Антология сатиры и юмора России ХХ века - Аркадий Михайлович Арканов

можем отрицать то, чего пока не понимаем. Два разума обязаны понять друг друга и взаимно обогатиться. Если они не знают, что такое книга, мы им расскажем, мы объясним, что каждый человек должен умирать естественной смертью, что набрасывать на шею веревку и подвешивать человека на дереве — неразумно, мы научим их пользоваться огнем и приобщим к нашей музыке. Мы разовьем этот слух… Итак, я призываю вас к благоразумию и осторожности. Мы должны наладить контакт с тем, кто осуществляет высшее руководство над ними, мы изложим ему нашу систему взглядов, мы получим ответы на интересующие нас вопросы, и, я уверен, все будет хорошо.

Философ замолчал и обвел всех вопросительным взглядом.

— Вы абсолютно правы, друг мой, — сказал Композитор.

— Тем более что они, в общем-то, музыкальны, хотя от них и пахнет, — поддакнула Скрипачка.

— И может быть, завтра мы пригласим их на наш пикник? — оживился Ученый. — Я уверен, что им понравится и «Концерт открытия», и малиновый пирог, который приготовила моя жена. И все будет хорошо!

— А если они нас все-таки уничтожат? — спросил Изобретатель.

Но все замахали на него руками, потому что его радикальность уже начинала надоедать.

— Насколько я понимаю, — задумчиво произнес Писатель, — все наши мысли должен оформить в слова я?

— Да. К вечеру, — заключил Философ.

Опускавшийся на город вечер принимал зловеще-красный оттенок — горела круговая система принудительного климата, благодаря которому жители города собирали по четыре урожая в год, поддерживая необходимую влажность и температуру воздуха. Всадники приняли ее за городскую стену и подожгли за ненадобностью. Двумя часами раньше стенобитными машинами была превращена в прах противоураганная установка, которая приняла приближающиеся орды всадников за природный ураган и выпустила три разрушающих ураган кванта, в результате чего скакавшие в первых рядах получили ожоги.

Не в состоянии понять что-либо, взрослые высыпали на улицы, удивляясь странному фейерверку и комическим всадникам, получая удары нагайками и саблями, попадая под копыта крепких низеньких лошадей.

Дети тоже ничего не понимали, но и не удивлялись ничему. Им впервые было страшно, и они плакали.

Веками молчавшие собаки вдруг разом завыли, будто разбуженные древним инстинктом, предвещавшим беду. И под аккомпанемент этого неслыханного доселе воя неслось по всему городу. «Улла! Улла! Уть! Мать! Улла! Мать! Мать! Уть! Улла!»

Философ, Ученый, Скрипачка, Композитор и Писатель, облачившись в визитные платья, пробирались к городской площади. Писатель держал на вытянутых руках сорок два рукописных листа, адресованных главному всаднику. Скрипачка несла скрипку. Сзади плелся Изобретатель. У него был очень плохой вид. Казалось, что он лишился рассудка. Одежда местами обгорела, лицо было в копоти. Он плелся, опустив голову, время от времени повторяя: «Это всё! Всё! Это всё!» И с тоской оглядывался в сторону холма, на котором стоял и смотрел в бесконечное небо его Луческоп.

Остальные подбадривали Изобретателя, а вернее, самих себя, и Ученый дважды назвал его пессимистом. На площади пылали костры. Всадники жарили мясо, пили из своих кожаных сосудов, галдели, хохотали… Пахло невероятной смесью жареного мяса, пота, испражнений и винных паров. Возле каждого костра между всадниками сидели прекрасные обнаженные танцовщицы городского театра. На их лицах были улыбки недоумения. Все представлялось им удивительнейшим карнавалом, и они никак не могли понять, почему всадникам не понравилась их красочная одежда, специально сшитая к Дню Праздника Спелых Яблок.

Возле самого большого костра как-то по-особому суетились темно-коричневые всадники. Перед костром на мохнатом черном ковре сидел всадник в красной кожаной куртке и красных кожаных штанах.

— По-видимому, это он, — сказал Философ, и процессия направилась к большому костру. Вид визитеров показался, очевидно, всадникам столь нелепым и безобидным, что они расступились, дав возможность подойти им на довольно близкое расстояние к главному. Тот, заметив их, поднял руку, все замолчали, и он с любопытством стал разглядывать каждого по очереди с головы до ног, и никто не выдержал его тяжелого, из-под чересчур нависавших надбровных дуг взгляда. Потом он встал, перемигнулся со своими и подошел к Философу. Он протянул ему свою жилистую руку. Философ протянул свою. Всадник сжал руку Философа, и тот побледнел от боли, а всадник улыбнулся. Потом он подошел к Скрипачке, взял ее руку и поцеловал, потом потрепал по щеке Композитора и спросил:

— Твоя. красавчик?

— Мне очень приятно. — улыбнулся Композитор, — что моя жена вам понравилась.

— Это мы еще увидим. — сказал всадник и снова подмигнул своим. — А ты, чумазик, почему такой грустный?

Изобретатель, казалось, не слышал вопроса и только повторял: «Это всё! Всё! Это всё!»

Затем всадник уселся на черный мохнатый ковер и обратился к визитерам:

— Так что, красавцы? Какая великая важность вынудила вас приблизиться ко мне на столь опасное для вас расстояние?

Философ вежливо поклонился и произнес:

— Нам очень приятно, что вы говорите на нашем языке.

— Надо знать язык любой твари, — гордо сказал главный, — чтобы понять, что она там пищит, когда на нее наступишь…

— Мы убеждены, — продолжал Философ, — что два наших разума взаимно обогатятся, и это принесет огромную пользу всем нам, ибо возникший диссонанс есть не что иное, как результат ножниц, образовавшихся в силу неравномерно развивающихся мыслящих субстанций…

— Своеобразная разность потенциалов, — пояснил Ученый.

— Только не все сразу. Кто-нибудь один, — поморщился главный.

— Взаимопроникновение основных наших жизненных постулатов, — продолжал Философ, — в вашу философскую систему взглядов и ваших основных постулатов в нашу философскую систему взглядов…

— Нечто вроде диффузии, — опять вставил Ученый.

— Еще одно слово, — грозно сказал всадник, — и я вырву твой язык.

— Исходя из этого, — Философ взял из рук Ученого сорок два аккуратно исписанных листа и протянул их главному, — мы надеемся, что ознакомление с нашим трактатом сделает непонятное понятным, неприятное — приятным, невероятное — возможным. И все будет хорошо, — и Философ положил трактат к ногам всадника.

Видимо, вся эта церемония показалась всаднику смешной, и он начал хохотать. Глядя на него, стали хохотать остальные, и скоро хохотала вся площадь.

«Всё! Это всё! Всё!» — повторял Изобретатель, бросая беспокойные взгляды в сторону своего холма.

Потом вдруг главный умолк, вытер кулаком слезы и крикнул:

— Улла! Мать! Мать!

Площадь смолкла. Откуда-то появился всадник, казавшийся старше других. Он приблизился к главному и взял лежащий у его ног трактат.

— Уть! Уть! — приказал главный. — Улла!

И пожилой, вглядываясь при свете костра в написанное, начал читать, с трудом произнося слова:

— «Ког-да су-щес-тво, обла-обла-дающее вы-высшим разумом, дви-движет-ся по ле-су и на-насту-пает на на му-му-равья. то…»

Видя, что ему трудно читать, Ученый снял с себя очки и протянул пожилому. Тот испуганно стал вертеть их перед своими глазами, не зная, что делать, и