Мент - Андрей Константинов

Утром Сашка договорился о встрече с одним из скупщиков золота, у которого и прозвище-то было — Золотой. Требовались деньги, и Зверев решил продать крестик. Больше у него ничего ценного не было. Можно, разумеется, попросить аванс у Стаса, но просить не хотелось… Зверев позвонил Золотому и договорился о встрече возле скупки на проспекте Карла Маркса… Не учел он одного — его разговор с Золотым слышал Киндер.

В полдень Зверев подъехал к скупке. Был сильный снегопад. Машины ехали медленно. Кондитерская фабрика имени товарища Микояна распространяла в сыром воздухе липкий конфетный запах. Золотой стоял возле своей восьмерки с поднятым капотом, озадаченно что-то разглядывал внутри… «Что же ты там видишь-то, Костик?» — подумал Зверев. — «Ты же, кроме рыжья и бабок, сроду ничего в руках не держал».

Зверев проехал метров на пятьдесят дальше, остановился и вышел из машины. Снег валил густыми хлопьями, кондитерская фабрика распространяла карамельный запах. Казалось, это пахнет снег… У дверей скупки толпилась очередь. Золотой увидел Зверева и низко склонился над движком… Что-то тут не так. Сашка замедлил шаг. Липкий запах стал сильней… Что-то определенно было не так!

Зверев остановился, посмотрел по сторонам… И сразу увидел автомобиль наружки. Потом — второй. Ну, ясно… спасибо, Костя Золотой! Спасибо.

Сашка приветливо взмахнул рукой, а потом хлопнул себя по лбу — забыл чего-то в машине! — и не спеша двинулся к шестерке. Все получилось естественно, мотивированно. Сашка шел к машине, поглядывал по сторонам… Вскоре он засек третий автомобиль. Ну спасибо, Костя Золотой!… Сашка открыл дверцу, сел в шестерку. Делая вид, что ищет что-то в бардачке, на ощупь вставил ключ в замок зажигания, выжал сцепление. В зеркало заднего обзора Сашка видел напряженную фигуру Золотого. Рассмотреть выражение лица было невозможно, да он и не старался.

Движок взревел. Зверев воткнул передачу, дал по газам. Шестерку сразу занесло, ударило задом о чей-то «Москвич». С треском отлетела пластмассовая накладка бампера. Зверев продолжал топить педаль газа. Он не видел, но почувствовал, как встрепенулись разведчики наружки в двух машинах, как зло матюгнулся опер ОРБ в третьей.

Он выровнял, вытянул шестерку и погнал. В хвост ему пристраивались милицейские машины. Каша из мокрого снега на асфальте делала езду опасной. Смертельно опасной. Езда в жанре погоня и мокрый снег не очень сочетаются… Четыре автомобиля мчались в сторону Кантемировского моста. За снежной пеленой высилась стальная мачта телецентра. Не уйти, думал Зверев. Не дадут они мне уйти. В наружке работают настоящие профи. Если сели на хвост — не отпустят. Он держал машину внатяг на третьей передаче, справа мелькало ограждение моста, колеса выбрасывали струи снега, грязи, воды. Липкий карамельный запах остался позади — шестерка как будто побежала быстрей. Сзади на оперативном «жигуленке» включили мигалку. Кричала сирена.

С моста Сашка нырнул на набережную. Он не был уверен, что это получится — в повороте его могло закрутить, опрокинуть, вынести на встречную полосу. Но — получилось, получилось. Он выскочил на набережную и погнал. Нащупал в кармане записную книжку, вытащил и опустил стекло. В салон ворвался холодный ветер со снегом. Записная книжка полетела в Неву. Вместе с ней улетел и золотой крестик — его дарила мама. Серая невская вода проглотила записную книжку с сотнями телефонов, адресов, фамилий и имен.

Сашка обтер мокрое лицо ладонью. Сзади выла сирена. Косой снег летел в лобовое стекло. Стрелка спидометра показывала восемьдесят. У Гренадерского моста он вдруг понял — все! Машина неслась прямо на трамвай. Желто-красные вагоны с запотевшими изнутри окнами перекрыли улицу. Господи, какой это маршрут? Хоть знать, о трамвай какого маршрута я разобьюсь! Он давил на тормоз, но это было уже бесполезно. Со скорости восемьдесят… на мокрой снежной каше… Он давил на тормоз, машину разворачивало. Он так и не успел увидеть номер трамвая. Кричала сирена, тонула в Неве записная книжка с маленьким золотым крестиком в боковом кармашке… мама дарила… мама.

На скорости около шестидесяти шестерку боком впечатало в трамвай. Заскрежетал металл, лопнуло и рассыпалось каленое стекло сзади. Зверев сильно ударился головой о боковую стойку. Машину, как гальку, пущенную блинчиком, отшвырнуло вбок, на набережную Карповки. Замелькали справа голые деревья в парке Ботанического сада. Кажется, я еще жив, подумал Зверев. В голове шумело. Он стиснул руки на руле и посмотрел в зеркало — машины наружки двигались, как привязанные. А та, что с мигалкой, чуть приотстала.

