Марина тоже вносила свою долю. В этот раз денег у нее было мало.

— Так ты приезжай пораньше, — повторила она сестре.

— А дети?

— Ну, что дети? Пообедают без тебя… Алина! — обратилась она к старшей девочке. — Завтра Катя уедет немного пораньше, а потом, мы можем после театра не успеть на последний пароход… я уже просила дедушку Никича переночевать на террасе, а Лина ляжет с Динкой и Мышкой. Ты ведь не будешь бояться?

— Нет, что ты! Я никогда ничего не боюсь. Только скажи Динке, чтобы она без вас никуда не бегала.

— Динка!.. — строго сказала мать.

— Я никуда не пойду, я буду сидеть как пришитая. Не беспокойся, мамочка, я же знаю, — поспешно перебила ее Динка.

Когда споры были окончены, Катя принялась за приведение в порядок отобранных вещей. Для себя она погладила темное платьице с длинными рукавами.

— Ну, что это за монашенка такая! — удивлялась сестра. — У тебя же есть что надеть! Столько тебе Олег надарил! Правда, многое ты своим шитьем перепортила…

— Лучше я испорчу, чем мне кто-то испортит.

— Так это совершенно одинаково по результатам, — засмеялась Марина. Конечно, самой приятней портить — не надо никого ругать, по крайней мере, весело добавила она.

Глава тридцать четвертая

ПЕРЕД ПОЕЗДКОЙ В ГОРОД

Сборы эти происходили в пятницу вечером, а утром в тот же день, сидя на утесе, Динка очень волновалась:

— Завтра суббота. Но как же я поеду — ведь мама тоже едет с утра!

— А я выйду на пристань да погляжу. Как она проедет, так и мы следующим пароходом, — успокаивал ее Ленька.

— Да как же ты поглядишь — ты ведь мою маму не знаешь совсем!

— Как — не знаю! Я всех твоих уже знаю, — усмехнулся Ленька.

— Да откуда же? — удивлялась Динка.

— Ну, как откуда… Забегу, повешу флажок и загляну за забор, а то и вечером иногда — заскучаю и подойду к твоей даче… Я один раз почти у самой калитки стоял, как раз вы мать встречали. Вот эта Алина твоя была и другая… как ее, Мышка, что ли?

— Мышка! — радостно подтверждает Динка; ей приятно, Что Ленька видел всех, кого она любит. — Мышка, Мышка!

— Ну вот! И ты тут была, все к матери жалась, а потом и тетка твоя вышла…

— Катя! — подсказывает Динка и тихо опрашивает: — А где же ты стоял, Лень?

— Да там… за уголком… Постоял да пошел… Вы — в дом, а я — на баржу: боялся, как бы хозяин не приехал… — задумчиво вспоминает Ленька.

— А вдруг он как-нибудь днем приедет? — беспокоится Динка.

— Нет, днем он не приезжает. Либо утром, либо уж вечером. Да теперь уж скоро. Целая неделя прошла… Я все вымыл, вычистил на барже, только вот крупы маленько подъел. Вроде немного брал, а заметно…

— Побьет он тебя? — шепотом спрашивает Динка.

— Может, и побьет… Ну, да ведь в последний раз. Динка испуганно цепляется за его руку:

— Я не хочу, Лень… я не хочу и последнего раза…

— Ну, не будет он, не будет… Что ты какая жалостливая, — ласково утешает ее Ленька и, чтоб переменить разговор, вспоминает, как он жил у птичницы, как ходил далеко-далеко в лес, каких видел там птиц и зайчишку один раз поймал, серого, пушистого. Поймал да выпустил. — Плачут ведь зайцы, как дети маленькие. Я и побоялся обидеть его… А еще я один раз лису видел… рассказывает Ленька. Но девочка не слушает его и думает о другом.

— А добрая была птичница? — спрашивает она.

— Птичница-то? Нет. Конечно, она не била меня и есть давала… Но только пустое сердце у нее!

— А вот у того, что тебя читать учил, тоже пустое сердце? — с интересом опрашивает Динка.

— Ну нет… что ты… Тот настоящий человек, все он понимал. Шел бы я за ним, куда он захочет! Только нет его… Настрадался я тогда об нем… И не встречал таких больше…

Ленька еще долго рассказывает о своей жизни, потом начинает рассказывать Динка.

— У нас все хорошие, одна я плохая… — говорит она.

— Чем же это ты плохая? — Да многим… Не слушаюсь никого…

— Что же ты не слушаешься? Мать любишь, а не слушаешься? — серьезно спрашивает Ленька.

— А как же мне быть? Если бы я слушалась, то мне бы надо дома сидеть и никуда носа не высовывать… Мама очень добрая, но если бы она увидела меня на этом утесе да еще на этой доске… — Динка махнула рукой и засмеялась. — Для нее же это прямо неописуемая доска!

Ленька помрачнел:

— Я сделаю… Я уже надумал, как сделать. Я чегой-то и сам стал бояться… прямо поджилки у меня трясутся — ну-к упадешь ты!

— Да не упаду! Я уж привыкла. А если упаду, ты никому не говори, что мы вместе были. Прямо беги тогда скорей на биржу, а то еще придерутся к тебе…

— «Беги»! Да что я, не человек, что ли? И какая мне жизнь после этого так и будешь ты у меня перед глазами стоять… Нет, уж тогда некуда мне бежать, — вконец расстроился Ленька.

— Да не упаду, не упаду, не бойся! — опять засмеялась Динка.

— Я сделаю… вон гляди, как я сделаю. — Ленька вынул карандаш и начал что-то рисовать на камне. — На каждом краю по два столбика вкопаю, и на них тугие крючки сделаю, и перекладины пристегивать буду к ним. А между тех столбов доску положу и тоже на крючки ее пристегну к столбам, поняла?

— Ничего не поняла! — весело сказала Динка.

— Ну, поняла не поняла, а переходить будешь, как барыня! — довольный собой, ответил Ленька.

— И без тебя буду переходить? — поинтересовалась Динка. — Ну, если, например, ты в городе будешь, а я захочу сюда прийти, перейду я?

— Сроду не перейдешь! Слышь, Макака! Чтоб этого у тебя и в мыслях не было! — испугался Ленька. — Не велю я тебе одной, понятно? Чтоб ни в каком разе! Клянись мне сейчас на этом же СВМАМОМ месте!

— Да я и доску не перекину, что ты!

— Доску ты, может, и перекинешь — высохла она, легонькая стала, да и нешироко тут, но все это ни к чему… Не хочу я, чтоб ты одна шла… Клянись и все тут!

— Клянусь своим честным именем и гробом… — быстро начала Динка.

Но Ленька остановил ее:

— Не так. Говори за мной: «Клянусь никогда и ни при каком разе не переходить одна на утес! Пускай, ежели нарушу эту клятву, хозяин исполосует Леньку до смерти…»