Иностранный легион - Сергей Балмасов

Жизнь и быт русских легионеров в межвоенный период

Первые сведения о судьбе попавших в Легион русских просочились в немногочисленную русскоязычную колонию Туниса в мае-июне 1921 г. через А.А. Воеводина, одного из виднейших ее представителей. Трагическая судьба русских в Легионе была описана в эмигрантской прессе, журналах и газетах 1922–1926 гг. Это такие издания, как «Своими путями», «Студенческие годы», «Последние новости», «Руль», «Казачьи думы». Даже на фоне общего тяжелого положения белоэмигрантов из России вообще и североафриканской группы в частности судьба легионеров вызвала у соотечественников шок. Оказавшись в Тунисе при эвакуации русского флота из Крыма, они были свидетелями того, как в эту колонию прибывали десятки и сотни русских легионеров. Несмотря на то что русские в Тунисе перебивались случайными заработками и жили в палатках и полуразрушенных зданиях, все же их положение было намного лучше положения легионеров, служивших в ужасных условиях ежеминутной муштры, издевательств и микроскопической оплаты труда, вредного для здоровья и опасного для жизни. Но самым скверным для высокообразованных русских было даже не это и не пули врагов, «а сама атмосфера Легиона, губящая стремление к прежней хорошей жизни, и все то положительное, что ранее было в людях».[315] Нетрудно было представить, каково было служить русским офицерам с чинами включительно до полковника под начальством уголовников и какой это было для них пощечиной. К сожалению, автору книги так и не удалось обнаружить первые письма русских легионеров Воеводину. Однако они послужили основанием для развертывания этим человеком деятельности после его переезда в конце 1922 г. в Прагу, направленной на облегчение их легионерской доли и освобождение из Легиона максимального количества попавших туда русских, в первую очередь студентов. Воеводину, самому бывшему студенту, удалось, благодаря хорошему отношению к русским правительства Чехословакии, которое им помогало, неплохо там устроиться. Воеводин занял хорошо оплачиваемый пост секретаря Объединенных российских эмигрантских студенческих организаций.[316] Однако он не забыл друзей-легионеров и принял живое участие в их судьбе. Сразу после переезда он приступил к изучению общей картины положения русских в Легионе. Так, в январе 1923 г. на 2-м съезде русского эмигрантского студенчества, будучи его делегатом, он впервые в среде русской эмиграции сделал комплексный доклад о положении студентов и вообще русских в Легионе, с текстом которого читатель может ознакомится ниже в разделе «Документы о службе белогвардейцев во Французском иностранном легионе». По первоначальным данным на январь 1923 г., легионерами стали около 300 русских студентов. Воеводин сначала пытался их выручить с помощью правительства Чехословакии путем устройства в вузы этой страны. Однако это было сделать непросто, т. к. сначала надо было найти средства на устройство каждого студента, а потом уже начинать действовать в отношении освобождения такого легионера.[317] Кроме этого, Воеводин настоял на том, чтобы ОРЭСО, не имевшее собственных книжных магазинов и типографий, обратилось с просьбой помочь легионерам к руководству известного эмигрантского магазина «Наша речь» совместно со студентами русским легионерам русской и иностранной литературой. При этом ОРЭСО выражало готовность оплатить расходы на пересылку.[318] Дело в том, что, по данным Воеводина, на многотысячную массу русских легионеров приходилось лишь 30 газет и журналов на родном языке.[319] Благодаря стараниям Воеводина ОРЭСО обращалось с просьбой помочь русским легионерам и, другие инстанции, например, к редактору известного журнала «Русская мысль» Петру Бернгардовичу Струве.[320] Воеводин и руководство ОРЭСО при этом не ограничивались лишь русской эмиграцией и выходили с просьбами ходатайствовать перед французскими высшими политическими и военными деятелями об освобождении русских легионеров-студентов и переводу их в вузы к президенту Чехословакии Масарику, авторитетному во Франции.[321] Кроме того, руководство ОРЭСО в конце 1923 г. и начале 1924 г. действовало для освобождения студентов-легионеров через Михаила Михайловича Федорова. Он являлся председателем Комитета по обеспечению образования русской учащейся молодежи за границей и лидером филиала этой организации в Париже. С его помощью ОРЭСО возбудило перед президентом Франции и премьер-министром Пуанкаре и французским военным министром ходатайство об освобождении русских студентов из Легиона и устройстве их в вузы Франции и Чехословакии.[322] С этим же ходатайством ОРЭСО обратилось 17 января 1923 г. в Лигу Наций.[323] Несмотря на эти меры, добиться этого не только не удалось, но из-за широкой огласки легионных порядков против русских легионеров возникла угроза применения репрессий.