Творения, том 10, книга 2 - Иоанн Златоуст

БЕСЕДА 13

"Уста наши отверсты к вам, Коринфяне, сердце наше расширено. Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно" (2 Кор. 6: 11, 12).

1. (Апостол) сказал о своих искушениях и скорбях: "В терпении, – говорит, – в скорбях, в бедах, в теснотах, в ранах, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях"; показал, как они важны и благодетельны: "нас огорчают, – говорит, – а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем" (яко скорбяще, присно же радующеся: яко нищи, а многи богатяще: яко ничтоже имуще, а вся содержаще) (ст. 10); назвал их оружием: "нас наказывают, – говорит, – но мы не умираем" (яко наказуеми, а не умерщвляеми) (ст. 9); обнаружил в них великое о нас попечение Божие и Его силу: "чтобы преизбыточная сила, – говорит, – была [приписываема] Богу, а не нам" (да премножество силы будет Божия, а не от нас) (4: 7); изобразил опасность своих подвигов: "всегда, – говорит, – мертвость Его носим" (ст. 10); и что эта мертвость служит ясным доказательством воскресения: "чтобы и жизнь Иисусова, – говорит, – открылась в теле нашем" (да и живот Иисусов явится в мертвенней плоти нашей) (ст. 11); сказал, чего он удостоен от Господа, и какое служение ему было вверено: "и как бы Сам Бог, – говорит, – увещевает через нас; от имени Христова просим" (по Христе молим яко Богу молящему нами) (5: 20); и чего он был служитель, т. е. "не буквы, но Духа" (3: 6); и что не только поэтому он достоин уважения, но и ради самых скорбей: "Богу, – говорит, – благодарение, всегда победителями нас творящему" (2: 14). После всего, наконец, он приступает к обличению (коринфян) в том, что они мало имеют расположения к нему. Впрочем, не тотчас начинает обличать их, но сперва говорит им о той любви, которую он всегда обнаруживал к ним, а потом уже приступает и к обличению. Хотя бы обличающий и по своим добродетелям заслуживал уважение слушателей, но его слово принимают охотнее, когда он вместе показывает и любовь свою к обличаемым. Вот почему и апостол, упомянув сперва о своих искушениях, трудах и подвигах, переходит к слову о любви своей к ним, и потом уже начинает обличать их. Как же он свидетельствует любовь свою к ним? "Уста наши, – говорит, – отверсты к вам, Коринфяне" (Уста наша отверзошася к вам, коринфяне) (ст. 11). Что же это за свидетельство любви? И что вообще значат эти слова? "Мы не хотим, – говорит, – молчать пред вами, но всегда желаем говорить и беседовать с вами. А так поступают обычно любящие. И что для тела объятие рук, то для души дружественная беседа". Вместе с этим он намекает здесь еще и на нечто другое. Что же именно? "То – (говорит), – что мы откровенно беседуем с вами, как с возлюбленными, ничего не утаивая от вас и ничего не скрывая". Так как он приступает к обличению их, то как бы просит у них извинения в том, делая самое обличение, смело высказанное, доказательством сильной любви к ним. И самое наименование ("коринфяне") выражает великую любовь, расположение и горячность (чувства). Известно, чтоб мы часто повторяем и одни имена тех, кого любим. "Сердце наше расширено" (Сердце наше распространися). Как теплота расширяет (предметы), так и любви свойственно расширять (сердце), потому что она есть такая добродетель, которая и горяча, и разгорячает. Она разверзла и уста Павловы, и расширила сердце его. "Не устами только, – говорит, – люблю вас, но (с устами) согласуется и сердце. Потому я и говорю смело, открытыми устами и от всего сердца".

