Дело вдовы Леруж - Эмиль Габорио

Трудно было поверить, неужели и впрямь сам граф де Коммарен, всегда отличавшийся ледяным высокомерием, презрительной сдержанностью, произносит эти слова, без утайки рассказывает всю свою жизнь, и кому? Человеку, совсем ему незнакомому.

Для графа настал час отчаяния, близкого к безумию, когда отказывает всякая осторожность, потому что чрезмерно сильному чувству нужен выход.

Какой теперь смысл хранить тайну, которую он так бдительно сберегал долгие годы? И вот он избавился от нее, подобно несчастному, который изнемог под бременем непомерно тяжелой ноши, и бросает ее на землю, не думая ни о том, где ее оставляет, ни о том, что она возбудит алчность прохожих.

— Ничто, — продолжал он, — ничто не сравнится с тогдашними моими страданиями. Я любил эту женщину всем своим существом. Она была частью меня самого. Расставшись с ней, я словно с кровью оторвал ее от себя. Не могу передать, какой гнев вскипал во мне, стоило мне ее вспомнить. Я с равным неистовством и презирал и желал ее, и проклинал и любил. Ее ненавистный облик неотступно следовал за мной. Никакими силами я не мог заставить себя забыть ее. Я так и не утешился в этой потере. Но это не все. Меня одолевали чудовищные сомнения при мысли об Альбере. В самом ли деле я его отец? Вы понимаете, как мучительно мне было думать: «Быть может, я принес своего сына в жертву чужому!» Этот незаконнорожденный, носивший имя Коммаренов, внушал мне ужас. На смену нежной дружбе пришло непобедимое отвращение. Сколько раз в ту пору я боролся с безумным желанием убить его! Позже я сумел обуздать свое отвращение, но окончательно преодолеть его мне так и не удалось. Альбер был примерным сыном, сударь, и все же между нами всегда стояла невидимая стена, а он не понимал, в чем дело. Часто я порывался обратиться в суд, во всем признаться, объявить, кто мой законный наследник; меня удерживала мысль о репутации нашего столь чтимого рода. Я не решался пойти на скандал. Я боялся покрыть наше имя позором, навлечь на него насмешки, ведь спасти его от бесчестья было бы не в моих силах.

На этих словах голос старика аристократа пресекся. Он в отчаянии закрыл лицо руками. По его морщинистым щекам скатились две крупные слезы и тут же высохли.

Тем временем дверь кабинета приотворилась и в щели возникло лицо протоколиста.

Г-н Дабюрон подал ему знак сесть на место.

— Сударь, — обратился он к г-ну де Коммарену голосом, смягчившимся от сочувствия, — вы совершили огромную ошибку, нарушив законы божеские и человеческие, и сами видите, сколь пагубны ее последствия. Ваш долг, так же как наш, состоит в том, чтобы исправить ее.

— Таково и мое намерение, сударь. Да что я говорю! Мое пламенное желание!

— Я могу быть уверен, что вы поняли меня? — настаивал г-н Дабюрон.

— Да, сударь, — отвечал старик, — да, я вас понял.

— Для вас послужит утешением, — добавил следователь, — узнать, что господин Ноэль Жерди во всех отношениях достоин высокого положения, которое вы ему возвратите. Быть может, вы признаете, что его характер закалился куда сильнее, чем если бы он воспитывался при вас. Нужда — самый искусный учитель. Это человек весьма одаренный, притом один из самых порядочных и благородных. У вас будет сын, достойный своих предков. И в конце концов, виконт Альбер — не Коммарен, так что никто из членов вашей семьи не покрыл себя бесчестьем.

— Не правда ли? — оживился граф и добавил: — Настоящий Коммарен не остался бы в живых ни часу: бесчестье смывается кровью.

Услышав рассуждение старого аристократа, следователь погрузился в глубокое раздумье.

— Значит, вы, сударь, не сомневаетесь, — спросил он, — в том, что виконт виновен?

Г-н де Коммарен устремил на следователя взгляд, в котором читалось удивление.

— Я только вчера вечером вернулся в Париж, — отвечал он, — и не знаю, что произошло. Знаю только, что человеку, занимающему столь высокое положение, как Альбер, не предъявляют необоснованных обвинений. Уж если вы его арестовали, значит, вы располагаете не только подозрениями, но и неопровержимыми уликами.

Г-н Дабюрон прикусил язык, не в силах скрыть досаду. Осторожность изменила ему, он чересчур поспешил. Уповая на то, что мысли графа находятся в полном смятении, он чуть было не пробудил в нем недоверие. Подобного промаха подчас не исправить при всей хитрости и осторожности. Под конец допроса, в решающую минуту, он может свести на нет все усилия.

