Душа самоубийцы - Эдвин Шнейдман

Дочерям:

Мои дорогие — Вы обе — самое прекрасное, что было у меня в жизни — Постарайтесь простить меня за то, что я сделала — с отцом вам будет жить гораздо лучше. Конечно, на какое-то время ваша жизнь станет тяжелее — но зато потом все устроится на долгие годы — Наверное, я вас совсем запутала — Уважение и любовь — это почти одно и то же — помните об этом — ну, а самое главное — это уважение к себе — А добиться его можно только занимаясь своим делом и встав на собственные ноги — Бетти, постарайся помнить о тех счастливых временах и будь добра к Нэнси. Пообещай, что позаботишься о благополучии сестры — Я вас очень люблю — но просто не могу выдержать тех трудностей, которые может принести будущее.

Ее записка бывшему мужу представляет собой болезненное теа culpa49.

Она принимает всю вину на себя и уговаривает его — человека, который безудержно пил и жизнь с которым была практически невозможной — проявить заботу о детях, просит, чтобы новая мачеха и он стали для ее девочек устойчивой и любящей семьей. Ну, а своим родителям, жившим порознь неподалеку от нее, она вовсе не оставила никаких записок.

Записка Натали, адресованная детям, полна противоречий и несоответствий. Ее логически подразумеваемые доводы мечутся между противоречащими друг другу утверждениями, и в этих судорожных колебаниях не удается рассмотреть и тени какого бы то ни было разрешения ситуации. Она фактически подразумевает следующее: вы будете жить с отцом и должны его любить; я знаю, что вы не сможете полюбить отца, но вы должны его уважать. Затем на основе свободной ассоциации, связанной со словом «уважать», она утверждает (совсем неубедительно), что уважение и любовь — это почти одно и то же. Если же этот довод не покажется убедительным (а так оно и есть), то детям следует, по крайней мере, уважать себя. Логика здесь, конечно, страдает. Так и дальше. Она советует своим детям, чтобы в будущем они твердо стояли на ногах, но при этом поясняет, что цель ее ухода из их жизни состоит в том, чтобы они имели возможность соединиться с отцом — так же, как ей хотелось бы воссоединиться со своим собственным.

Какими же глубоко скрытыми нитями душевной боли определяется этот поступок? Читая о ее жизни, особенно о взаимоотношениях с отцом, можно выявить злокачественное начало ее отказа от себя, от собственного Я. В конечном счете она настолько обезумела от душевной боли, что оказалась готова отдать все, пойти на любые жертвы, включая собственную жизнь, лишь бы добиться возвращения того потерянного чувства отцовской любви, которое она когда-то испытала в детстве.

По сути, своим самоубийством она вторично разыграла драму ранних лет своей жизни — горячее желание, чтобы родители остались вместе и любили ее — и этой символической жертвой, вместо того, чтобы дать своим детям целостную семью, она самым травматическим способом лишила их матери. Ее стремления — быть близкой к отцу, любить и быть любимой, символически воссоединиться со своими детьми в счастливой семье — так же не осуществились в смерти, как не были реализованы и в жизни.

Я считаю, что важные перемены в личности человека, формирование которой начинается с детства, вполне возможны как в подростковом периоде, так и в зрелом возрасте, и, по-видимому, не имеют каких-либо возрастных ограничений. Парадоксально, но опыт моей работы с двумя совершенно различными категориями людей — вернувшимися после длительных военных действий, где вся обстановка граничит с психотической и наполнена разнообразными непредвиденными опасностями, и депрессивными больными, нуждавшимися в психотерапии, у которых небезопасным являлось лишь домашнее окружение — свидетельствует о том, что значительные положительные перемены их состояния действительно очень вероятны, особенно с помощью психотерапии, хотя, естественно, достигаются не во всех случаях.

