Сегодня и завтра, и в день моей смерти - Михаил Черкасский

-- А мне вы не разрешаете.

Нет. И знаете, почему? Есть разница.

Да, подумал я, и огромная. Между мной да ими -- всеми. Во всем. Это я очень хорошо чувствовал. Все время. А взятку ему чуть позднее я все-таки дал: прочесть взятую у кого-то рукопись Солженицына "В круге первом". И за это уж он был мне весьма и весьма благодарен.

Я вошел, когда мама уже собирала тебя в дорогу, и носилки с прислоненными к ним няньками дожидались вас в коридоре. "Ну, готовы?" -вошли к нам. "Мама, а машина где?" -- "А машины нету, -- весело заулыбались няньки. -- Мы вместо нее, повезем тебя -- не качнет, не тряхнет" -- "Не хочу-у..." -- "Хорошо, доченька, -- поняла, достала платок, --Лерочка у нас стесняется, да? -- (Покивала ты грустно, молча). -- Мы вот та-ак сделаем... и вот так..." -- поправляла, чтоб не виден был глаз, щека, синевато затекшие. Да еще налепила ватку к ноздрям. Ставшим ненужными.

Я хотел нести, но углом, к коленям подмяв животы, взялись няньки за ручки, меня отстраняя ("Мы сами, сами!"). И все весело, так по-доброму скрашивая. Понесли бережно, двором, по которому не пришлось тебе походить, по улице. Брел я сзади с вещами, металось: "Нет, нет, не в последний путь". И глазами старался туда не попасть, откуда выезжали э т и автобусы. Прохожие (видел) оглядывались. По тенистым аллеям шли, и сирень, отцветшая, подходила к дорожке: Здравствуй, Лерочка. Каратегуз (что кустился в садах наших давних, счастливых, зимой -- в снегирях) удрученно кивал издали. И деревья провожали нас ропотом, высоко-высоко шелестевшим над нами. Это было 28 августа 1968 года.

-- Так!.. давайте сюда. Ну, что, опять к нам пожаловала? -- встречала нас Старшая. -- А вы свое забирайте. Мы тебе палатку вымыли... -- так нежданно, так приветливо сказала тебе, доченька.

Вышли наши милые провожатые тетушки, потоптались (видно, хотелось им с тобой попрощаться), вскинули скатанные носилки, подошли ко мне: "Всего вам доброго". -- "Спасибо!.. -- вскочил. -- Спасибо вам огромное от всех нас!" --"Желаем, ото всей души вам желаем... -- а лица потухли. -- Не поминайте

нас лихом". -- "Что вы, что вы!.. Такие у вас там люди!..Разве можно сравнить". -- "Да уж... -- покосились на дверь.-- До свиданья. И жене вашей, и доченьке от нас, ото всех... Не убивайтесь так, все бывает, все, а вы еще... вам еще... "

И пошли, пошли...

"Папочка!.. -- Тамара неожиданно появилась в окне, выходившем во двор. -- Ну, устроились. Тут хорошо, тихо, прохладно. В этом смысле... -издевательски дрогнули губы, -- тут лучше. Все врачи ушли. Спроси, можно ли тебе к нам. У этой". - "Не знаю, не знаю... -- величаво глянула Старшая, -насчет вас мне никаких указаний не было". -- "Поймите, жена уж три ночи не спит", -- с места в карьер начал канючить. "Мне даны указания, чтобы в боксе с больной был кто-нибудь один. Такой уж у нас здесь порядок. И везде". -"Нет,

не везде". -- "Ищите, где лучше".

Подошел к окну, рассказал. "Сволочи, -- было спокойное резюме. -- Ох, как мне не хотелось сюда!.." -- "Вспомни Песочную..." --- "Да, понимаю... ладно, не волнуйся, как-нибудь. Иди домой. Ах, да, ты Лину ждешь".

И совсем уж стемнело, когда на пустынной дорожке увидел ее. Еще издали качала мне укоризненно соломенной головой. "О-у!.. -- исторгла из самых глубин, устало плюхнулась на скамью. -- А я там вас искала... вечно ты мне запаришь мозги". - "Извини, но я же тебе говорил". -- "Ну, я забыла! Могу я забыть?! У меня что?.. -- осеклась. -- Знаешь, Сашка, только я могла из нее выжать. Вот... -- достала из сумочки две бутылочки, еще теплые. -- Я ей прямо сказала,-- заулыбалась, -- как хотите, но без этого я от вас не уйду. Вот ся-аду...-

мило, по-детски и даже приподнялась, чтобы снова сесть, -- и буду сидеть. Пока не дадите. Посмеялась и говорит: ну, раз так, придется уважить. Ты слышал про амитозин?" - "Аминазин больным детям в психиатрической, слышал, давали". -- "Нет, амитозин! Про тот я сама знаю". -- "И как, помогло?" -- "С тобой до чего угодно можно дойти. Шучу, шучу, миленький... -- накренилась, погладила.

До чего же быстро она ко мне привыкала. "Нет, это совсем другое. Понимаешь, там такой мужик симпатичный сидел. Мы разговорились с ним. У него жена болеет. На Песочной лежала, по женским... -- брезгливо, как не женщина, морщилась. Или как слишком здоровая женщина. -- Ей

посоветовали этот амитозин, и она прямо воскресла. Это новый препарат, его делают где-то во Львове. Я взяла адрес и телефон этого мужика, если хочешь, съезжу". -- "Пожалей уж не кошелек, так таксистов". -- "Да!.. ты знаешь, я тут с таким мужиком познакомилась!" - "На остановке". -- "Как ты угадал? Ты умничка. Нервничаю, опаздываю. Нет и нет. И вдруг едет машина и останавливается возле меня. Девушка, говорит, садитесь. Ну, я подумала... -слишком уж пренебрежительно выпятила губку,-- и села. Ничего... н-ну, так, обычный. Володей его зовут".

