Яков Тирадо - Людвиг Филипсон

– Господа, этот вопрос нетрудно решить, Я слишком хорошо знаю мою любезную племянницу, чтобы не быть уверенным; что, хотя ей, так же как и мне, тяжело было бы расстаться с этой яхтой, отважный и храбрый капитан которой сделал так много для нашего спасения и снискал нашу глубокую любовь и уважение – но вместе с тем она вполне умеет ценить честь, оказываемую ей вашим благосклонным вниманием, герцог, и во всяком случае не оставит своего несчастного дядю, который так нуждается в ее обществе. Вам же, капитан Тирадо, нет оснований тревожиться за то, что вы отступаете от своей обязанности, отпуская донну Марию, так как она уходит вместе со мной и своим братом и делает это по приглашению такого безукоризненного джентльмена, как многоуважаемый герцог.

Тирадо понял, что ему нечего больше возразить, и когда Мария Нуньес тихо произнесла: «Так нужно, Тирадо!» и при этом устремила на него проникновенный взгляд, в котором выразилась вся скорбь ее души – он смог только поклониться, и его прекрасное, мужественное лицо омрачилось тем грустным выражением, которое всегда сопровождает покорность тому, что неотвратимо.

Герцог со своими офицерами ненадолго вышел из каюты, чтобы отправить одного из них на фрегат подготовить для Марии Нуньес самое изысканное и роскошное помещение.

Как только за ними закрылась дверь каюты, Мария Нуньес быстро подошла к Тирадо, взяла его за руку и волнуясь заговорила:

– Тирадо, вы, конечно, не думаете, что мы можем забыть вас, что мы не будем стремиться к скорейшему прекращению этой разлуки. Верьте, что для нас она не менее тяжела, не менее горестна… но что же нам делать?

Тирадо поднял голову, и когда он взглянул в увлажненные слезами глаза девушки, сердце его дрогнуло. Но в этот миг к нему на грудь бросился Мануэль, воскликнув:

– Тирадо, ты всегда незримо будешь с нами. Твоя отвага, твердость в убеждениях и преданность долгу – это образец человеческой порядочности, и мы уже теперь благословляем ту минуту, когда снова увидим тебя и последуем за тобой! Да, наш первый шаг на суше будет к тебе!

И только дон Антонио, с присущей ему приветливой кротостью, произнес несколько успокоительных слов.

– Дети, – сказал он, – вы почти единственное достояние, оставленное мне судьбой; поэтому будем тверды и бодры, будем надеяться на милость Господа, который снова соединит нас. Ради меня вооружитесь терпением.

В это время в каюту возвратился герцог, который уже избавился от волнения, вызванного в нем предыдущей ситуацией. Его изящные и милые манеры вскоре рассеяли общее смущение. Тирадо пригласил всех к завтраку, и поскольку этикет и официальность положения не давала места шумной веселости, то друзья расстались внешне спокойно.

Король, Мария Нуньес и Мануэль спустились с офицерами фрегата в шлюпку, герцог и Тирадо раскланялись друг с другом холодно, но вежливо. Раздались бравурные звуки оркестра, матросы мерно ударили по воде веслами, пушки послали прощальный салют, и шлюпка понесла свой драгоценный груз к гордому фрегату. Тирадо облокотился о борт своей яхты и печально смотрел вслед удалявшимся друзьям. В его душе боролись надежда и сомнение. Правда, он чувствовал, что Мария к нему неравнодушна. Но, может быть, это только дружба и благодарность? Открылась ли ей тайна его любви и возникло ли в ней ответное чувство? И не ослабеет ли, не померкнет ли ее привязанность к нему в великолепии ее нынешней обстановки? Эти вопросы осаждали его сердце и наполняли его грустью. Человек, которого покинули, всегда думает, что о нем скоро забудут те, в ком прежние приязненные чувства к нему не поддерживаются больше его присутствием и услугами… В эту минуту чья-то рука опустилась на его плечо, и когда он обернулся, то увидел перед собой красивое и мечтательное лицо Бельмонте.

– Что же теперь нам делать, Тирадо? – спросил он. – Не последовать ли за этим морским чудовищем, поглотившим наших милых гостей, чтобы по крайней мере всегда видеть доски, в которые они окантованы, и паруса, под которыми они уносятся вдаль? А что, это был бы материал для прекрасного романса, и я скоро спел бы его под аккомпанемент моей гитары.