Свидетель, который все время начеку, — не тот свидетель, на которого можно положиться: он боится себя скомпрометировать, оценивает важность вопросов и взвешивает каждое свое слово.

С другой стороны, правосудие, равно как и полиция, имеет склонность во всем сомневаться, всех подозревать и строить любые предположения.

В самом ли деле граф не имел никакого отношения к убийству в Ла-Жоншер? Еще несколько дней назад он наверняка сделал бы все возможное, чтобы выручить Альбера, хотя и не был уверен, что тот — его сын. Как явствовало из его рассказа, он почитал это необходимым для спасения своей чести.

Не из тех ли он людей, которые любой ценой устраняют нежелательных свидетелей? Об этом и размышлял г-н Дабюрон.

Наконец, он не вполне понимал, каковы в этом деле истинные интересы графа, и эта неясность тоже его беспокоила. Все это вместе не на шутку удручало следователя, и оттого г-н Дабюрон испытывал недовольство собой.

— Сударь, — спокойнее заговорил он, — когда вам стало известно, что ваша тайна раскрыта?

— Вчера вечером мне сообщил об этом сам Альбер. Он поведал мне всю эту прискорбную историю с каким-то странным видом: я не понял, что у него на уме. Разве только…

Граф осекся, словно ошеломленный неправдоподобностью предположения, которое готово было сорваться у него с языка.

— Что разве только? — жадно переспросил следователь.

— Сударь, — отозвался граф, уклоняясь от прямого ответа. — Не будь Альбер преступник, он был бы герой.

— Значит, господин граф, — живо подхватил следователь, — у вас есть основания верить в его невиновность?

В голосе г-на Дабюрона столь явственно слышалась досада, что г-н де Коммарен не мог не воспринять это как оскорбление. Он выпрямился, явно уязвленный, и произнес:

— Я не являюсь свидетелем защиты, точно так же как не являюсь свидетелем обвинения. Я вижу свой долг в том, чтобы помочь восстановить истину, вот и все.

«Ну вот, — подумал г-н Дабюрон, — теперь я еще и обидел его. Сколько же еще ошибок я наделаю!»

— Факты таковы, — продолжал граф. — Вчера вечером Альбер рассказал мне об этих проклятых письмах; начал он с того, что расставил мне ловушку, потому что у него еще были сомнения: к господину Жерди попали не все мои письма. Между мной и Альбером вспыхнул весьма жаркий спор. Он заявил мне, что решился уступить все права Ноэлю. Я, напротив, стоял на том, что необходимо во что бы то ни стало заключить полюбовное соглашение. Альбер посмел мне перечить. Как ни старался я склонить его на свою точку зрения, все было бесполезно. Напрасно я пытался играть на самых, как мне казалось, чувствительных струнах его сердца. Он твердо объявил, что откажется даже вопреки моей воле и удовлетворится теми скромными средствами существования, которые я соглашусь ему обеспечить. Я предпринял еще одну попытку переубедить его, говоря, что этот шаг сделает невозможной женитьбу, которой он пылко желает вот уже два года, но он отвечал, что уверен в чувствах своей невесты мадемуазель д'Арланж.

Для следователя это имя прозвучало, как пушечный выстрел.

Он так и подскочил в кресле.

Чувствуя, что краснеет, он схватил со стола первую попавшуюся папку и, чтобы скрыть смущение, поднес ее к самому лицу, словно пытаясь прочитать неразборчиво написанное слово.

Теперь он начинал понимать, за какую задачу взялся. Он чувствовал, что волнуется, как ребенок, что обычное спокойствие и проницательность изменили ему. Он сознавал, что способен совершить какой угодно промах. И зачем он ввязался в это расследование? Он хотел сохранить беспристрастие, но разве это зависит от его желания, разве это в его власти?

Он был бы рад отложить беседу с графом, но это уже было невозможно. Опыт следователя подсказывал ему, что это обернется новой ошибкой. Поэтому он продолжил тягостный разговор и задал вопрос:

— Итак, господин виконт обнаружил, вне всякого сомнения, весьма благородные чувства, и все же не упоминал ли он в разговоре с вами о вдове Леруж?

— Упоминал, — отозвался граф, который, казалось, внезапно вспомнил некую подробность, прежде представлявшуюся ему незначительной, определенно упоминал.

— Должно быть, он утверждал, что свидетельство этой женщины сделает всякую борьбу с господином Жерди бесполезной.

— Именно, сударь. Не говоря уже о его собственном желании, он отказывался исполнить мою волю, ссылаясь как раз на Клодину.