Плохо быть богатой - Джудит Гулд

Эдвине не было нужды вглядываться в лица, чтобы понять, кто собрался на приеме у де Рискалей: привычные, хорошо ей известные обитатели ионосферы. Мужчины, худые или тучные, были среднего возраста и старше, и отличались той самодовольной уверенностью, которую могут себе позволить лишь представители тех слоев общества, состояние которых исчисляется девяти- или десятизначными цифрами. Женщины же, напротив, представляли собой две разновидности: хорошенькие молоденькие штучки, или же ХМШ, как удачно назвала их газета, посвященная моде, и Динозавры — те самые безвозрастные ископаемые, которые довели себя голодом до полусмерти лишь для того, чтобы превратиться в живые, движущиеся и дышащие вешалки для одежды — самой дорогой и изысканной в мире. Подобно редким тропическим птицам с экзотическим оперением, они что-то выкрикивали серебряными голосами, передвигаясь от группы к группе, присаживаясь на ручки кресел и время от времени расправляя руки-крылья, чтобы поиграть браслетами, усыпанными драгоценными камнями.

Анук, все еще держа под руку Р.Л., обернулась и улыбнулась Эдвине.

— Дорогая, надеюсь, ты не станешь возражать? Здесь масса людей, которых Р.Л. никогда не видел, так что я просто обязана его им представить. — Она послала Эдвине воздушный поцелуй. — А ты покрутись тут немного! — почти приказала она театральным шепотом. — И ни о чем не беспокойся. Я его долго не задержу. — Ее смех рассыпался колокольчиком на самой высокой ноте.

Вот ведь дрянь! Эдвина просто задыхалась от ярости. Как она смеет вот так исчезать вместе с Р.Л.? Однако, сдержавшись, Эдвина просияла своей самой искренней и широкой улыбкой, яростно ухватив бокал с шампанским с подноса проходившего мимо лакея. Одним глотком осушив полбокала, она краем глаза наблюдала, как Анук царственно переплывает от одной группы нарядных людей к другой, подтягивая за собой, как на буксире, неохотно — если это только не дипломатия — плетущегося за нею Р.Л.

— О-о, Эдвина…

Вздрогнув от неожиданности, она обернулась и увидела Класа Клоссена, поглядывающего на нее сверху вниз, слегка наморщив классически правильный нос и самодовольно усмехаясь с холодным презрением. Похоже, Клас направлялся в курительную, где, без сомнения, намеревался побаловаться любимым порошком.

— Подчас у Анук появляется вдруг раздражающая манера собирать всех подряд. — Клас фыркнул. — Не так ли?

Жаль, сейчас под рукой нет хлыста, подумала Эдвина. Скрипнув зубами в подобии улыбки, она подняла бокал в знак приветствия и допила шампанское до дна.

Еще та вечеринка, подумала она мрачно. Интересно, кто тут большая дрянь, — Анук или Клас?

20

Утопая в огромном мягком кожаном кресле одного из приемных покоев клиники доктора Купера, Олимпия Арпель подумала, что ей и самой потребуется срочная помощь, если Дункан Купер не закончит в ближайшие пару минут осмотр Ширли: от нетерпения и тревоги она готова была лезть на стену, обитую дорогими панелями.

Когда Дункан возник в дверях приемного покоя, Олимпия вскочила на ноги и впилась в него глазами, пытаясь прочесть приговор на его лице.

Дункан Купер, один из лучших хирургов-пластиков в Нью-Йорке, сам далеко не тянул на красавца. Да и на героя журналов мод тоже. Он представлял собой тот редкий тип человека, который чувствует себя превосходно в собственной шкуре. В отличие от привередливых клиентов, его абсолютно устраивала его внешность и он не видел ни малейшей необходимости подправлять природу: сорока четырех лет, с ореолом серовато-желтых завитков волос и кожей, все еще хранящей следы юношеских прыщей, он покорял влажными темно-карими глазами, придававшими его лицу смутно-печальное, как у собаки, выражение. Нос слегка толстоватый и длинный, тонкие, почти по-женски прекрасные руки с длинными пальцами и короткими ногтями — руки художника, чьими инструментами, вместо кисти и красок, были скальпель и кожа.

Дункана нельзя было назвать ни худым, ни плотным — совершенно обычная фигура; однако его обезоруживающая улыбка, широкая, искренняя, излучающая сияние, способна была вызвать вздохи и дрожь у женщин всех возрастов.

Дункан относился к числу тех немногих хирургов-пластиков, которые работали самозабвенно и искренне, не прибегая к сомнительным уловкам, когда всего через пару лет результат подтяжек и лечения сводился на нет, заставляя клиентов обращаться за помощью вновь и вновь.

— Как она? — первым делом спросила Олимпия, в нетерпении ухватив Купера за рукав.

Не говоря ни слова, он опустил руку в карман и извлек оттуда небольшой пузырек. Вытряхнув на ладонь парочку крошечных желтых таблеток, он протянул их собеседнице.

Быстро взглянув на таблетки, Олимпия подняла глаза на Купера:

— Что это?

— Валиум, — проговорил он мягко. — Думаю, они тебе не повредят.

— Да не нужно мне этого! — Олимпия яростно затрясла головой, однако хватку, которой вцепилась в его руку, слегка ослабила. Затем ее узкие плечи взметнулись во вздохе. — Да правда, Дункан, мне ни к чему успокоительное.

Его голос оставался по-прежнему мягким, но настойчивым:

— А я говорю — выпей. — Он подождал, пока она положит таблетки в рот, потом, повернувшись к шкафчику, взял бутылку с минеральной водой и плеснул немного ей в стакан.

Олимпия кротко приняла стакан и, поднеся его к губам, запила таблетки водой.

— Вот так-то лучше, — улыбнулся он.

— Это говорит врач или друг?

— Думаю, ты ответишь на этот вопрос сама, — отозвался он.

— Извини, Дункан, — Олимпия потерла лицо обеими руками. — У меня сегодня денек выдался еще тот.

— Она виновато улыбнулась. — Может, ты и прав, мне необходимо было успокоиться.

Еще раз пристально взглянув на нее глубоким, пронизывающим взглядом, Дункан обворожительно улыбнулся и мягко подвел ее обратно к креслу, с которого она вскочила. Второе он придвинул так, чтобы сесть напротив, лицом к лицу.

Какое-то время они просто молчали: Дункан продолжал изучать Олимпию, как бы соизмеряя ее силы и возможности и раздумывая, как бы лучше объяснить ей ситуацию. Внезапно он почувствовал, как на него накатывают печаль и усталость. С какими-то моментами в медицинской профессии свыкнуться невозможно.

Насколько все же человек не готов выслушать правду! И насколько другой человек не готов ее выложить.

— Я не стану преуменьшать серьезность положения твоей подопечной, — наконец произнес он низким, ровным голосом. — У Билли множество переломов. Нос сломан в четырех местах, плюс к тому шесть ребер. Ушибы и синяки будут заживать несколько недель.