Глава 6. ПОТРЕБНОСТЬ В ПРИНАДЛЕЖНОСТИ: ИСТОРИЯ КАСТРО РЕЙЕСА

Кастро Рейсе родился в Соединенных Штатах в семье выходцев с островов Карибского бассейна. Однажды он попытался застрелиться весьма необычным способом. Для этой цели ему каким-то образом удалось достать армейский автоматический пистолет сорок пятого калибра, в котором используются пули со смещенным центром тяжести. Довольно трудно представить себе в точности, какими именно были его конкретные действия — я никогда не расспрашивал его об этом детально во время наших бесед (мне не казалось это существенным). Очевидно, он поднес пистолет к лицу справа и нажал на курок. Тот сразу же разрядился двумя очередями. Пули прошли насквозь, повредили лицо, вырвав немало зубов, большую часть языка, носа, скуловой кости и выбив правый глаз. Все совершилось за доли секунды. Лицо превратилось в сплошное кровавое месиво, однако «гудящий» мозг остался нетронутым, за исключением появления неизгладимых воспоминаний о новой, невиданной доселе боли.

Особенности этого покушения в значительной мере отражали прихотливые, порой странные черты личности Кастро Рейеса. В то время он жил в маленьком городке на юго-западе Соединенных Штатов. Его отличал необычайно ясный ум и большие способности (говорили, что он наделен Божьим даром). Испанским языком он не владел, но был не по годам начитан и образован. Настоящий самоучка, он серьезно изучал в числе других предметов древнюю историю, в частности много знал о Римской империи и ее цезарях. Стоит прибавить еще и следующие обстоятельства: его мать отличалась неуравновешенным характером, отца он никогда не знал и ему почти не с кем было поговорить — он был интеллектуально изолированным и социально одиноким. Обладая привлекательной наружностью и немалой физической силой, он с раннего возраста был склонен идти к намеченной цели кратчайшим путем, чем дальше, тем больше бросая вызов общественным устоям. Например, у него сложилась устойчивая репутация бисексуала, и это в среде, где в то время господствовал запрет на подобные формы поведения.

Когда меня вызвали проконсультировать его примерно через неделю после случившегося, я работал в медицинском центре в должности профессора танатологии. По телефону молодой врач потерянно воскликнул: «Мы просто замучились с этим больным!» Из разговора создалось впечатление, что пациент — «юноша латиноамериканского происхождения», по всей видимости, либо болен шизофренией, либо страдает умственной отсталостью. Цель предполагавшейся терапевтической работы состояла в том, чтобы сделать его более покладистым. Персонал отмечал порывистые движения, похожие на попытку ударить медицинскую сестру, делавшую ему инъекцию. В то время его лицо было полностью забинтовано и он находился наедине с собой в кромешной тьме.

Зайдя в палату, я подошел к койке, прокашлялся и сказал, что хотел бы помочь ему. С собой у меня был лист бумаги и несколько шариковых ручек. Может быть, нам удастся пообщаться таким образом? Вот так и началось наше знакомство. Через несколько недель с левого глаза была снята повязка и он смог нормально писать. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы я оценил его прекрасное владение языком (правилами грамматики и правописания) и его отчасти высокопарный, временами напыщенный стиль изложения. И, конечно же, поразительный запас слов! Да, его никак нельзя было назвать слабоумным! Кроме того, несмотря на несомненное смятение и серьезные психологические проблемы, у него не было явных признаков шизофрении. Хотя при желании и можно было бы подумать о том, что психиатры называют «гиперидеаторной прешизофренией». Однако основным веским доказательством отсутствия психоза служила его готовность к взаимоотношениям со мной, основанным на доверии к психотерапевту. Мы договорились о времени наших ежедневных встреч, и могу не кривя душой сказать, что мы оба с нетерпением ждали назначенного часа.

В самом начале обсуждение вопросов «личного свойства» казалось нежелательным, поэтому я решил просто поддерживать с ним общение (я говорил, а он писал) на тему, затрагивавшую одну из значимых для него областей — историю императорского Рима. Готовясь к встречам с ним, я кое-что почитал о Цезаре, Августе, Калигуле, Нероне и некоторых других, и если бы вы стали свидетелями одного из этих начальных психотерапевтических сеансов, то подумали бы, что попали на занятие по истории древнего мира где-нибудь в колледже, либо что психотерапевт несколько повредился в рассудке. Но для меня эта тема была разменной монетой, создавшей зону общих интересов. Он думал, что ему по счастливой случайности попался доктор, осведомленный по части его основного увлечения — истории Древнего Рима. А я считал, что этим питаю его потребность в аффилиации, фрустрация которой, по Люему мнению, довела его до столь экстремального поступка.