[324] Французское правительство оставило все просьбы и ходатайства об освобождении студентов-легионеров без внимания, но одновременно увеличило на 500 тысяч франков финансирование русских студентов в вузах Франции.[325] Тогда ОРЭСО включило 30 января 1923 г. студентов-легионеров в свою секцию в Тунисе в качестве «членов-соревнователей».[326] Делалось это без широкой огласки, т. к. легионеры внутри Легиона не могли создавать своих организаций и участвовать даже в студенческом движении, поскольку это было запрещено уставом.[327] Очень сильно русским легионерам помог Самбуров, делопроизводитель пражского «Земгора» — эмигрантской организации «Союз земств и городов», с которым встретились представители ОРЭСО и убедили его помочь. Несмотря на то что пражский «Земгор» был рассчитан на оказание помощи только русским в Чехословакии, Самбуров живо откликнулся на эту просьбу и только за год отправил несколько объемистых посылок с книгами во 2-й и 3-й полки Легиона общим весом не менее 30 килограмм. Оттуда унтер-офицеры Кумани, Фролов, Архипов, Васильев и Кроленко переправляли полученные книги и газеты по отдельным взводам и ротам, где находились русские легионеры.[328] Однако до начала 1924 г. этим организациям так и не удалось установить связь с довольно многочисленными русскими легионерами 1-го иностранного полка.[329] В здании Пражского «Земгора» Самбуровым были вывешены на специальном плакате адреса русских легионеров, которые желали переписываться с любыми русскими. При этом подчеркивалось, что они хотели переписываться с ними, даже если те хотели просто получать красивые почтовые марки. Русские легионеры пытались как-то разнообразить свою жизнь и не слиться воедино с массой других легионеров.[330] Впоследствии эта связь была установлена и при штабе этого полка, и при трех других полках были организованы филиалы русских книг и прессы.[331] Кроме того, Самбуров высылал регулярно литературу двум русским легионерам из легионного оркестра в Марокко. Этими легионерами были Леонид Владимирович Соловьев и Иван Павлович Толкачев, которые рассылали ее в полки Легиона. Именно Самбуров выдвинул впоследствии осуществившийся план создать из высылаемой русским легионерам литературы полковые библиотеки в Легионе. Такое предложение стало возможным также при активной поддержке книжным магазином «Наша речь», руководство которого обещало предоставить в распоряжение русских легионеров несколько десятков книг из его старых запасов в Праге.[332] Впоследствии удалось создать русскую библиотеку, самую большую по размерам в Легионе, в Сиди-Бель-Аббесе. Ее возглавлял унтер-офицер Жовтоног, которому регулярно высылалась из Праги литература и который также активно участвовал в издании русского легионного журнала «На чужбине».[333] К 1925 г. эта библиотека уже имела три подотдела, одним из которых был филиал в 3-м иностранном полку, в марокканском городе Фес. Однако немногим чинам этого полка удавалось пользоваться плодами культуры, поскольку большую часть времени они проводили на постах и в «колоннах». Делались попытки заочного обучения студентов и всех желающих русских легионеров. Это удавалось, главным образом, унтер-офицерам, а простые легионеры оказывались не у дел. Многих из них направляли в столь глухие места, что они не могли получать и регулярно отвечать на получаемые заочно задания, а у других не было денег на постоянную переписку.[334] Правда, делались малоуспешные попытки устройства маленьких передвижных библиотек внутри Легиона для пересылки литературы из батальона в батальон и из поста в пост.[335] Кроме того, члены ОРЭСО установили контакт с капитаном Легиона Тихонравовым, который регистрировал русских легионеров вообще и студентов в частности. Воеводин лично обратился к нему с просьбой зарегистрировать их и помочь им. Для этой цели каждый день ему и сержанту Белокурову, главному информатору ОРЭСО о легионной жизни, высылались эмигрантские газеты.[336] Регистрация состояла не только в записи фамилии студента-легионера, но степени его обучения, знания иностранных языков и желания учиться по той или иной специальности в том или ином учебном заведении и сколько осталось служить каждому из них. Тихонравов позднее дал адреса легионеров, по которым потом и высылались книги и газеты.[337] Пытались смягчить остроту пребывания в Легионе русских и некоторые западные организации. Так, Вилькинсон, занимавший пост «суперинтенданта»[338] Методистской церковной миссии из США в Праге, 7 ноября 1923 г. возбудил вопрос о помощи русским легионерам вообще и студентам в частности.[339] По оценке русских легионеров, отношение к ним французов было практически такое же, как к недоразвитым туземцам захваченных ими колоний. Они знали, что французы считают их «варварами».