Россия на распутье - Фрэнсис Фукуяма

Чтобы быть истинными ницшеанцами, надо закалить себя телом и духом; Ницше — у которого зимой синели пальцы, потому что он отказывался топить свою комнату, и который еще за много лет до наступления безумия вряд ли хоть один день из десяти проводил без мучительных головных болей, — зовет к образу жизни, не смягченному ни уютом, ни миром.

С другой стороны, мы можем охотно признать некоторые острые психологические наблюдения Ницше, даже отвергая его мораль. То, что наше желание справедливости и кары слишком часто коренится в негодовании слабых против сильных, то, что ощущение сочувствия и равенства может ослабить дух, тот факт, что некоторые люди намеренно не ищут уюта и безопасности и не удовлетворяются счастьем, как его понимает англосаксонская утилитарная традиция, то, что желание борьбы и риска — составные части души человека, отношение между желанием быть выше других и возможности личного совершенства и преодоления себя, — все эти глубокие суждения могут считаться точным отражением состояния человека, и их можно воспринять, не порывая с христианско-либеральной традицией, в которой мы живем.

Разумеется, глубокие психологические мысли Ницше нам знакомы, поскольку он говорит о жажде признания. В центре внимания Ницше, можно сказать, будущее тимоса, для которого он видит угрозу со стороны исторического чувства человека и распространения демократии. Философию Ницше можно в широком смысле рассматривать как радикализацию историзма Гегеля; точно так же и его психология может считаться радикализацией внимания Гегеля к признанию.

Хотя мы не обязаны разделять ненависть Ницше к либеральной демократии, но мы можем воспользоваться его проницательными суждениями относительно нелегких отношений между демократией и жаждой признания. Люди хотят быть гражданами, а не буржуа, ведущими жизнь рабов без господ, жизнь рационального потребления, скучную жизнь, наконец. Люди захотят иметь идеалы, ради которых можно жить и умирать, пусть даже самые великие идеалы уже, по существу, реализованы на земле, и они захотят рисковать жизнью, пусть даже международная система преуспеет в отмене войн. Вот это и есть «противоречие», которое либеральная демократия до сих пор не разрешила.

В долгосрочной перспективе либеральная демократия может быть подорвана изнутри избытком изотимии — то есть фанатическим желанием равного признания. Цивилизация, которая предается необузданной изотимии, фанатически стремится исключить любые проявления неравного признания, быстро упрется в пределы, положенные самой природой.

Мы находимся в конце периода, в котором коммунизм стремился использовать мощь государства для искоренения экономического неравенства и тем подорвал основы современной экономической жизни. Если завтрашние изотимические страсти попытаются объявить вне закона различие между уродами и красавцами или притвориться, что безногий не только духовно, но и физически равен человеку здоровому, то такие утверждения сами себя со временем опровергнут, как случилось с коммунизмом.

Это не слишком хорошее утешение, поскольку опровержение изотимических предпосылок марксизма-ленинизма заняло почти полтора века. Но здесь природа — наш союзник, и если кто-то попытается изгнать природу в дверь, она влезет в окно.

* * *

Первая и самая важная из отдушин в либеральном обществе — это предпринимательство и иные формы экономической деятельности. Работа выполняется прежде всего и главным образом для удовлетворения «системы потребностей» — желаний, а не тимоса. Но, как мы видели ранее, она быстро становится и ареной тимотической борьбы: поведение предпринимателей и промышленников трудно было бы понять просто как дело удовлетворения собственных потребностей.

На том уровне, на котором действуют такие предприниматели, как Генри Форд, Эндрю Карнеги или Тед Тернер, потребление не является существенным мотивом: человек может заиметь лишь сколько-то домов, машин и жен, а потом потеряет счет. Конечно, такие люди «жадны» и желают получать все большие суммы денег, но деньги здесь скорее знак или символ их умелости как предпринимателей, а не средство приобретения товаров или личного потребления. Эти люди не рискуют жизнью, но они рискуют своим состоянием, положением и репутацией, преследуя некоего рода славу; они работают до изнеможения и отказываются от маленьких удовольствий ради больших и нематериальных, их труд часто воплощается в изделиях и машинах, показывающих поразительное господство над суровейшим из господ — природой, и хотя они не одержимы гражданственным духом в классическом смысле слова, они по необходимости участвуют в жизни гражданского общества. Поэтому классический капиталист-предприниматель, описанный Йозефом Шумпетером, не является последним человеком Ницше.

Сама структура демократических капиталистических стран вроде Соединенных Штатов манит наиболее талантливые и честолюбивые натуры в бизнес, а не в политику, в армию, в университет или в церковь. И это кажется не так плохо для долговременной стабильности демократической политики, что экономическая деятельность может занять такие честолюбивые натуры на все время жизни. Это не просто потому, что такие люди создают богатство, распределяющееся по экономике в целом, но и потому, что этих людей удерживают подальше от политики и армии. В этих профессиях дух исканий привел бы их к попыткам предложить новации во внутренней или авантюры во внешней политике — с потенциально катастрофическими последствиями для гражданского устройства.

Именно такую ситуацию, конечно, и планировали первые основатели либерализма, которые надеялись противопоставить интересы страстям. Древними республиками вроде Спарты, Афин и Рима много восхищались за порожденные ими патриотизм и гражданственность: они рождали граждан, а не буржуа. Но дело в том, что до промышленной революции у этих граждан выбор был невелик: жизнь торговца или ремесленника, не предусматривающая славы, динамизма, новизны или господства, человек продолжал то же ремесло или торговлю, которыми занимались его отец и дед. Неудивительно, что честолюбивый Алкивиад пошел в политику, где, отвергнув советы благоразумного Никия, вторгся на Сицилию и навлек крушение на афинское государство. Основатели современного либерализма понимали, что, в сущности, алкивиадову жажду признания лучше было бы направить на создание первой паровой машины или микропроцессора.

Тимотические возможности экономической жизни не обязательно воспринимать узко. Проект покорения природы с помощью современной науки, который всегда был тесно переплетен с экономической жизнью капитализма, по самой своей природе есть высокотимотическая деятельность. Она требует желания господства над «почти бросовыми материалами природы» и жажды признания себя более великим, чем другие ученые и инженеры. Наука как область деятельности вряд ли может считаться лишенной риска, как для отдельного ученого, так и для общества, поскольку природа вполне способна огрызнуться ядерным оружием или вирусами СПИДа.

Демократическая политика также дает отдушину для честолюбивых натур. Электоральная политика — это тимотическая деятельность, поскольку человек конкурирует с другими за общественное признание на основе конфликтующих точек зрения на то, что правильно и неправильно, справедливо и несправедливо. Но создатели современных демократических конституций вроде Гамильтона и Мэдисона знали, как тиранические амбиции уничтожали древние демократии, а потому последовательно окружили лидеров демократий современным