Ловкач и Хиппоза - Сергей Белошников

– Лена, – легла мне на плечо рука.

– А?! – вскинулась я и повернулась. Ловкач стоял в шаге от меня. Он держал в руке билеты и паспорта.

– Пошли. Регистрация начинается.

Я протянула руку:

– Саша, дай мне мой билет и паспорт.

– Зачем?

– Я пройду отдельно от тебя.

Он посмотрел на щит за моей спиной. Потом на меня. Снова на щит. Он увидел фотографию и текст.

– Это все не правда, я никого не убивала, – быстро сказала я. – Он на меня напал с ножом, я только защищалась, я тебе потом все расскажу. Саша, ты мне веришь?

Он глянул на меня, улыбнулся. Притянул к себе и несильно обнял. Все-таки он был ужасно длинный – я уткнулась ему носом в кармашек куртки.

– Конечно, верю. Ты же мне поверила? Но пойдем мы вместе.

Мы сидели в середине второго салона "аэробуса", сбоку. Я – у окошка, Ловкач справа от меня. У него на коленях лежал мой рюкзачок. Сумку Ловкача (вместе со слитками и пистолетом, естественно) мы после недолгих размышлений сдали в багаж. Я так устала, что мне уже было все равно – пропадет золото, или нет. Сидела я совершенно спокойно, не тряслась от страха, не закрывала глаза в предчувствии взлета. Хотя я действительно слегка побаиваюсь летать. Я просто не понимаю, как эта многотонная железяка может держаться в воздухе. Я сидела и молчала, глядя перед собой. До сих пор переживала наш поход через регистрацию и металлические ворота с милиционерами.

Так я сидела на протяжении уже почти получаса, потому что едва мы заняли свои места, как динамики в салоне ожили и мелодичный женский голос повел традиционный для "Аэрофлота" рассказ про ужасно непогодные условия, про задержку на два часа по техническим причинам, по условиям аэропорта вылета и тэдэ и тэпэ.

В салоне зашевелились, возмущенно загомонили. Мужчина, сидевший рядом с Ловкачем, отстегнул ремни и пошел в туалет, откуда почти сразу же потянуло сигаретным дымком. Я наклонилась к Ловкачу и негромко заговорила:

– Понимаешь, Саша, я еще днем, ну, когда к Сочи подъезжали, хотела тебе все рассказать. Ну, про себя, про то, что случилось со мной в Москве… Только вот не решалась. Я тебя побаивалась, честное слово. Я ведь всего не знала. Потом еще это золото партии… И вообще я не хотела тебя лишний раз напрягать…

– Меня бы ты не напрягла. Наоборот, чем быстрее ты все расскажешь, тем лучше.

– Почему?

– Есть у меня кое-какие соображения.

Я заколебалась.

– Понимаешь, люди, которые за мной гоняются, хотят меня убить. Серьезно, я не шучу. И если ты будешь все знать, а тем более попытаешься действовать на моей стороне, то у них будут все основания тебя тоже прикончить.

– Кажется, дорогая Хиппоза, я и так влез в твои дела по уши, – резонно возразил Ловкач. – Впрочем, так же как и ты – в мои. Давай, выкладывай. Не забывай – я все-таки мужчина.

Я раздумывала недолго.

– Хорошо. Только ты учти – я никаких иллюзий не питаю. Это я насчет своих проблем. И если ты, узнав про все, откланяешься прямо во Внуково, я не обижусь и не удивлюсь.

– Зато я удивляюсь, – сказал он.

– Чему это?

Он посмотрел на свои часы:

– Мы находимся в самолете уже тридцать четыре минуты, а ты не верещишь от страха. А как же самолетобоязнь?

Это он так пытался меня развеселить. Я вздохнула и замолчала, потому что наш сосед вернулся и плюхнулся на свое место, тяжело отдуваясь, словно до аэровокзала сбегал. Я сбавила голос:

– Во-первых, мы не летим, а стоим. А во-вторых, я же тебе объясняла – не боюсь я летать. Я паспорт свой боюсь показывать. Да и Хиппозин тоже…

Я улыбнулась:

– Но может все-таки поверещать?

– Будет еще такая возможность. У меня дома.

– У тебя дома?

– А ты что думаешь, я тебя куда-нибудь отпущу? – искренне удивился он.

Эти слова меня добили.

И тогда я, не останавливаясь ни на минуту, полушепотом, почти на ухо, торопясь и перескакивая с пятого на десятое, рассказала ему абсолютно все. И про колумбийско-русского дона Антонио, который на моих глазах хладнокровно убил человека, и про Узколицего, отправившегося в последний полет с моего балкона. Про смерть моей Катерины и Владика, про кагэбешного полковника Владимира Николаевича, работающего на мафию, про своих родителей – без малейшей утайки. Он внимательно слушал меня, останавливая только для того, чтобы уточнить детали.