[340] Да, большинство русских легионеров добились уважения со стороны солдат других национальностей своими качествами, чуткостью и уважением к нравам и обычаям других народов. Тем самым со стороны русских как бы бросался укор в сторону французов, для которых на деле культура других народов была лишь пустым звуком. В среде белоэмиграции пытались зачастую смягчить факты пребывания русских в Иностранном легионе, говоря о том, что, будучи легионерами, они приобрели там большой военный опыт, который будет полезен им и последующим поколениям русских воинов. Да, сотни наград и лестных отзывов от французского военного командования достались на долю именно русских легионеров, но что значат эти жалкие побрякушки по сравнению с тысячами утраченных молодых русских жизней! Одним из способов избежать 5-летней легионерской службы стало дезертирство. Однако везло при этом немногим, а наказание было за это суровым: в районе боевых действий — смерть, в мирных условиях — год тюрьмы, если побег был совершен первый раз. Но если провинившийся легионер писал прошение о помиловании своему командованию с обещанием быть «хорошим легионером» и подписать контракт еще на 5 лет, то приговор высшими инстанциями зачастую отменялся.[341] Тогда о Французском иностранном легионе в Советской России были неверные данные, даже в высшем военном руководстве. Об этом свидетельствует тот факт, что в Военной академии Рабоче-Крестьянской Красной Армии с 1922 г. читались лекции, в которых в двух словах говорилось и об этом подразделении. Там говорилось, что в 1914 г. легионеров было лишь 9 тысяч, а по проекту 1923 г. было решено увеличить рамки Легиона до 10 тысяч человек. Следует отметить, что к 1913 г. легионеров уже было 10 500 человек,[342] а в начале 1920-х гг. их численность увеличилась в 2 раза с созданием новых полков, в т. ч. из-за массового притока в Легион тысяч русских и граждан стран Германского блока, проигравших в Первой мировой войне и находившихся без средств к существованию. Бывшие чины Русского экспедиционного корпуса во Франции составляли в процентном отношении от всех русских 10 %.[343] К приходу в Легион белых многие из них стали капралами и сержантами, и поэтому вновь прибывшие русские нередко оказывались под их начальством. Следует отметить, что многие из них были большевиками, поэтому служба под их контролем для белогвардейцев была сущим адом. Те, нередко бывшие рядовыми солдатами, получили редкую возможность «оторваться» на офицерах, которой и пользовались. Около 5 % всех русских составляли бывшие русские пленные Первой мировой войны, которых французы заманили в легионеры; 25 % русских были белогвардейцами, вывезенными в Легион с юга России из Крыма, Одессы и Херсона; таким образом, врангелевцы составляли 60 %. В одном только Сиди-Бель-Аббесе в 1924 г. русских было 3200 человек, из которых 70 % составляли юнкера, офицеры и солдаты белых армий. По национальному составу львиная доля приходилась на русских, занимавших здесь 1-е место, на 2-м месте находились калмыки, главным образом из донских казаков Сальских степей.[344] Чтобы оценить степень образованности русских легионеров, стоит обратиться к данным по 3-му иностранному полку, стоящему тогда в Марокко. По данным на 1924 г., в нем служили 500 русских. Неграмотных среди них было лишь 2 %; с незаконченным средним образованием — 73 %, со средним и высшим образованием — 25 %.[345] Очень близкими к этим цифрам были данные по 2-му иностранному полку. При этом журналист Е. Недзельский, переписывавшийся со многими легионерами, считал, что уровень образованности, отраженный в выше изложенных данных, был даже ниже истинного, поскольку они не учитывали казаков, которые имели хотя бы начальное образование и среди которых было много высокообразованных офицеров.[346] По данным Недзельского, в 1921–1926 гг. число русских легионеров составляло 75 % от всего Легиона и упало к 1927 г. до 25 %, когда большинство русских демобилизовались, а остались, главным образом, унтер-офицеры.[347] Показателем того, что русские в Легионе были на голову выше представителей других национальностей, свидетельствуют данные, что даже в период, когда их число доходило до трех четвертей от общего состава, число совершенных ими преступлений от общего числа составило только 0,08 %. Распределялись легионеры до 1925 г. по регионам следующим образом: в Алжире и Сахаре находилось 40 %; в Марокко — 30 %; в Тунисе — 15 %; в Сирии — 10 % и в Индокитае — 5 %, но с началом рифской войны большая часть Легиона была сконцентрирована в Марокко.[348] В Алжире остался лишь 1-й иностранный полк, а в Марокко действовали 2-й, 3-й и 4-й полки Легиона. Кроме того, в Тунисе находился еще 1-й кавалерийский полк Легиона, который в скором времени бросили частично в Марокко, частично в Сирию, а часть оставили на месте.