Это и был тот самый Интерес, только все это было не "на днях", а гораздо раньше, да велика ль разница, если теперь и Володи того давно уже нет, и других, многих, а есть Шурик-- почти муж. И этого тоже не станет, а будет муж, натуральный. Потом и его не станет, но другие же будут? Обязательно -- и они, и муж. Окончательный? Не знаю. Лишь одно мне ведомо, как царю Соломону: все проходит. Когда-нибудь. Это для тебя, доченька, счет шел на дни.

-- Молодой мужик, а такая "Волга", вся вылизанная, и такие финтифлюшки везде, обезьянки мохеровые. Ты ведь знаешь, как мне важна машина, сколько я на такси трачу.

Вот теперь, когда у Лины давно уж машина, с которой она "не слезает" ни зимой, ни летом, -- вот теперь-то вряд ли она поняла бы себя, тогдашнюю. И того Владимира тоже. Все мы так, бывает, не можем понять, как могли мы быть с кем-то, даже просто так -- разговаривать.

Уже дважды выглядывала Тамара, поговорила тихонечко с Линой, благодарно, улыбчиво. Разве скажешь, глянув, что у нее на душе. Обернулась, спросила: "Лерочка, тетя Лина пришла, хочешь ее посмотреть?" Отмоталась ты головой. Первый раз не захотела увидеть. Чтобы себя в ее глазах не увидеть. А Лина рассказывала. "Он мне говорит: вот запомните, все равно вы не сорветесь с моего крючка. Честное слово -- так и сказал! -- сияла.-- Он мне два раза звонил в тот же день. И потом приезжал".-- "Как он тебя энергично на крючок надевает". -- "О-у, Сашечка, при желании у меня таких было бы миллион! Нет, не нравится, скобарь, но -- машина! Говорит: когда и куда угодно. Хочешь, съезжу за амитозином?"

Поблагодарил, и подумал, что и травы эти напрасные, только горечь отравная. А знакомому Лины по амитозину позвонил в тот же вечер. Говорил он приветливо, при жене. И сама подошла, голос бодрый, приятный: "Вы знаете, эти уколы такие болезненные, что, боюсь, ребенок не выдержит. После них не пошевелиться. Я человек привычный, сами понимаете, но это совершенно адская боль. Что ты говоришь?.. -- в сторонку.-- Да, вот муж говорит, что этот изобретатель сейчас уже сделал новые, очищенные. И они уже безболезненные". Доложил Ильиной, и мгновенно: "Завтра же я узнаю у наших правдистов, кто там, во Львове, собкором, и буду того просить. Выйдет! Я уверена, что выйдет. Думаю, не откажет".

Утром, напарив травы, разлил ее в портативную тару: теперь с этими карантинными чекистами надо быть втройне осторожным. Начал я с прежнего -- с приставаний, докучливых просьб. И вот тут бы надобно все-таки объясниться. Мне противно видеть нас склочниками, но одни ли мы виноваты пред врачами, особенно карантинными? Если мы не можем выбрать себе врачей. Я уверен: на западе нет того милосердия, доброты, душевности, что дарили нам многие. Но зато (пусть за деньги, пусть разорительно) можно выбрать и место и нужную помощь. И еще: взрослый может решить, но ребенок не может, не знает. За него все решают врачи, а родителям не дают. Пусть не всем это нужно, все равно -никому.

"Что же вы хотите? -- нетерпеливо переступала заведующая. -- Можете быть и вечером, но только -- вы или мать, нам все равно. Смените ее". -- "А она куда? Без одежды, на скамейку? И потом, вы же знаете: она не уйдет. Она мать". -"Да, хорошая, самоотверженная мать. Но поймите и нас: мы не можем, не имеем права этого разрешать. -- но, устав от меня, неожиданно уступила: -- Хорошо, только вечером, часов с шести... до семи вам хватит? Ну, до восьми".

"Вы скажете сестрам?" -- машинально спросил. "Не беспокойтесь".

Так опять этот дом стал нашим домом. Я был с вами, под окном, но в любую минуту мог подойти, поглядеть, послушать. А в положенный час доставал из шкафа белый халат, шел к вам. "А вот и папа! А мы с Лерочкой читаем". Но не "Робинзон Крузо", лежащий .на коленях у мамы, не прохлада, не тишина вели мои мысли, глаза. Как там носик? Лицо? Так же. А может, и хуже. Но чего я хочу? Второй день, два укола. Да таких дохленьких.

-- Лерочка, хочешь, папа тебе почитает? Я чего-то устала.

Не хочу. Он все время останавливается.

Не буду, не буду. "Вот каким горьким размышлениям о своей судьбе

предавался я в Бразилии". -- Как же тут, подумал я, не остановиться. Только не в Бразилии и не о своей судьбе. -- "И я бывало постоянно твердил, что живу точно на необитаемом острове". -- Вот и мы теперь так, везде. -"Как справедливо покарала меня судьба, когда впоследствии и в самом деле забросила меня на необитаемый остров, и как полезно было бы каждому из нас, сравнивая свое настоящее положение с другим, еще худшим, помнить, что провидение во всякую минуту может совершить обмен и показать нам на опыте, как мы были