Убить некроманта - Макс Далин

Я в конце концов не выдержал:

— Ты не боишься мертвецов? — говорю. — Совсем?

Магдала пожала плечами.

— Я их немало видела, — отвечает. — Ричард обожает турниры. У меня на глазах несколько часов умирал его оруженосец, которого ранили в голову. Это было более тяжёлое зрелище, чем твои кадавры. Они же не чувствуют боли…

— Хочешь сказать, — говорю, — что Ричард не мог ему помочь и не приказал добить?

Магдала усмехнулась.

— Видишь ли, Дольф… добивать смертельно раненых жестоко. Вот наносить им раны — благородно. Тебе, вероятно, этого не понять — и слава Богу. Знаешь, я насмотрелась на людей, которые изо всех сил хотят быть хорошими… или, по крайней мере, казаться хорошими, — никогда не делай так. Те, кто может тебя рассмотреть, будут любить тебя таким, какой ты есть… а прочим ты всё равно не объяснишь.

— Золотые слова, — говорю. — Я и сам так думаю.

— Только не забудь об этом, — говорит. Тоном почти заклинающим. — Делай только то, что считаешь нужным, и так, как считаешь нужным. Потому что человек погибает — телом или душой, не важно, — когда начинает врать другим и себе, чтобы выглядеть хорошим.

— А можно, — говорю, — я побуду хорошим для тебя? На пробу?

Она расхохоталась.

— Ну уж нет, дорогой! Вот если бы я была героиней легенды — о, тогда бы я обожала Ричарда, ты бы меня украл, и я бы спросила, где ты прячешь ключ к своему каменному сердцу. А у тебя случился бы приступ желания побыть хорошим — и ты рассказал бы мне об этом. Ты знаешь, все жестокие чудовища рассказывают, где хранят ключи от каменных сердец, своим любимым женщинам… а те выбалтывают про это благородным героям вроде Ричарда. По крайней мере, так в балладах поётся — но я, благодарение Создателю, не героиня этого вздора.

— То есть, — говорю, — ты бы не стала рассказывать?

Она потёрлась щекой о мою руку.

— Ричарду? Даже под пытками.

Мы оба не строили никаких иллюзий. Разве что время от времени припадало желание поиграть.

— Здорово было бы, — говорил я тогда, — убить Розамунду и жениться на тебе.

— Дольф, — смеялась она, — ты бредишь. Я замужем.

— Ричарда тоже убить, — говорю.

— И у нас родится дитя с претензиями на обе короны…

— …и мы объединим Перелесье и Междугорье в одну непобедимую державу…

— …а дитя будет фантастической сволочью — с проклятой кровью батюшки и тонкой стервозностью матушки …

— …ещё бы — ведь матушка будет сама его нянчить. Так что он ещё учудит что-нибудь такое, от чего его корона воссияет над миром, а мир содрогнётся…

— …да уж, учудит — вроде того что сделал ты, Дольф. — И мы оба начинали хохотать.

Всё это звучало прекрасно, но было совершенно нереально. Каждого из нас привязали к своей стране, семье, гербу — как приковывают к столбу цепями. Бесконечные вереницы династических браков, рождений, смертей, приданого, договоров, фавора и опалы создавали между нами непреодолимую преграду.

Мы знали, что нам непременно помешают. Мы ещё не знали как, но о том, что помешают, знали точно. Мы совершали очередное чудовищное преступление, когда ласкали друг друга в комнатушке под самой крышей, на постоялом дворе, брошенном хозяевами, — каждый из нас предавал собственный Долг.

И поэтому каждая минута казалась ценной — как крупинка золотого песка, да. Магдала говорила правду. Эти три дня теперь хранятся в самом тайном и охраняемом месте моей души — рядом с ожерельем Нарцисса.

К полудню на третий день около превращённого в мой лагерь постоялого двора появились герольды Ричарда.

Помнится, день был нежно-серый, как перламутр, тёплый… дождь моросил. Снег начал сходить. Весь мир был серый, мягкий, ветер дул с юга… И послы Ричарда выглядели ужасно ярко на этом сером фоне — в своих двухцветных ало-зелёных плащах с его гербами и золотых шапочках. Остановились поодаль и трубили в рожки. Ну-ну.

Я вышел. Меня сопровождали скелеты и Магдала в одежде пажа. Мы оба совершенно не видели нужды пытаться что-то скрыть.

Они заткнулись, как только нас увидели.

— Давайте бумаги, — говорю. — Вы ведь припёрлись с указом Ричарда?

Пожилой герольд — странно смотрелась эта морщинистая рожа под золотым колпачком — слез с коня передать мне свиток. Я сломал печать и развернул — это был не указ. Письмо. Я проглядел через строчку:

«Государю Междугорья, королю Дольфу… Будучи готовы разрешить к общему согласию конфликт, связанный… и признать за короной Междугорья поименованные… не можем поверить в наиприскорбнейшее дело… Льстим себя надеждой, что чёрные подозрения нас обманывают, но если… желательно, чтобы ваше величество разрешили вопрос, который нас терзает…»

— Магдала, — говорю, — твой муж уточняет, правда ли, что я тебя украл. Ответ писать?

— Передай на словах, — отвечает. — Мой отъезд с тобой отношения к войне и спорным территориям не имеет. Это наше семейное дело.

Магдала снова стала ледяная и неподвижная, как в дворцовой зале, — а рожа герольда пожелтела до тона старого пергамента. Герольды смотрели на Магдалу с таким ужасом, будто она была вампиром, вставшим при свете дня.

А я сказал:

— Я уже предупреждал Ричарда, что меня не интересуют его бредни. Как только что выяснилось, государыню Магдалу они тоже не интересуют. У вас есть остаток дня и ночь — завтра в полдень я получаю указ или начинаю веселье. Валите отсюда.

Пожилой герольд взглянул на меня безумными глазами и полез в седло. Остальные молчали и таращились, только один — может, ещё не закалённый придворным развратом — выкрикнул:

— Государыня, вас околдовали?!

Услышав это, я понял, что именно люди называют «криком души». Магдала рассмеялась — и у них сделались такие лица, будто она извергла огонь изо рта.

Они уезжали в гробовой тишине.

— А Ричард сообразительнее, чем я думал, — говорю. — Надо же — догадался, где тебя искать.

— Для этого большого ума не надо, — сказала Магдала. — Просто он чрезмерно себя любит. Поскольку ему даже на минуту не может прийти в голову, что жена захочет сбежать от него по собственной доброй воле, — бедняжке Ричарду ничего не остаётся, как во всём винить тёмную силу. А кто у нас тут сила самая тёмная?

— Это как деревенские бабы верят в сглаз и приворот? — спрашиваю.

— Ну да. Ты же некромант. Кто, собственно, знает, на что ты способен? Что такое некромант?

— Я думал, — говорю, — все в курсе.

— О Дольф, — хихикнула, — ты же страшный. И на тебя можно свалить всё. Ты в этом смысле ужасно удобен. На тебя можно свалить свою политическую дурость, и страх перед будущим, и неумение жить… и мою нелюбовь заодно. Вот так-то, государь мой, великий и ужасный!