Русская история. Том 1 - Михаил Николаевич Покровский

улицы, или от сотни, или от ряду». «А будет наводка от конца, или от улицы, или от сотни, или от ряду» — эти два человека чем-то отвечают: чем, неясно, ибо конец грамоты утрачен. Но смысл совершенно ясен и с точки зрения современного полицейского порядка вполне точно сформулирован одним из издателей новгородской судной грамоты. Слова «наводки не наводить» профессор Владимирский-Буданов комментирует так: «Т е. не возбуждать народных масс к нападению на суд или противную сторону». Тут только слишком сильно слово «нападение»; из последних слов грамоты ясно, что простое появление на суд «народных масс» в XV веке в Новгороде уже считалось правонарушением. Если придут больше, нежели два человека, это уже «наводка»: «А иным… не итти», — говорит грамота. С точки зрения внешнего порядка то был, конечно, прогресс: суд теперь производился не перед лицом шумного кончанского или улицкого веча, вмешивавшегося в «отправление правосудия», не всегда стесняясь буквой закона и слишком часто руководясь своими элементарными представлениями о том, что справедливо и несправедливо. Для упорядочения буржуазного общежития это, конечно, не годилось. Теперь суд производился в обстановке, вполне гарантировавшей хладнокровие судей, почти при закрытых дверях уже в первой инстанции и буквально при закрытых во второй, где окончательно решалось дело. Эта вторая инстанция носила в Новгороде название «доклад»: «А докладу быть во владычней комнате, — говорит новгородская судная грамота, — а у докладу быть из конца по боярину, да по житьему, да кои люди в суде сидели, да приставам; а иному никому у доклада не быть». «Здесь как бы весь Новгород в лице немногих представителей», — замечает другой комментатор нашего памятника, забывая только упомянуть, что эти «немногие» взяты исключительно из рядов крупных землевладельцев и зажиточных буржуа, а «народ», представленный в первой инстанции в гомеопатических размерах, теперь уже вовсе стушевывается где-то на последнем плане. И, переходя от формальной, процессуальной стороны того же памятника новгородского законодательства к его материальному содержанию, мы легко поймем, почему боярству и буржуазии так важно было сосредоточить окончательное решение всех дел в своих руках и подальше держать от суда народа. Ничем так много не занимается грамота, кък земельными тяжбами: три раза возвращается она к этому сюжету, отводя ему в общей сложности не меньше четверти всего дошедшего до нас текста. Процесс о земле обставлен особыми льготами: с него не берется судебных пошлин («…а от земли судьи кун не взяти»), для него установлен льготный срок — два месяца, тогда как для остальных процессов срок установлен месячный. Заботливо охраняются права землевладельца, если он завладел землею даже и не без некоторого нарушения формальностей: суд о земле отделен от суда о «наезде и грабеже», причем последние караются только штрафом. Одержавший победу в земельной тяжбе мог немедленно вступить в обладание отвоеванным им «селом», не боясь пени за сопутствовавшие делу обстоятельства: о них разговор шел особо. Любопытно, что в качестве землевладельцев грамота знает только верхний слой новгородского общества: «А целовать (крест) боярину, и житьему, и купцу, как за свою землю, так и за женину». Чтобы пришлось целовать крест кому-нибудь пониже купца, этого кодификаторам новгородского права не приходило в голову. Эти статьи новгородской судной грамоты представляют собою великолепный юридический комментарий к тому, что говорит о судьбах новгородского землевладения уже не раз цитированный нами историк новгородского хозяйства. «Переход от натурального хозяйства к денежному уже в самых своих зачатках не остался без некоторого влияния на характер экономического быта Великого Новгорода. По-видимому, ему должно быть приписано прежде всего окончательное сосредоточение в руках немногих новгородской поземельной собственности. Удар разразился прежде всего над мелкой поземельной собственностью. Располагая богатейшими средствами, крупные землевладельцы, естественно, могли больше льготить крестьян, чем мелкие, и этим путем подрывать последних. Упадок мелких землевладельцев, или так называемых своеземцев, всего лучше виден из того факта, что в ближайших к Новгороду погостах к концу XV столетия этот класс поземельных собственников имел уже весьма ничтожное число представителей. В значительном же количестве он сохранялся только в краях, куда не проникало еще в сильной степени крупное землевладение. Такими краями были северные части новгородских пятин, как, например, погосты: Городенский, Куйвошский, Корбосельский, Кельтушский и другие, занимавшие север Вотской пятины»[59]. И параллельно с тем, как земля уходила из рук мелкого собственника в деревне, сам он, как и его городской собрат, становился во все большую зависимость от сильных людей. Читая ту же новгородскую судную грамоту, можно подумать, что зависимые люди составляли даже большинство населения Новгорода. «А кому будет дело до владычнего человека, или до боярьского, или до житейского, или до купетцкого, или до монастырского, или до кончанского, или до улицкого… а боярину, и житьему, и купцу, и монастырскому заказщику, и по-сельнику, и кончанскому, и улицкому… своих людей ставить у суда». Тут не разберешь даже, что же эти «кончанский и улиц-кий»: по крайней мере, свободные люди или нет? А относительно первых перечисленных категорий сомнений быть не может: у этих людей был «осподарь», который и должен был поставить их «у суда», и без которого судить зависимого человека было нельзя. Так феодализм, внешним образом надвигавшийся на Новгород из Москвы, подготовлялся внутренней эволюцией самого новгородского общества, искусственно восстановлявшего у себя те черты патриархальной старины, которые в Московско-Суздальской земле держались еще естественным путем. Тот же автор отмечает, что «по мере движения исторической жизни вперед, в Новгороде, против ожидания (!), замечаются следы некоторого, хотя, нужно признаться, весьма слабого закрепления крестьян»[60]. Этого, наоборот, нужно было ожидать: вторичная форма крепостного права, державшаяся не на патриархальной, а на экономической зависимости, в XV веке была будущим для Москвы, а для Новгорода становилась уже настоящим. И там, и тут переход к денежному хозяйству был, как мы увидим в своем месте, ближайшей причиной явления.

Социальное господство имущих классов в последние два века новгородской истории нашло себе политическое выражение в так называемом «правительственном совете», «совете господ», или просто «господе». Новгородский князь, как и всякий другой, совещался в важных случаях со своими боярами, при нем была своя боярская дума. Уже в XII веке при князе Всеволоде Мстиславиче в составе этой княжеской думы наряду с боярами, пришедшими в Новгород вместе с князем и составлявшими верхний слой его «двора», встречаются также выборные новгородские власти: десять сотских, староста и бирюч. Ни посадника, ни тысяцкого мы здесь не встречаем, хотя посадники, наверное, уже в это время были выборными (обычно считают первым избранным посадником Мирослава Гюрятинича, упоминаемого летописью 1126 года). Это отсутствие