Страх полета - Эрика Джонг

— Мне нравится, как непринужденно мы можем обсуждать все, что угодно. Я никогда не забочусь о том впечатлении, которое могу произвести на тебя. И высказываю все, что думаю.

— Неправда. Только вчера ты уверяла, какой я потрясающий любовник, хотя это было совсем не так.

— Ты прав.

С этим трудно не согласиться.

— Но я понимаю, что ты хочешь сказать. Мы хорошо говорим. Без намеков и недомолвок. Эстер частенько ехидно замолкает, а я во время этих пауз не знаю, о чем она думает. Но ты открыта. Ты постоянно противоречишь сама себе. И я точно такой же. Человек есть человек.

— Беннет, бывает, надолго замолкает. Временами я начинала думать, что он противоречит сам себе, но для этого он слишком совершенен. Он никогда не выскажет то или иное замечание, не будучи уверенным в его окончательности и несомненности. Ты не способен жить так — пытаясь все время быть определенным и законченным — ведь только смерть окончательна.

— Давай-ка окунемся еще раз, — сказал Адриан.

— За что ты так сердишься на меня? — спросил Беннет после этой вылазки к бассейну.

— Потому, что я чувствую, что ты относишься ко мне, как к собственности. Потому, что ты сам сказал, что не можешь проникнуть в мои мысли. И еще ты никогда не говорил, что любишь меня. Ты никогда не проявляешь снисходительности ко мне. И винишь меня во всех своих неудачах. Потому, что ты продолжаешь играть в молчанку, хотя и знаешь, что это нервирует меня. Потому, что ты поносишь моих друзей, подходя к ним со своими мерками. Потому, что ты замыкаешься в себе, отметая все человеческие контакты. Потому, что ты вызываешь у меня такое ощущение, словно я замучена до смерти.

— Тебе приходилось отбиваться от свой матери, а не от меня. Я дал тебе ту полноту свободы, которая была тебе нужна.

— Ты себе противоречишь. Личность не может быть свободна, если свободу ей «дают«. Кто ты, чтоб «дать«мне свободу?

— А ты покажи мне хоть одного человека, свободного полностью и беспредельно? Кто он? А он вообще существует? Тебя угнетали собственные родители, а не я! Ты всегда обвиняешь меня в том, что сделала с тобой твоя мать.

— Стоит мне начать укорять тебя, как ты извлекаешь очередные психоаналитические мотивы из моего поведения. И каждый раз мой отец или мать — а не что-то касающееся нас с тобой. Неужели они всегда будут стоять между нами?

— Мне бы этого не хотелось. Но это так. Ты снова и снова переживаешь свои детские впечатления, признаешься ли ты себе в том, или нет, — что за черт тебя свел с Адрианом Гудлавом? А ведь он выглядит совсем, как твой отец — или ты не обратила на это внимание?

— Не замечала. Он вовсе не похож на моего отца.

Беннет фыркнул. — Это, в конце концов, смешно.

— Послушай — я ведь не спорю о том, похож он на моего отца или нет, но это первый раз за все время, когда ты выказываешь хоть какой-то интерес ко мне и действуешь, наконец так, словно все-таки любишь меня. Мне надо трахаться с кем-то прямо у тебя под носом, чтобы ты разозлился на меня? Забавно, правда. А что говорят твои психоаналитические теории про этот случай? Может быть, здесь выходит на поверхность твой собственный Эдипов комплекс. Может быть, я твоя мать, а Адриан воплощает твоего отца. А почему бы нам не собраться всем вместе и не обсудить это, как полагается славной семейке? Вообще-то, я думаю, что Адриан влюблен в тебя. А я просто стою между вами. Уж если он кого-то и хочет, так это тебя.

— Ну что же, меня это не удивляет. Я уже сказал тебе, что он похож на голубого.

— А почему бы нам всем не улечься спать вместе и не выяснить это?

— Спасибо. Но не заставляй меня останавливать тебя, если это именно то, чего ты хочешь.

— Нет, не хочу.

— Ну так иди же, — закричал Беннет с большей страстью, чем я могла заподозрить в нем. — Уходи с ним! Ты никогда снова не примешься за серьезную работу. Я единственный человек в твоей жизни, который смог поддерживать тебя в равновесии и собранности достаточно долго — ну так уходи! Ты измотаешь себя так, что даже не будешь годна к мало-мальски серьезной работе.

— Как ты рассчитываешь написать о чем-либо интересном, боясь любых новых впечатлений? — поинтересовался Адриан. Я только что заявила ему, что не могу уйти с ним и возвращаюсь домой с Беннетом. Мы сидели в машине Адриана, припаркованной на узкой улочке, прямо за университетом. (Беннет был на заседании, посвященном агрессии в больших коллективах).

— Я все время обретаю новые впечатления. В этом-то и беда.

— Чушь. Ты трусливая маленькая принцесса. Я предлагаю тебе такие впечатления, которые действительно могут радикально изменить тебя; то, о чем ты действительно можешь написать в своих книгах, а ты уходишь в сторону. Назад к Беннету и в Нью-Йорк. Назад к твоему маленькому, затхлому и безопасному мирку. Господи, я рад, что не женился еще раз, если в этом и заключается семейная жизнь. Я-то думал, что ты уже переросла все это. Прочитав все твои эротические и чувственные произведения — в извращенном ключе — я был о тебе лучшего мнения.

Он взглянул на меня с презрением.

— Если бы я все время пребывала чувственной и эротичной, то была бы слишком утомлена, чтобы писать об этом, — парировала я.

— Ты обманщица, — сказал он, — жуткая лгунья ты. Ты никогда не найдешь ничего достойного того, чтобы об этом написать, если не вырастешь. Мужество — это во-первых. А ты просто трусиха.

— Не зли меня.

— Я тебя злю? Я просто вношу ясность. Ты никогда не станешь настоящим писателем, если не обретешь мужество.

— А что, черт возьми, тебе-то известно об этом?

— Мне кое-что известно: я читал некоторые твои работы и понял, что ты вкладывала в них частицу себя. Если ты продолжишь в том же духе, то скоро превратишься в своего рода фетиш для разочарованных и потерянных типов всех мастей. И все психопаты мира прибегут плакаться в твою жилетку.

— В некоторой степени так уже случилось. Мои поэмы оказались хорошей приманкой для потерявших равновесие умов.

Я вспомнила про Джойса, но Адриан ужасно разозлился и пропустил все это мимо ушей. За то время, как вышла моя первая книга, я выслушала немало эксцентричных телефонных звонков и получила немало писем от людей, считавших, что я проделываю все, о чем пишу, причем со всеми и в любом месте. Внезапно я превратилась в общественное достояние. Это была довольно глупая сентенция. В каком-то смысле, ты пишешь для того, чтобы совратить мир, но когда так оно и получается, ты чувствуешь себя блудницей. Пропасть между тем, о чем ты пишешь, и тем, как ты живешь, становится велика, как никогда. А люди, соблазненные твоей книгой, оказывается, соблазнились миражом. Да есть ли у них поводы для этого? И неужели психопаты со всего мира выяснили твой телефонный номер? И это, кстати, касается не только телефонных звонков.