– Нет, Бельмонте. У тебя не будет темы для романса, каким бы отличным он при этом не получился. Серьезные люди, выдержавшие такое сражение, какое выпало на нашу долю, не имеют права мечтать. Я сейчас же прикажу поднять паруса, и мы покажем владыкам севера, что не нуждаемся ни в их лицезрении, ни в их покровительстве.

Спустя полчаса яхта уже набрала максимальную скорость, взяв курс на северо-восток. А пока английский фрегат продолжал возиться со своим испанским призом, она стрелой пронеслась мимо него и вскоре скрылась из виду.

IV

Зрелище, которое величественный английский корабль представлял непривычному глазу, на первых порах совершенно поглотило внимание Марии. Широченное пространство палуб, колоссальные мачты, распущенные паруса со всеми их снастями, при этом сравнительная легкость, с которой разворачивалась и двигалась эта масса, чистота и порядок, точность и аккуратность в действиях экипажа – а это создает ощущение, что люди не что иное, как живая машина, наконец блеск матросских парадов и учений – все это было, конечно, в состоянии занять девушку, которая несколько лет провела в глухой заброшенной долине. А герцог с любезной предупредительностью оказался в самом выгодном свете. Он сделал все, чтобы ей было удобно жить на корабле, всюду сопровождал ее, рассказывал об особенностях корабельной службы и устройстве судна, и не скрывал ни от нее, ни от команды, что самым приятным занятием для него было угадывать все ее желания. Это обстоятельство тем сильнее бросалось в глаза членам экипажа, что он вообще-то вел себя очень сдержанно и старался восполнять свою относительную молодость на столь высоком посту полным сохранением чувства достоинства, неся маску высокомерной серьезности.

И вот каждый раз, как Мария Нуньес переступала порог своей каюты, герцог, если только ему не препятствовало какое-нибудь важное и неотложное дело, появлялся перед ней и принимался за свои объяснения; когда же она достаточно познакомилась со всеми подробностями корабельной жизни, он сделался ее спутником в прогулках по палубе. Словно какая-то неодолимая сила приковала его к девушке, красота и привлекательность которой, правда, не могла не производить впечатления – впечатления, которое еще более усиливалось для того, кто имел случай слышать ее умные и задушевные речи.

Мария использовала беседы с герцогом, чтобы совершенствоваться в английском языке, так же как он, со своей стороны, охотно прислушивайся к мелодичным звукам обоих иберийских диалектов, приобретавших еще большую музыкальность в устах этом удивительно даровитой девушки. От своих языков они переходили к рассказам о родных странах, причем каждый обнаруживал полное незнание ни истории, ни географии чужой земли. С каким воодушевлением говорила Мария о восхитительной прелести испанских нив и долин, о роскошном растительном царстве своей Испании, которую она оставила, правда, еще в детстве, но воспоминания о которой – впечатления девичьей души – не смогло уничтожить время; напротив, отдаленность только сделала их более светлыми и отрадными. Как красноречиво описывала она грациозную прелесть португальских пейзажей и грандиозность картин, представлявшейся взору с высоты ее родных гор и утесов. В герцоге она находила внимательного слушателя, который, однако, умел платить той же монетой. Не менее живо и наглядно вводил он свою собеседницу в северную страну, которая представляется южанам, правда, мрачной и холодной, но вместе с тем облаченной туманом волшебных видений, причудливо заманчивых картин и гигантских призраков. Но картины, нарисованные командором фрегата, были совсем иного свойства. В них сменялись одна за другой громадные города с их бесконечным шумом, с блестящими виллами вельмож и купцов, где проходили великолепные празднества, где в ясные воскресные дни нарядные кавалькады мчались по зеленым лугам, тенистым паркам и густым лесам и при звуках рогов устремлялись вслед за дичью, где были собраны сокровища искусства и где, даже в ту пору, когда завывал зимний ветер, веселые компании сходились у пылающих каминов или в ярко освещенных залах. Не обходилось при этом без того, что герцог вспоминал о собственных поместьях и описывал их с особым оживлением и любовью. То были почти опасные минуты, потому что ничто не действует на молодую женскую душу так быстро и так сильно, как глубокая задушевность чувств, тайный огонь серьезной и нежной любви к высоким предметам, скрытые под густым покровом гордости или кажущейся холодности мужского сердца. Мария Нуньес охотно поддавалась обаянию этих бесед – и тем скорее; чем чище и невиннее было ее сердце, чем неопытней и простодушней был ее взгляд на жизнь.