Май любви - Жанна Бурен

В ночной темноте, с которой слабо боролся рассвет, Флори раскрыла полные ужаса глаза. Так вот, значит, до чего, до какого безумия она распустилась, и всего через полтора месяца после свадьбы! Неужели это коварное, постыдное чувство изгонит из ее сердца Филиппа, этого очаровательного мужа, кому она отдала с такой радостью свою жизнь, Филиппа, с нежностью ее любящего и которому она желала счастья?

Яростный гнев, порожденный отвращением к себе, страхом, удручающим бессилием, протестом, потряс молодую женщину. Неужели она позволит себе поддаться влечению плоти, как разогревшаяся в жаркий день на солнцепеке кошка? Неужели она всего лишь самка?

Флори в ярости соскочила с кровати, чтобы помолиться на коленях. Но ей это не удалось. Она почувствовала, как слабеет, теряет силы; по телу пробежала судорога тошноты, и она без чувств упала на выстилавшую паркет комнаты траву.

…Когда в ее глазах рассеялся туман и она пришла в себя, оказалось, что она снова в постели. Над нею склонились два лица — тетушка Берод, бесчисленные морщинки которой сложились в взволнованную и одновременно радостную улыбку, и Филиппа.

— Вы можете поздравить себя, душа моя, с тем, что так вас напугало.

— Не знаю, что со мною случилось…

— Зато, как мне кажется, это знаю я, дорогая племянница.

Филипп с улыбкой повернул голову. Она вдруг тоже поняла, в чем дело. Ребенок! Стало быть, теперь она спасена! У нее будет ребенок! В самую черную минуту стыда ей ниспослан спаситель. Между ним и ею не может встать никто, решительно никто. Осознав поддержку того, кто был в ней самой, как бы он ни был слаб, она почувствовала себя сильной и защищенной. Это крошечное существо наделено всеми правами, включая право на то, чтобы оградить ее честь, отогнать от нее мерзости, вызванные ее фантазией. Такое крошечное и такое могучее!

— Я схожу за вашей теткой Шарлоттой, дорогая, когда станет посветлее. Она придет и займется вами.

— В этом нет нужды, мой друг. Я теперь чувствую себя вполне хорошо. То, что со мною случилось, это самое естественное, что только может быть.

— Конечно. Но вы должны отдохнуть.

— Хорошо! Я отдохну. Начну с того, что немного полежу, а уж потом пойду в Центральную больницу. Это не самое важное… Самое важное — это дар Господа, это слияние наших жизней, Филипп, это маленькое существо, которое у нас родится!

Она с любовью и с чувством раскаяния смотрела на мужа, лицо которого освещало выражение любви, уважения, серьезности и восхищения, перемешавшихся так тесно, что произошло поразительное преобразование: остававшиеся до этого нежными, как у подростка, черты его приобрели законченность взрослого мужчины, охваченного совершенно новым для него чувством ответственности.

Новая радость, словно родниковая вода, разлилась в кающемся сердце Флори. Нежно взяв в руки голову Филиппа, она поцеловала его в губы с почти смиренным блаженством, с радостью, означавшей благодарность и облегчение.

Она решила, что этот день будет первым днем новой эры, в которой не будет места грязи.

Как и обещала, она встала позже обычного, по обыкновению, приняла ванну, воспользовавшись ушатом, заменявшим здесь деревянную ванну Матильды, привела в порядок свой туалет и под руку с мужем, переполненным волнения, направилась к обедне. Она от всей души помолилась под сводами церкви Сен Северен, благодаря Бога за этот залог мира, который Он им ниспослал, а затем пошла во дворец, где королева Маргарита, по обыкновению, председательствовала на куртуазном собрании, играючи сочинила изящные стихи и наконец отправилась на улицу Бурдоннэ навестить Кларанс, ни на секунду не расставаясь с чудесным ощущением своего состояния.

Она знала, что не застанет там ни отца, ни мать, как всегда в эти первые июньские дни уходивших на ярмарку в Ланди, самую знаменитую в парижском районе, каждый год разворачивавшуюся вдоль дороги в Сен-Дени.

По этому случаю, как и другие столичные торговцы, ювелир соорудил там большую палатку с вывеской, на которой стояла его фамилия. Жена и второй сын, а также ученики помогали ему торговать в этой временной лавке. В течение двух ярмарочных недель участникам запрещалось торговать в открытых окнах на улицах Парижа.

Флори и Филипп хотели как можно скорее повидать родителей, чтобы сообщить им великую новость, но, понимая, что, отправившись к ним, неизбежно окажутся в кишащей, суетливой толпе вокруг бесчисленных витрин, в этой давке, они отказались от этого намерения. Будущая мать не хотела ни рисковать собой, ни уставать в самом начале беременности.

— Я поднимусь к Кларанс, — сказала мужу Флори. — Даже если не смогу с ней поговорить, хоть поцелую. Посидите немного в зале, за стаканом вина.

Жара июньского дня не проникала в дом с толстыми стенами. Молодая женщина с удовольствием вновь ощутила в полумраке от внутренних ставней, где царила благотворная свежесть, аромат воска, смешавшийся с благоуханием букетов роз, расставленных матерью в глиняных или оловянных вазочках по сундукам и кофрам.

Дом, откуда по разным делам ушли многие из его обитателей, дышал покоем. Кормилица что-то шила у окна, по совету господина Вива теперь всегда открытого. Он считал вредным обычай держать наглухо закрытыми комнаты больных.

Флори поцеловала Перрину и подошла к кровати. Ее сестра полусидела на постели, опираясь на подушки. С каждым днем состояние девушки улучшалось. На ее лице, с которого сошли синяки, вновь появились естественные тона. Понемногу исчезали и круги под глазами, из которых уходили тоска и страх. Светлые волосы с серебристым отливом, заботливо заплетенные в две толстые косы, падали из-под головной повязки. На руках оставались лишь небольшие царапины.

Тело оживало. Рассудок же оставался пораженным.

Лицо Кларанс не выражало ни страдания, ни надежды. Мягкие черты гладкого, без единой морщинки лица, замороженные какой-то каменной неподвижностью, напоминало гальку, отполированную прибрежными волнами. Если визиты господина Вива и принесли ей некоторый покой, они не разбудили разума, который, казалось, бесповоротно убило нападение той майской ночью.

Флори наклонилась над нею, поцеловала белый лоб и выпрямилась.

— Кларанс, дорогая… Кларанс, — мягким голосом позвала она. — Кларанс!

Никаких признаков сознания в ответ, никакого движения… Остановив на секунду на ней и то, кажется, случайно пустой взгляд, сестра снова уставилась прямо перед собой, на стену, ограничивавшую поле ее зрения пустой поверхностью.

— Хорошо ли она ест? — спросила Флори Перрину, поднявшуюся со своего места и приблизившуюся к кровати.