Старое русло - Василий Ванюшин

Алибек, бледный, слушал Жакупа, черная родинка возле глаза казалась нарисованной тушью на белой бумаге. То, что он услышал, подействовало на него сильнее смертельной угрозы Жакупа. И лишь мысль о сокровищах заставила его обратиться с вопросом к старику:

— Я не буду спорить с вами, Жаке. Мне хочется только узнать, зачем приезжали басмачи к этой стене?

— Зачем? — Жакуп посмотрел на остаток стены, что-то припоминая. — Мне тогда не до того было, чтобы думать — зачем… Но потом я догадался. Они что-то прятали тут. Бикентиш и его бойцы нашли где-то здесь тюки. Не знаю, что там. И никто не знал, никакого разговора об этих тюках не было. Может быть, патроны, оружие… Я не спрашивал, зачем мне это? Бикентиш велел перенести этот груз на лодки и отвезти в Аральск. Что там было, не знаю, это дело военное. И тебе не надо знать.

— Все! — решительно сказал Алибек и встал. — Делайте, что хотите со мной, Жаке, воля ваша. Да, я сын басмача, но не виноват в этом. И горько и обидно мне. Вижу — нет мне в жизни счастья, а что было, я потерял… Теперь хоть выставляйте на позор, говорите всюду обо мне, что хотите, убейте сейчас — мне все равно. Но только знайте, что дочь Николая Викентьевича я не оскорбил, как вы думаете. Я виноват перед ней, но плохого ничего не сделал… Еще хочу сказать, чтобы вы знали. — зачем я лазил в это подземелье. Тогда вы поймете, такой ли уж плохой я, Алибек Джетымов. Я расскажу, что искал здесь и для чего искал… Послушаете?

— Что же, рассказывай. Мне слушать легче, чем говорить.

Давние друзья

Стольников сидел в палатке один и думал о дочери. Время было далеко за полдень, а Лина не появлялась. Не видно было в лагере и Алибека. Конечно, они где то вдвоем и, пожалуй, любят друг друга. Пусть даже Алибек и расскажет о своем отце, — а он так и сделает: он честный, — это не изменит положения. Лина отлично понимает, что дети не выбирают отцов, это невозможно, и Алибек не виноват.

И все же сердце протестовало против Алибека, хотя Николай Викентьевич и чувствовал, что правда не на его стороне. Мешать им, противодействовать — значит, признать, что он не такой, каким считает его дочь, дать понять ей, что он до сих пор лицемерил, превознося честность и правдивость превыше всего.

Он стал думать об Алибеке только хорошее, находил его красивым, все поступки его благородными, и этим старался подготовить себя к тому, чтобы спокойно встретить сообщение Лины и Алибека о взаимной любви, когда она или они оба скажут ему об этом. И он уже готов был поверить в их счастье, если бы не беспокойная мысль о своей жене, о матери Лины, — она никак не согласится, что дочь может найти свое счастье где-то в пустыне… Жена обвинит во всем его, Николая Викентьевича, который не предостерег дочь.

В палатку, нагнувшись, шагнул Жакуп. Он не спросил, можно ли войти, даже не поздоровался с профессором, бросил к его ногам нож с желтым скорпионом на ножнах, и, присев, сказал нехотя, будто речь шла о погоде:

— Мало-мало не убил Алибека…

И полез за бутылочкой с насом.

Николай Викентьевич изумленно смотрел на него, взглянул на нож и снова уставился на Жакупа.

Отсыпав на ладонь немного мелкого табаку, старик заложил его за нижнюю губу, спрятал за пазуху бутылочку, подвигал языком, сплюнул и теперь счел нужным произнести еще несколько слов к пояснению сказанного:

— … Алибека, сына Абукаира аль-Хорезми… Помнишь, Бикентиш, того басмача, на белой лошади? Ты гнался и стрелял в него, тут, возле развалин? Это он приказал убить Сарсека и меня, Сарсека они убили, а меня спас ты…

Старик взял нож, выдернул его из ножен.

— Вот этот нож был возле моих глаз. Абукаир приказал выколоть мне глаза и отрезать язык… Я об этом рассказывал двадцать пять лет назад. Ты забыл, Бикентиш?

Сунув нож в ножны, Жакуп бросил его в угол палатки.

— Расскажи спокойно, старый дружище, что все это значит! — наконец задал вопрос изумленный Стольников.

— Э, Бикентиш! Жакуп слишком стар, чтобы волноваться. В моих жилах кровь давно течет ровно и спокойно. И ум мне светит так же ровно, как электрическая лампочка — на нее дуй любой силы ветер, она не будет мигать и ярче не разгорится.

— У кого ты взял этот нож?

— У его хозяина.

— Дружище Жакуп! Ты меня удивляешь все больше и больше. Не можешь ли ты хоть кратко рассказать, что произошло. Не тяни, у меня и так нервы напряжены до предела. Может быть, необходимо что-то сделать, предпринять?.. Рассказывай кратко — хоть по-казахски, хоть по-русски — как удобнее. Ну, я слушаю, начинай по порядку…

— Нет, Бикентиш, — вздохнул старик. — Ты не волнуйся, ничего принимать не надо… А рассказывать мне трудно. Я сегодня выпустил из рта, столько слов, сколько за год не выпускал. Я говорил так много и сильно, как ты говорил, помнишь, на митинге, когда вы уезжали на железных лодках обратно в Аральск… Я устал от слов.

— Зачем же ты пришел ко мне? — не выдержав, вскричал Стольников. — Жакуп, дорогой, говори…

Николай Викентьевич все-таки раскачал старика и выжал из него самое главное, старик коротко передал разговор с Алибеком.

— Ты видел мою дочь? — задал Николай Викентьевич щемящий сердце вопрос. — Что с ней?

— Видел. Плачет…

— Где она?

— В степи. Отдыхает. Придет…

— Ты имел серьезное намерение убить Алибека?

Старик поднял глаза, расширил насколько мог, и Стольников заметил в них глубоко затаенное страдание.

— Эти глаза видели, как убивали моего единственного сына… Бикентиш, если бы при тебе твою единственную дочь схватил насильник, ты что чувствовал бы?

У Стольникова задрожали руки, сами собой сжались кулаки.

— Не знаю… Сейчас боюсь сказать… Но, дружище, я чувствую, мне надо пойти к дочери. Где она?

— Не надо, Бикентиш. Она скоро придет. Не волнуйся, верь старому Жакупу, ничего опасного нет…

Немного успокоившись, Стольников сказал:

— Значит, ты не имел намерения убить Алибека? Это хорошо. Но как ты мог решиться угрожать ему ножом? Он мог подумать, что ты не шутишь, мог, обороняясь, выхватить нож и ударить тебя.

— Я сказал, что нож отравлен ядом каракурта и маленькая царапина смертельна. Но сказал это для страха…

— Как я понял, все сводилось к тому, чтобы напугать Алибека?

— Нет, — твердо сказал старик. — Мои глаза видели смерть сына от руки его отца, и я сказал Алибеку, что должен убить его. У меня было такое желание. Но не убил. У него в голове еще много глупостей, он хоть и ученый, а плохо понимает, что делает. Он сказал мне: «хочешь — убивай, я от жизни ничего хорошего не жду!». Я плюнул и сказал: «Глупый!»