Наконец я закончила. И ей-ей, мне стало немного полегче. Я откинулась на спинку кресла и сказала:

– Ну, вот теперь ты знаешь все.

– Да, – серьезно ответил он. – Хорошо, что ты рассказала. Ты мне очень помогла.

– Чем? – удивилась я.

Он не ответил на мой вопрос. Взял мою ладошку в свою сильную руку и сказал:

– Мне надо подумать. Хорошо?

– Хорошо, – тут же согласилась я и прижалась щекой к его крепкому теплому плечу.

Внезапно завыли двигатели, нам велели пристегнуть ремни и самолет, вздрогнув, покатился по взлетному полю. Прошла еще пара минут, двигатели отчаянно взревели, загрохотали, наш "ИЛ-86" затрясся, словно в припадке падучей; разбежавшись, он круто задрал тупой нос, оторвался от бетонки и стремительно набирая высоту, пошел вверх, к темному ночному небу.

Про свои планы Ловкач мне так и не поведал. Ни когда мы летели из Адлера, ни когда приземлились в Москве и благополучно забрали из багажа его сумку с золотом. И в тачке, в которой мы мчались из предрассветного Внукова, он упорно молчал. Пока мы получили из багажа сумку, пока поймали частника и, наконец, добрались до дверей его квартиры, время незаметно пролетело, и часы показывали уже половину пятого утра. В общем, я решила, что сама его об этом спрошу. Чуть позже.

– Что-то хиловато для логова мафиозы, – скептическим тоном заявила я, разглядывая ловкачевскую берлогу. Порядка в ней было маловато. Но было очень тепло.

Я плюхнулась в продавленное, но уютное кресло, устало вытянув ноги. Тело ломило, а затекшая от долгого сидения за последние сутки спина (сначала в "БМВ", потом в самолете, и снова в машине) просто разламывалась на части. А если считать от достопамятной ночки с Ломоносовым (как же давно это было – в какой-то другой жизни), то весь этот кошмар длится уже… Долго длился. Я, наверное, никогда в жизни еще так не уставала. Это старость, не иначе. Ловкач разбирал свою сумку.

– Да, квартира неважнецкая, – согласился он. – Я все дачу собираюсь за городом купить. Чтобы…

– Дачу?

Я изумленно на него посмотрела. Он сам себя оборвал и невесело усмехнулся – действительно, рассуждения о покупке недвижимости в нашей ситуации звучали по меньшей мере глупо. Выглядел он форменным мальчишкой.

– Ладно, – сказал он. – Забыли. Сейчас кое-что заберу и надо сматываться отсюда.

Я даже привстала с кресла и стала загибать пальцы:

– Ты что, смерти моей хочешь? Двое суток в машине, почти три с половиной часа в самолете проторчали, потом еще летели, сплошные приключения, и – снова ехать?! Да я ногой не могу пошевелить, не то что куда-то снова идти!..

– Лена, надо. Понимаешь, надо.

– Нет. Пусть меня убивают, пусть расчленяют. Я спать хочу! Хотя бы пару часов защемить. И вымыться! – категорическим тоном заявила я.

– Согласен. Иди в ванную первая, – сказал он, бросая мне на колени большое купальное полотенце. А сам принялся доставать из шкафа свежее постельное белье.

Здравствуй, сестра, елы-палы, сестра! А у меня и из головы выскочило, что у него однокомнатная квартира. И один диван. Неужто Ловкачище нагло ко мне под бочок завалится? Впрочем, не могу сказать, что мысль об этом жутко меня расстроила. Он поймал мой взгляд и сказал:

– Я буду спать на раскладушке.

Он что, к тому же и мысли мои научился читать?!

– Ой, ноженьки мои, ноженьки… Боюсь, и до ванны вы меня не донесете… – запричитала я, скрывая смущение.

Смущение?

Что-то на меня это совсем не похоже – эдакая целомудренная скромность. Что с тобой вообще происходит, Елена? Ты снова влюбилась?..

– Давай, Лена, давай. Иди. И если можно, побыстрее. У тебя на сон осталось, – он бросил взгляд на запястье, – не больше трех часов. А я пока чайник поставлю. Я есть хочу.

– Смерти ты моей хочешь.

Я подхватила полотенце и вышла из комнаты.

Я быстро простирала трусики и гольфы, повесила их сушиться на батарею. Потом вымыла голову каким-то первым попавшимся под руку шампунем, сама на скорую руку сполоснулась под душем и стала окатываться. Напор был не очень сильный и мне захотелось сделать его посильнее. Я покрутила краны. Что-то в них щелкнуло, хрупнуло и сверху на меня обрушился колющий поток почти что кипятка. Я завизжала, как оглашенная, мигом забившись в дальний угол ванны.

– Саша! Саша! – вопила я.

Ловкач ворвался в ванную, благо крючка изнутри на двери у него в ванной не было. На лице у него был написан испуг. На то, что я голышом стояла в облаках пара, он даже внимания не обратил. Впрочем, мне тоже было не до церемоний.