Подлинно, нет ничего пространнее сердца Павлова; оно так горячо любило всех верных, как кто-нибудь (любит) своего друга, не раздробляя на части своей любви и оттого ослабевая, но пребывая в каждом всецело. И удивительно ли, что Павел имел такую любовь к верным, когда сердце его обнимало всю вселенную, и даже неверных? Вот почему он и не сказал: я люблю вас, но гораздо выразительнее: "Уста наши отверсты, … сердце наше расширено" (уста наша отверзошася, сердце наше распространися); мы всех имеем в сердце и не кое-как, но с большим простором, потому что в таком случае любимый без всякой опасности помещается в сердце любящего". Поэтому и говорит: "Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно" (не тесно вмещаетеся в нас, утесняетеся же во утробах ваших) (ст. 12). Смотри, как он щадит и в самых обличениях. А это – свойство сильно любящих. Не сказал: "вы не любите нас", а (говорит только): "не в такой мере (любите, как мы)", – потому что не хочет сильно упрекать их. Перечитывая его послания, желающий и везде может увидеть, до чего он любил верующих. К римлянам, например, он пишет: "весьма желаю (επιποθώ) видеть вас" (1: 11); и еще: "многократно намеревался придти к вам" (множицею восхотех приити к вам) (ст. 13); также: "чтобы воля Божия когда-нибудь благопоспешила мне придти к вам" (аще убо благопостешен буду приити к вам) (ст. 10). А к галатам пишет: "Дети мои, для которых я снова в муках рождения" (чадца моя, имиже паки болезную (4: 19). И опять к Ефесеянам: "Для сего преклоняю колени мои за вас" (сего ради преклоняю колена моя за вас) (3: 14). К филиппийцам же (написал так): "Ибо кто наша надежда, или радость, или венец похвалы?" (кто бо ми есть упование или радость, или венец похваления? Не и вы ли?) (1 Сол. 2: 19, Филип. 4: 1), – и говорил, что он носит их "в сердце и во узах" (Филип. 1: 7). А к колоссянам: "Желаю, чтобы вы знали, какой подвиг имею я ради вас … и ради всех, кто не видел лица моего в плоти, дабы утешились сердца их" (хощу же вас видети, колик подвиг имам о вас, и елицы не видеша мя во плоти, да утешатся сердца ваша) (2: 1); и к фессалоникийцам: "подобно как кормилица нежно обходится с детьми своими … так мы, из усердия к вам, восхотели передать вам не только благовестие Божие, но и души наши" (якоже доилица греет своя чада, тако желающе вас благоволихом подати вам не точию благовествование, но и души своя) (1 Сол. 2: 7, 8). Или Тимофею: "вспоминая о слезах твоих, дабы мне исполниться радости" (поминая слезы твоя, да радости исполнюся) (2 Тим. 1: 4); также Титу: "истинному сыну" (присному (αγαπητώ) чаду) (1: 4). Подобным же образом и к Филимону.

2. Много подобного пишет он и к евреям, не переставая утешать их подобно матери, уговаривающей печальных детей своих: "еще немного, очень немного, и Грядущий придет и не умедлит" (еще мало елико елико грядый приидет, и не укоснит) (Евр. 10: 37). С тою же любовью и к ним (коринфянам) говорит: "Вам не тесно в нас" (не тесно вмещаетеся в нас). Притом говорит, что не только он их любит, но что и они любят его, желая этим еще более привлечь их к себе. То же самое свидетельствует он о них, когда говорит, что пришел Тит, "поведая нам ваше желание, ваше рыдание, вашу ревность" (2 Кор. 7: 6, 7). То же и галатам: "если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне (4: 15); и фессалоникийцам: "какой вход имели мы к вам" (1 Сол. 1: 9); и Тимофею: "вспоминая о слезах твоих, дабы мне исполниться радости " (2 Тим. 1: 4). И везде в посланиях его всякий может найти свидетельства любви его к ученикам своим и их любви к нему, хотя и не равной. Так и в настоящем послании говорит он: "чрезвычайно любя вас, я менее любим вами" (аще и излишше вас любя, менше любим есмь) (12: 15). Но так как говорит он уже в конце (послания); а здесь еще сильнее: "Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно" (не тесно вмещаетеся в нас, утесняетеся же во утробах ваших). "Вы приемлете, – говорит, – одного, а я – целый город и столь многочисленный народ". Не сказал опять – "не приемлете нас", но – "в сердцах ваших тесно" (утесняетеся); этими словами он указал на то же, но только снисходительнее, чтобы обличение было не слишком жестоко. "В равное возмездие, - говорю, как детям, - распространитесь и вы" (Тожде же возмездие, якоже чадом глаголю, распространитеся и вы) (ст. 13). И хотя не одно и то же – прежде самому быть любимым, а потом уже любить других, потому что возлюбивший после, хотя бы и равною платил любовью, по тому уже самому стоит ниже, что другой предварил его любовью, – но я не вхожу, – говорит, – в строгое разыскание; для меня довольно, если вы, взяв с меня пример, покажете ту же меру любви, каковою я люблю вас". Потом, чтобы показать, как это нужно для них, и как слова его чужды всякого ласкательства, прибавляет: "говорю, как детям". Что же значит: "как детям"? Это значит – "ничего более не прошу от вас, кроме вашей любви ко мне, как отцу".