Зверев выскочил на Кировский. Здесь было полно машин, светофоров. Пешеходов. Звук сирены приближался. Не уйти, думал Зверев. Не уйти. Не дадут. Он гнал машину в сторону центра, понимал — глупо. Глупо все это. А впереди скопилось стадо автомобилей. Мигала аварийка, суетился на дороге инспектор в черном мокром дождевике.

Рядом вдруг вспыхнула мигалка. Зверев посмотрел налево — два незнакомых опера показывали в опущенные стекла пистолеты. Один что-то кричал, но слов было не разобрать. Не будут они стрелять, подумал Зверев, люди кругом. Не будут. Он резко ударил по тормозам и швырнул машину на тротуар. В подвеске что-то мерзко крякнуло. Машина перескочила через поребрик и поехала по заснеженной траве Александровского сада. Сначала ему показалось — оторвался… Оторвался, в Бога! В душу!

Спустя несколько секунд справа показался серый «жигуленок» наружки. Слева — другой. Навстречу, от метро Горьковская, ехал по газону милицейский УАЗ. Зверев снова затормозил, шестерку резко крутануло на заснеженной траве. Радиатор ударился в ствол дерева… хлынул тосол. Еще через секунду УАЗ протаранил шестерку в изувеченный борт. Молоденький сержант с ошалевшим лицом направил на Зверева автомат.

Сашка откинулся в кресло и прикрыл глаза. Снова ему почудился липкий конфетный запах.

Часть вторая. БС

Этап — это когда человек, его чувство достоинства, его гордость, его здоровье и болезни, его простейшие жизненные отправления, еда, питье и все прочее превращается в поклажу, которую упаковывают и везут так, как забивают в ящик или бочку сухую воблу или бросают в трюм малоценный генеральный груз.

— Ну что, Зверев, отбегался? — весело сказал следак и посмотрел Сашке в глаза. Посмотрел — и веселья в голосе поубавилось. Он взял ручку и придвинул к себе бланк протокола допроса.

— Кстати, как самочувствие? Ты, говорят, в ДТП побывал…

У Сашки сильно болела голова, но показывать свою слабость перед следаком ему не хотелось. Глупо, но не хотелось.

— Нормально, — сказал он.

— Тогда начнем, — буднично произнес следак, посмотрел на часы и вписал в графу «Допрос начат» дату и время: 16 ноября 1991 года. 13 часов 25 минут. Запомни, Зверев! Шестнадцатого ноября ты стал БС. БС — это бывший сотрудник. Вроде бы ничего особенного в этой аббревиатуре и нет… Хотя в слове бывший всегда есть некий печальный оттенок… экс-чемпион… бывшая жена… стреляная гильза… Возможно, звучит горечь. Возможно, ностальгия. Возможно, ничего такого там и нет…

А в словосочетании бывший сотрудник звучит ОТТОРЖЕНИЕ. Все, паря, ты уже не наш! Ты теперь не мент, ты — мусор. Ты больше не товарищ, а гражданин… В нашем случае слово «гражданин» тоже не содержит никакого высокого смысла. Оно тоже отторгает бывшего от мира товарищей. И где-то на задворках памяти слышится избито-привычное: тамбовский волк тебе товарищ. Ты не наш, ты не с нами. Кто не с нами, тот против нас.

Глупость это. Байки. Ночной кошмар… обернувшийся реальностью.

— …так. В соответствии со статьями 150-152 УПК РФ допросил в качестве подозреваемого Зверева Александра Андреевича… Год рождения?

— А ты в паспорт загляни. Там, кажется, написано.

Сашкин паспорт и удостоверение лежали на столе. Следак хмыкнул и раскрыл паспорт.

— Зря ты, Зверев, так себя ведешь.

— Ты мне еще про тридцать восьмую УК[18] расскажи, — ответил Сашка. — А зачем? — ответил следак, бегло заполняя графы протокола. — Ты же человек опытный… сам все понимаешь.

Зверев действительно понимал, как вести себя на допросе. А знаешь ли это ты, читатель? Нет? Ну что ж… подскажем: никогда ничего не признавай. Не знаю. Не помню. Забыл. А лучше всего вообще молчи. Уж коли ты оказался в положении подозреваемого (авторы искренне тебе желают никогда в таковом не оказаться, но уж коли все-таки оказался) — молчи! Не знаю… не помню… забыл.

Свидетель отказаться от дачи показаний не вправе. А подозреваемый — извините… Не знаю. Не помню. Забыл.

Однако, давая этот совет, авторы не убеждены, что он тебе поможет. Опера и следователи умеют создавать такие условия, что ты сломаешься… поверь на слово. И повторим: не попадай ТУДА никогда! Если ты окажешься там, все быстро поймешь сам, но будет поздно. Впрочем, чужой опыт никого ничему не учит.