И заметь благоразумие и смиренномудрие (апостола). Он не говорит уже здесь о бедствиях, какие претерпел за них, о своих трудах, о смертных опасностях, хотя бы и много мог сказать – так он чужд гордости! – но говорит только о любви своей, и просит от них взаимной любви, – "за то, что я, – говорит, – отец ваш, и сильно люблю вас". Пользующегося любовью иногда очень раздражает то, что ему напоминают о благодеяниях, – потому что он видит в этом упрек себе. Поэтому Павел и не делает так, а только говорит: "Возлюбите меня как дети отца", – что гораздо ближе к природе (человеческой), и составляет долг каждого в отношении к отцу. Потом, чтобы кто не подумал, что он говорит это для своей пользы, показывает далее, что он для их же блага желает снискать любовь их к себе, – почему и присовокупляет: "Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными" (не бывайте преложни ко иному ярму, якоже невернии) (ст. 14). Не сказал – "не смешивайтесь с неверными"; но, чтобы сильнее обличить их как нарушителей правды, говорит: не уклоняйтесь (на их пути). "Какое общение праведности с беззаконием?" (Кое бо причастие правде к беззаконию?) Здесь он делает различение уже не между своею любовью и любовью тех, которые растлевали коринфян, но между благородством последних и низостью первых. От этого и речь его сделалась важнее и сообразнее с его достоинством, а для коринфян привлекательнее. Если бы сыну, не почитающему своих родителей и предающемуся людям развратным, кто-нибудь сказал: "Что ты делаешь, дитя? ты презираешь своего отца, и предпочитаешь ему людей развратных и преданных всякому нечестию? Ужели ты не знаешь, сколько ты лучше их и благороднее?" – то такими словами он лучше бы отклонил его от общения с ними, чем когда бы стал восхвалять только отца. Так, если бы он сказал: "Ужели ты не знаешь, насколько отец твой лучше их?" – то этим ничего бы не сделал. Напротив, если он, оставив отца, укажет на превосходство пред ними самого сына, говоря: "Неужели ты не знаешь, кто ты и кто они? Как ты не подумаешь о своем благородстве и свободном происхождении, а их низости? Что у тебя общего с такими ворами, прелюбодеями, разбойниками?" – то, как бы окрылив его такими похвалами, он легко расположит его к тому, чтобы он оставил сообщество с ними. Первые увещевания он не так легко примет потому, что восхваление отца будет служить уже обвинением, поскольку именно в этом случае он представляется оскорбителем не только отца, но и такого именно отца; здесь же он ничего подобного не услышит. Притом, кто не любит похвалы? И потому самое обличение, соединенное с похвалою слушателя, бывает удобоприемлемее. Оно смягчает, возвышает дух и заставляет гнушаться сообществом с худыми людьми. Но здесь достойно удивления не только такое различение, но и то, что придумал нечто большее для возбуждения в них страха. Сперва именно он ведет речь свою чрез вопросы, что обыкновенно бывает тогда, когда говорится о чем-нибудь для всех известном и очевидном; потом же распространяет ее многими и различными наименованиями. Не одно, в самом деле, не два и не три, но многия наименования (сравниваемых) вещей полагает пред глазами слушателей, чтобы с одной стороны изобразить высоту добродетелей, а с другой – крайнюю низость порока, и чрез великое, даже бесконечное между ними расстояние показывает, что дело не требует более никакого доказательства. "Какое общение, – говорит, – праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою? Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным? Какая совместность храма Божия с идолами?" (Кое бо причастие правде к беззаконию? Кое же общение свету ко тьме? Кое же согласие Христови с Велиаром? Или кая часть верну с неверным? Или кое сложение церкви Божией со идолы?" (ст. 15, 16).